Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2015
Лауреат 2000 года за воспоминания об
А. Твардовском «Я не ранен. Я — убит…» (№ 1). Кавалер ордена «Знамени» (2010
г.)
Вдруг припомнились и «зацепили»
строки тридцатилетней давности:
Госпиталь.
Юность. Война.
Как они, право, сумели
Вынести это сполна?
Адресовано-то это было Константином
Ваншенкиным «девушке в длинной шинели», — может, былой однокашнице по
Литературному институту Юлии Друниной с ее пронзительным:
На ничейной догорают танки.
Удалось дожить до темноты…
Умоляю — лишние портянки
И белье сдавайте на бинты.
Я стираю их в какой-то луже.
Я о камни их со злостью тру,
Потому, что понимаю: нужно
Мне все это будет поутру…
Но и не обо всем ли нашем поколении
сказано, тоже «вынесшем сполна» военное лихо? «Окопы копаю…
может быть, могилу», обронил в первые, самые лютые годы Василий Субботин,
впоследствии прославившийся стихами о победных боях в Берлине.
А Сергей Орлов, чьи юные
жизнерадостные строки еще до войны приметил Корней Чуковский, вошел в
литературу реквиемом солдату, которого «зарыли в шар земной… как будто в
мавзолей», и другими скорбными стихами:
Год мы этот
город штурмом брали.
Над болотом с черною водой
Танки шли, горели, догорали,
Столбики вставали со звездой.
Сам Сережа выбрался из пылавшей
машины полуослепшим и дополз до своих
по гусеничному следу.
Но забыть ли о тех, кто до Победы
не дожил?! Горько помнится телеграмма, наклеенная на свежий лист стенгазеты:
«МОСКВА ТВЕРСКОЙ БУЛЬВАР 25 ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИНСТИТУТ = МОЙ МАЛЬЧИК ЕВГЕНИЙ ПОЛЯКОВ
УБИТ = МАМА» — и рядом его стихи:
Если я останусь в
живых
И сохраню все, что намечал,
То я от капель дождевых
Спать не буду по ночам.
Но о таких, как этот мальчик, через десятки лет прозвучит в ваншенкин-ской песне:
Ах, велика ему
шинель
И велика ушанка.
Но оказалось, что ему
И жизнь великовата.
Забыть ли и о тех, кто, по
горестному выражению Александра Межирова, «заторопились умирать» в первые же мирные годы, как его друг Семен Гудзенко, словно
бы «подтвердивший» справедливость сказанного ранее: «Мы не от старости умрем.
От старых ран умрем», что поначалу вызвало иронические критические отзывы.
Думая о дальнейших судьбах
уцелевших, «счастливчиков», нет-нет и вспомнишь строки Сергея Наровчатова:
А лишь окончится
война,
Тогда — то, главное, случится!..
И мне,
мальчишке, невдомек,
Что ничего не приключится,
Чего б я лучше делать смог.
Что ни главнее,
ни важнее
Я не увижу в сотню лет,
Чем эта мокрая траншея,
Чем этот серенький рассвет.
Одно ли тут осознание всей
значительности испытанного, пережитого на войне? Или еще и пусть смутное
сожаление о «не приключившемся», не состоявшемся,
заставляющее вспомнить не только предсмертную констатацию другого
ветерана-ровесника Бориса Слуцкого: «В ожидании скорого
сдвига жизнь как есть напролет прошла», который очень рано ощутил горькую «невостребованность» мыслей, планов, надежд, той «жажды
трудной работы», о которой, пусть довольно декларативно, говорилось в стихах
Михаила Луконина, и куда конкретней, деловитее, обстоятельнее в появившейся в
последние годы войны повести Валентина Овечкина «С фронтовым приветом».
«Когда мы вернулись с войны, я
понял, что мы не нужны», — скажет Слуцкий в первые мирные годы. (Много лет спустя человек другого поколения, критик Игорь Дедков,
отзовется эхом: «Такие люди, как я, им не нужны», — не только на
приведенные выше строки, но и на другие: «Таких, как я,
хозяева не любят».)
«Вынести сполна»
пришлось не только долгое, десятилетиями, противостоя-ние «им» и годы застоя,
но и запоздалый «огромный, неуклюжий, скрипучий
поворот руля» на рубеже веков, драматически сказавшийся на многих
судьбах.
Больно читать отчаянные строки Друниной, не захотевшей «оставаться в этом ужасном,
передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире», как сказано в
ее предсмертной записке:
Как летит под
откос Россия
Не могу, не хочу смотреть…
или стихи из последнего сборника
Михаила Дудина:
И ворон простер
над пространством крыла.
И — ни огонька в утешенье.
Была ли победа? Была да сплыла.
Осталось одно пораженье.
И нет половины
России. И нет
Великой и дерзкой отваги.
И мрачен холодный и мутный рассвет.
И выцвели гордые флаги.
Салют отгремел.
Захлебнулся горнист.
Молчат корабельные склянки.
(«Прощание
“Славянки”»)
Ах, как легко не «расслышать» эту
горькую ноту в праздничном гуле приближающегося юбилея Победы, а то и вовсе
поторопиться пропустить имя автора в перечне тех, кто «этот день… приближали,
как могли». И имели право с законной гордостью и доброй улыбкой сказать о себе,
как тот же Дудин:
Пусть не мостом
гремящим славой
Времен, речений и речей,
А был я малой переправой
В две жердочки через ручей.
…
И я судьбой своей кому-то
Помог в сегодня перейти.
(«Все
точно выразить не смею…»)
Пусть снова прозвучат старые
прекрасные слова: «Никто не забыт и ничто не забыто!».