Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2015
Лауреат 2007 года за очерки «В родном
краю» (№ 5) и «Грех жаловаться» (№ 12)
Моноспектакль «Риголетто» написан в
2014 году. Автор посвятил его Адриану Ростовскому, артисту Академического
Малого драматического театра (Театра Европы) Санкт-Петербурга. Спектакль
готовится к постановке в 2015 году.
Действие происходит в «Обществе анонимных алкоголиков» одного
из центральных районов Санкт-Петербурга. Перед собравшимися
выступает ФЕЛИКС ГАМАЮНОВ, нарядно одетый немолодой человек. Он не алкоголик,
сюда привела его потребность в исповеди. В приведенной сцене ГАМАЮНОВ
рассказывает историю своей семьи, говорит о работе, о своих политических
взглядах.
Гамаюнов. Правильно говорят: враги человеку — ближние. Но! Любите
врагов своих. А что делать, если, как у меня, например, нету
врагов? Разве что вправду — ближние. О чем я? Ах, да…
Вот папаша. Назвал меня Феликсом. Хорошее имя, да? Уж,
наверное, не в честь Мендельсона, чтоб ему… (Напевает «Свадебный марш».) Там-там-та-та-та-та-та-там…
Феликс — счастливый, удачливый. Откуда папаше слышать про какого-то
Мендельсона? Всю жизнь колхозником… Животноводческий комбинат, свинокомплекс, почтовый ящик такой-то. Забыл уже номер, да
это, я думаю, до сих пор секрет. П/я — понимаете? Пе — дробь — Я.
Дочурку свою Лину — Ангелина, Линочка, дочь моя,
единственная, кровиночка — спрашиваю: что такое «работать в почтовом
ящике»? Не знает. А кто такие были лимитчики, как ты думаешь? Тоже. Тоже
нет. А законы этой самой, как ее? — диалектики? Истмат-диамат. Три составные
части, три источника. Их вообще надо помнить, как «Отче наш». Помнит кто-нибудь
«Отче наш»? Я, честно сказать, нет.
А служил-то папаша не где-нибудь. КГБ СССР! Подполковник, не
шуточки. На стол Председателя, самого главного, по пять поросят поставлял
ежедневно, молочных, проверенных. И в выходные, и в праздники. Не сидеть же
начальству без мяса, оттого что дали трудящимся отдохнуть. Вот вам и
диалектика. Сорок тысяч голов скормил папочка родным Органам. Встанет посреди
загона в резиновом фартуке, руки раскинет — вот так: «Привести в исполнение.
Приговор окончательный, обжалованию не подлежит». У нас и порода существовала
особая, называли андроповской. Порядок на свинокомплексе
идеальный был: желуди импортные, итальянские, от них совершенно другое амбре.
Тоскана, Монтепульчано. Каждый поросенок жил, как
наследный принц. И то, между прочим, туда, к Председателю, посылали только достойнейших. Медицинские карты, прививки, анализы, паспорт
здоровья — полная документация. Поросяткам звания присваивали. Лейтенантов
младших, в предвкушении дембеля.
Все у нас было в истории — шикарно, величественно, да чего уж
там?.. Возникали, конечно, трудности по причине разных…
ЛГБТ. Но мы решали их, находили выходы. Власть — права, ясно вам? Так было, так
будет. Всегда, правильно. Вся власть от Бога. Что это значит? А то и значит.
Правильно церкви ломали, и молодцы, что обратно построили: время разбрасывать
камни, время их собирать. Демократический централизм. На кого обижаешься, сука?
На партию?! Людей наказывали не просто так. Не совершайте преступлений — и вы
не будете сидеть в лагере. Папка мой любил повторять.
И прекрасно, что повыпускали потом. Мы же не звери
какие-нибудь. Отлично все было, а сейчас-то как хорошо! (Напевает.) С
возвращеньем двуглавых орлов / Продолжается русский
язык! / Москва! Умремте ж под Москвой! А нынешнюю нашу власть, ее любить не так
и сложно. Вы попробуйте, только попробуйте!
Надевает георгиевскую ленточку.
Кто не носит такую — тот за фашистов
и пидарасов. А значит, и сам пидарас. В плохом смысле. Предатели. Гомосятина. (Снова
поет.) Москва! Умремте ж под Москвой!
Короче. Отец на заслуженной пенсии. В последние годы опять у
нас вспомнили про ветеранов специальных служб: поздравляют с профессиональными
праздниками, приносят пожрать. Туловище у папаши крепкое, а голова — того. Как
у Ленина. Бормочет: — Делай что должен, и будь что
будет. Где-то услышал, наверное. Мамочка недосмотрит — делает под себя. Будь,
мол, что будет. Погулять его выведем, он наденет матросскую кепочку,
белую, козырьком назад, ходит кругами, бубнит: — Делай что
должен, и будь что будет. Пьет только водичку сладкую: — Феликс,
миленький, тархунчику притащи. Потребляет его
канистрами: у него уже тархунчик этот носом идет.
Струйкой зелененькой. Обхохочешься. Раньше любил про высокое, про геополитику,
прошлое вспоминал. — Что, папа, — бывало спрошу его, —
не стыдно за то, как с мамой-то получилось? — Нет, — отвечает. — Я же сам от
этого пострадал. Это теперь: разводись не хочу, а
тогда знаешь как меня отымели? Всем свинокомплексом.
