фрагмент
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2015
Лауреат 2009 года за «Диалоги с
Михаилом Ходорковским» (№ 10)
Отрывок из нового романа, которым я занята уже три
года. Но из работы постоянно выталкивают какие-то события. Последнее — смерть
моей подруги Натальи Горбаневской. Бросила я тогда все свои дела и собрала
книгу ее памяти «Поэтка. Книга памяти Натальи
Горбаневской». Презентация этой книги по небесному стечению обстоятельств произошла в годовщину ее смерти, 28 ноября 2014 года. Я
счастлива, что все так сложилось, и у меня была возможность, складывая эту
книгу, полгода вспоминать Наташу, читать ее стихи, письма ее друзей, и, в конце
концов, я поняла, что она была очень неудобным для окружающих человеком, по
крайней мере, в молодости, но, кажется, она и была праведником.
Словом, я снова вернулась к моему роману. Думаю,
что еще много времени пройдет, прежде чем я его закончу. Вот фрагмент.
ГЛАВА 5. НОВЫЙ ПРОЕКТ (1974)
Из Внукова Нора приехала к Мзии
и две недели провалялась на втором этаже, в постели, где пахло Тенгизом. Дней
десять ужасно болели кости, потом перестали. Мзия
приносила ей по утрам чай, Нора делала вид, что еще спит, и та ставила на
столик с нардовой наборной столешницей чашку и уходила, притворив дверь. Почти
каждый день около двенадцати снизу начинали подниматься гаммы — приходили
ученики. Были начинающие, с этюдами Черни, несколько уже бегло играющих, а один
мальчик, который приходил дважды в неделю в вечерние часы, играл замечательно,
и Мзия с ним занималась подолгу. Он разучивал
какую-то сонату Бетховена, но Нора не могла вспомнить какую. Точно не Семнадцатая и не три последние… Музыкальную
школу Нора бросила в шестом классе, не доучившись. Способностей больших не
было, но память музыкальная — от отца — великолепная.
Инструмент у Мзии звучал
хорошо, но был слабенький, тихий… Под музыку было не
так больно. Проснувшись, Нора говорила себе — сегодня встать не смогу, может,
завтра. Но завтра тоже встать не получалось. Иногда Мзия
подходила к двери, звала поесть. На шестой день Нора спустилась вниз. Мзия ничего не говорила, и Нора была ей очень благодарна.
Только теперь она разглядела породистое лицо в сетке сухих морщин, как будто
наброшенной на лоб, щеки, руки, выкрашенные по-кавказски густой хной волосы,
собранные в пучок на макушке, тонкие ноги на тонких каблуках, выстукивающие
ритм… Пока здесь был Тенгиз, Нора почти не замечала
его молчаливую тетушку. Даже и затейливую квартиру не рассмотрела
как следует. Теперь она сидела внизу, за столом, покрытым винным бархатом, и Мзия поставила перед ней тарелку с двумя бутербродами и
порезанное лодочками очищенное яблоко.
— С тех пор как мой муж умер, я ни разу еду не
готовила, — извинилась Мзия, и Нора улыбнулась,
потому только теперь она все про нее поняла, и догадалась, что они, может,
одной породы…
Да я своему мужу вообще ни разу в жизни ничего не
приготовила, — подумала Нора. Улыбнулась впервые за эти дни и сказала:
— Простите меня, Мзия, что
я тут на вас свалилась.
— Живи, живи, девочка. Я привыкла одна жить. Я давно
одна. Но ты мне не мешаешь.
— Я еще несколько дней, хорошо?
Мзия кивнула, и больше они
не разговаривали. Ни о чем.
Нора пролежала на Тенгизовых
простынях еще несколько дней, и запах его почти улетучился, только иногда
подушка вдруг отдавала какую-то тень его тела. И Нору передергивало.
Это просто такая химическая молекула, молекула его
пота, — думала Нора. — А у меня такая болезнь, сверхчувствительность к этому
запаху. Что за напасть? Почему эти короткие разряды так прожигают, оставляют
такой след, такой шрам? А если бы он был обыкновенным любовником, с которым
едешь на неделю в Крым, или заводишь роман на гастролях — был же чудный
мальчишка в прошлом году в Киеве, — или старый Лукьянов, актер, бабник,
любитель деталей и подробностей, почти на двадцать лет старше… — не так бы
болело?
Четвертый раз Нора с Тенгизом расставалась, и каждый
раз это было все тяжелее.
Она нюхала подушку, но тот запах исчезал, пахло
сыростью, пылью, известкой. Засыпала, просыпалась. Снизу поднимались гаммы и
голос Мзии: Миша! В терцию! Правая рука начинает с
ноты «ми»! Правая начинает с ноты «ми», но на октаву
выше! Миша!
Разбегались гаммы, Нора засыпала, просыпалась, снова
засыпала. Это плаванье между сном и забытьем, между болью и облегчением
бесконечно, невыносимо, и вообще это безумие, болезнь.
Не могу разлюбить, надо его похоронить! Только
придумать как. Чтобы не от длинной болезни, а сразу!
Пусть утонет в море или в горах разобьется… А лучше
пусть погибнет в автомобильной катастрофе. Нет, мы вместе погибаем в
автомобильной катастрофе. Два гроба закрытых рядом. Приезжает его жена из
Тбилиси, в черном… рыдает моя мама. Приходит Витя со
своей безумной Варварой. И Варвара тоже плачет! — и тут она улыбалась, потому
что свекровь ее на дух не переносила, и, наверное, на похороны Норины пошла бы как на праздник… Бедные, бедные… оба
сумасшедшие… Нет, все глупость ужасная.
