Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2015
Об авторе | Михаил Вирозуб родился в 1962 году, член Союза писателей Москвы,
автор книги стихов «Наблюдения за жизнью» (М.: Время, 2010). Много переводил
для антологии «Семь веков английской поэзии» (М.: Водолей, 2006), переводчик
сказок Л.Ф. Баума. В «Знамени» напечатана подборка
стихов (№ 7, 2011). Название публикации «Переклички» — это еще и переклички с
английской поэзией, чье дальнее эхо присутствует в стихах автора, поэта и
переводчика. Живет в Москве.
*
* *
Ты слышишь, слышишь: шаги, шаги
Там далеко, там вдали?
Пустое! Это люди спешат,
Стучат каблуками.
Ты слышишь: у ближних, ближних домов,
В соседнем дворе шаги, шаги?
Это мальчишки играют в войну,
Просто играют.
Ты слышишь: шаги под нашим окном,
В подъезде хлопнула, лязгнула дверь!
Это кто-то к соседям пришёл,
В гости пришёл.
Да нет же! Они у дверей, у дверей,
Рядом совсем шаги, шаги!
Пойди в свою комнату, не шуми
И жди меня, жди.
Куда ты уходишь? Постой! Постой!
Всегда быть со мною ты обещал!
Я клялся любить тебя, а теперь
Должен идти.
Я на диване скрючусь в углу,
Буду слушать, слушать и ждать,
Как дверь слетит, и они войдут.
Вот и шаги, шаги.
Плавание
в Венецию
Я живу в этом городе долго.
Главное приобретение с годами —
утрата иллюзий.
Я пытался уехать —
и возвращался, всегда возвращался.
Потому что есть места,
отъезд из которых
занимает целую жизнь.
Побег — одна из иллюзий.
Он возможен разве что в себя.
Отцу и деду он был доступен.
Всё же они верили, скрывшись:
я дальше них убегу.
Когда-то я был молод.
Мне не жилось в неизменности
и неподвижности этого города.
Я уезжал,
повидал много городов на свете,
но не вернуться было нельзя,
всякий раз нельзя.
Сегодня, когда юные неистовы,
а время неизменно,
я верю, что есть град Венеция —
нет, не последняя из иллюзий —
просто живут города,
куда отплываешь всю жизнь.
*
* *
Детство… не помню, когда оно прошло,
когда перестал играть в игрушки.
Детство… страна, где не знают о смерти.
Конечно, умирали дальние родственники.
Мне говорили: помнишь дядю —
он подарил тебе машинку?
А я не помнил, не горевал.
Ещё умирали чьи-то собаки, морские свинки.
Одна девчонка из класса, всхлипывая, рассказывала,
как хоронила кота во дворе:
долго искала обувную коробку побольше,
перевязывала лентой, копала ямку.
Но мама с папой же не умрут!
Кто в детстве знает, что потянутся месяцы,
потом годы, годы — один за другим,
а ты всё просыпаешься по ночам, плачешь в подушку,
бормоча: Господи, как мне жить? Как же теперь, Господи?
И уже не прощаешь себе раздражения,
с которым прерывал мать,
когда та говорила что-то обыденное, скучное;
что бывал слишком занят.
И вот некому сказать: я был неправ, прости!
Я немолод. За моим столом —
тени родных, любивших собраться за чаем.
Теперь они просто сидят,
ни к чему не притрагиваясь.
Их за столом уже много:
хозяйка беспокоится, вкусное ли варенье,
мужчины спорят о политике;
я слышу звуки сдвигаемых стульев,
стук входной двери: людей всё больше,
они присаживаются к столу.
Я не безумен: просто хочется
ещё лишь раз услышать их,
дотронуться до каждого!
Я выпью остылый чай.
Постою у пустого стола.
И уйду. Дома нет больше.
*
* *
1.
Ангел, сошедший к моей колыбели,
Рёк: над тобой Божью милость пропели!
Ступай и помни, в мир входя:
Ты будешь один на земле, дитя.
2.
Помню: пустоватыми были дни.
Помню: пустоватыми были ночи.
И жизнь была, да мышью скользнула,
Не шелохнув травы.