Из партии чуть не вычистили. — Выходит, совесть тебя ни за что не грызет? —
Нет, сынок, не по зубам я ей, не грызет.
Я ребенком в деревне жил. Идиотизм деревенской жизни. Природу
вообще сильно переоценивают. Жили-то за колючей проволокой. А как же? Секретный
объект. Не такое уж было оно босоногое, детство мое. Да и свинки, как ни
ухаживай, а попахивают. С мамой потом перебрались сюда. Тут-то воздух куда как
свежей. — Хоть в нормальной школе, сынок, поучишься. Она ж Давыдовна у меня. На
самом деле — Давидовна. Так что я на четверть, на ноль двадцать пять… ну, вы
поняли. Опять же, как вождь мировой революции. Раньше особо не афишировал, но
теперь это вроде в порядке вещей. — Феликс, скажи, — теща все доставала меня, —
правду ли рассказывают про вашу нацию, что между вами флюиды какие-то? — Откуда
мне знать про флюиды? Ведь я четвертинка, ноль двадцать пять…
Очень мамочку мою беспокоило ее отчество. Папе оно сильно
испортило служебный путь. Они с мамой и разошлись, когда с этим делом опять
появились строгости. Толку-то. Так в полковники и не произвели. — Как бы,
сынок, у тебя тоже неприятностей не было из-за меня, — мамочка все
беспокоилась. Теперь-то чего? — на пенсии, снова вместе живут. Всякое было: в
школе сначала, уборщицей, потом при буфете, в театре, нет — на театре, так
правильно. Дразнили ее и лимитчицей, лимитой… Не говоря уже про «Давидовну». Было всякое, да… Жили как-то. Тем более что мясца нам папаша подбрасывал.
Вот такая она, моя мамочка.
Грудью кормила меня до трех с половиной лет. Молока у нее
было — бидонами. Хотя я на аппетит особо не жалуюсь, однако всего не съедал.
Поросенка держали, не из этих, не из андроповских, выливали ему. — Гляди,
сыночек, вон твой молочный брат побежал. Да, с братом нас жизнь развела… Другим он путем пошел, брат…
А мамочка на старости лет большой демократкой заделалась. Для
нее, для мамуленьки, у меня и такая вот есть.
Надевает белую ленточку.
Кто здесь власть?! Не забудем, не простим! Тоже мне. Забудем.
Уже забыли. Испугали ежа, называется.
Слышит в последнее время неважно, зато осмелела мамочка: потопала
прошлой зимой на марш. Хорошо хоть, товарища подполковника дома оставила.
Звонит нам, докладывает: — Я только не поняла. Кто такой Печенкин? — Не знаю,
мамуль, никакого Печенкина. — А чего ж мы кричали: «Свободу Борису Печенкину»?
— Это они, пап, «Свободу политзаключенным!» кричали, — дочурка моя додумалась, Линочка. Ходит на митинги, моя девочка.
Демократия ужасна, но лучше ничего не придумано! Пфф… Сломаешь язык. Взгляды ваши —
отстой, но я жизнь отдам, чтоб вы… что-то там. Ну, вы знаете.
(Обращается к немолодой женщине, которую уже долгое время
разглядывал.) Женщина, я не вас той
зимой на Энгельса подбирал? (Окружающим.) Трасса скользкая, еду
медленно. Вдруг почти под колеса мне — женщина. Вышел, поставил на ноги,
отряхнул: — Не ушиблись, женщина? А она два шага сделает, снова — шлеп. Хочу ей помочь — глядит на меня вот так вот: — Шел бы
ты… Сама — в дым. Думаю: пусть уж как-нибудь… Не сажать же в салон. Хорошо, что все обошлось. (Женщине.)
Рад видеть вас в относительно добром здравии. Вы давайте внимательней…
Теперь у всех почти ленточки. К примеру, на службе… Я сейчас
в нефтегазовом комплексе. Тружусь — громко сказано. Так, консультантом,
советником. На карточке просто написано: специалист. Финансы, то-другое,
строительство. Частно-государственные партнерства, софинансирование. Программа освоения новых земель. Денег,
извиняюсь, хоть попой ешь. Всякое было в моем восхождении по служебной лестнице… Да и, чего уж там, папочка мой помог, пока у него порядок
был с головой. Через спорткомитет. В принципе, одно ведомство. Даже структура,
где мы находимся (обводит рукой помещение), тоже, мне кажется, — вот это
все. Приду раз в неделю, что-нибудь посоветую вежливо,
так и так никому дела нет, да и что стоять у людей над душой? А условия
хорошие, можно даже без галстука. Но я уже как-то привык. Звали министром, я —
пас. Федеральный министр. Конечно, значительные возможности… — Что же ты,
Феликс, от денег таких отказался? — спрашивают. А я не отказываюсь от денег, я
от работы отказываюсь. Не люблю неприятных вещей. Если б сенатором… Дочка
придумала: пчелы работают в темноте, добродетель в молчании, а папа мой вообще
не работает. Ничего, живем-поживаем, не бедствуем.
Да, живем… И в чем, спрашивается,
трагедия? Будет трагедия. Вернее, уже была, маленькая. Вчера. Маленькая
трагедия. А большая случится, похоже, прямо сейчас.