И она в полусне то получала телеграмму о смерти
Тенгиза, то рвала его паспорт, то несла на помойку его куртку, запихивала ее в
мусорный бак — освобождала себя от него. На второй неделе она стала придумывать
себе новую жизнь. Уйти из театра — это раз. И что-то совершенно новое придумать
— даже не рисование преподавать в кружке пионеров, куда давно звали, а совсем
другое. Получить новое образование. Химиком стать или биологом. Или классной
портнихой… Нет, с бабьем работать не хотелось. Словом,
пока что совершенно правильного дела для себя она не находила. Но одна занятная
мысль вдруг запала в голову, и она начала к ней потихоньку привыкать, очень
осторожно… И это уж будет точно для себя… Прежде это
ей даже в голову не приходило…
Еще через неделю Нора сползла с совершенно опустевшей
кровати и пошла прощаться. Мзия поцеловала ее,
просила приходить, не забывать. Тетка была потрясающая — ни
одним словом о Тенгизе не обмолвилась! Нора оценила.
Из замкнутого двора вышла через Знаменку к Арбатской
площади. Все рядом. Шла Нора медленно, потому что — оказалось — сил совсем нет.
Миновала Арбатскую площадь, подошла к дому. У подъезда встретила соседку Ольгу
Петракову с коляской. Помогла втащить ее в лифт. Соседка была немолодая, за
сорок, у нее была довольно большая девочка, лет пятнадцати, и вот еще
образовался новый ребенок.
— Чего так смотришь? Это внучка моя. Наташка наша
родила. Ты что, не знала, что ли? Весь дом знает!
Понятно, блядовитая школьница
принесла в подоле. В девятом, что ли, классе. Интересно. И я в девятом классе…
супермена нашла… Никиту Трегубского. Потому что я
была смелая и бесстыжая. И гордая. Но рожать? Аборт бы
сделала!
Нора заглянула в коляску — один нос торчал из розовой
шапки.
— Хорошенькая! — одобрила Нора приплод. Подтолкнула
внутрь лифта коляску. — Поезжай, я пешком.
— Да чего хорошенького? Вылитый отец! Смотри, носешник какой! Армянский! — И, задержав рукой съезжавшиеся
двери, закончила: — Там вся семья просто на пупе вертится, что значит, армяне!
Нора поднималась на четвертый этаж и, когда подошла к
своей двери, уже твердо знала, что теперь устроит себе такую интересную жизнь,
какой прежде не было.
Дверь в квартиру была заперта на оба замка — значит,
приезжала мама. Сама Нора обычно запирала только на нижний.
Мама с мужем Андреем Ивановичем уже восемь лет жила в Приокском
заповеднике, в городе появлялись редко. В кухне на столе лежала записка — Нора,
тебе звонила Татьяна Ильинична, Коваленко и Перчихина.
Позвони. Мы будем в пятницу вечером, останемся на субботу. Целую. Мама.
Непонятно было только, какая это пятница — прошлая
или позапрошлая. И дни недели, и числа совершенно выпали из головы.
Не заходя в свою комнату, полезла в ванну. Долго
отмокала. Даже задремала. Тенгиз все пытался прорваться к ней в полусон,
напомнить о себе, Нора его гнала прочь. Тогда он подослал Антона Павловича с
его сепиевыми сестрами, и это было ошибкой Тенгиза,
потому что три сестры, унылые и несчастные, выталкивали ее в жесткую жизнь без
дураков, без сантиментов, с задачами и решениями… И
она заторопилась, вылезла из остывающей воды, включила очень горячий душ.
У меня новый проект, — сказала она себе, выпрыгнула
из ванны, растерлась махровым халатом, потому что чистое полотенце забыла
взять, и почувствовала сильный голод.
Сегодня никак не может быть пятница, скорее, среда.
Сейчас побегу в «Кишку» — так называли продовольственный магазин с длинным
торговым залом у Никитских Ворот — куплю еды и позвоню Вите. Верный, верный Витася! Шуточный муж, с которым ни дня вместе не прожили.
Да и невозможно. Гений, аутист, сумасшедший.
Поженились сразу после школы… И никакой любви — один
расчет. Вернее, глупая месть. Что кому хотела доказать? Никите Трегуб-скому… Встретила его лет
через пять в кафе «Синяя птица», он подошел, шевеля плечами, спортивной
походкой, как будто вчера расстались, как ни в чем не бывало… Боже, какой
идиот! Манекен пластмассовый! Чучело мужчины! Во что влюбилась, идиотка? И что с этим поделать? Тенгиз, тоже эта
суперменская порода! Гормоны чертовы! Новый проект! Новый проект! Витя, Витася!
Позвонила. Подошла Варвара Васильевна, сразу трубку
передала Вите. Разговаривать не стала. Свекровь Нору ненавидела, сильно и
глупо. Они все-таки оба сильно не в порядке, и мать, и сын. В разном жанре.
— Приедешь, Витася? Сейчас?
— Приеду…
Может, я плохо придумала? От сумасшедших не рожают.
Но ведь он гений математический. Нет, все правильно. Вдруг гения рожу? И тогда
это нелепое замужество будет оправдано, осмыслено.
И побежала в «Кишку» покупать сосиски… Мужа кормить.