Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2015
Об авторе
| Всеволод Викторович Константинов родился в 1972 году в Перми. Окончил
географический факультет МГУ (1996), учился в Литинституте. Сценарист и
режиссер документальных фильмов. Книга стихов «Седьмой путь» (2004). Публикации
в «Знамени»: № 6, 2002; № 9, 2011. Живет в Москве.
*
* *
Памяти Павла Белицкого
Кипарисы по полю
стоят рядками,
Солнце печёт как в июле — такая осень
В Риме, — а выше зелёными облаками
Несколько страшно высоких сосен.
Только мало, Паша, они похожи
На твою одну, пережившую даже старость,
Ту с прожилками тонкой, тёплого цвета кожи,
Что среди берёз так стоять и осталась.
Там, где тонко, там прежде всего и рвётся.
Дети в школу, а ты, первый московский школьник,
Раньше всех измерил и бросил куда придётся
Никуда не вписавшийся многоугольник.
Я узнал об этом на Аппиевой дороге
В глуши катакомб, где узы иного братства
Сплетались, как корни, чуя малейшие вздроги.
Как же пусто теперь для вестей пространство!
В чистом поле ожжёт волновая ветка.
Запищит в кармане, и хлынет болью
Тот последний взгляд одинокого человека
В четырёх стенах, выпадающих нам на долю.
Ты был первым из
нас о простоте говорившим
И о совести — да, о совести — среди девяностых,
Там, где зори реклам зажигались по крышам,
И тяжёлые ангелы вставали на всех погостах.
И теперь ты первый ушёл не ушёл, как сказать-то?
Отказался принять дальнейшее, просто хватит
Произнёс, и рассыпались в
прах занятья,
За которые там нам никто не заплатит.
Дождь в пустое окно
ударяет несмело,
Глубина затягивается рассеянной позолотой
В том окне, что всю прошлую ночь горело,
Словно ты был занят — как прежде — своей работой.
Церковь Петра и Маркелиана
Церковь на древней
дороге римской,
Улицей ставшей, когда-то стояла мирно
Среди виноградников, пашен и огородов
За нею гробница Святой Елены —
Место стеченья паломников в прошлом
В прошлом таком далёком, что церковь не помнит:
Мощи матери
Константина давно забрали
Во Францию, что ли, паломников и не стало.
Век деревенской
церкви, на Рим далёкий смотрящей,
Среди тростников высоких на пыльной римской дороге.
Долгие тёплые ночи
цикадами отзвенели.
Скоро приблизился город,
Обнял тихую церковь
И дальше с грохотом отбыл.
Люди спешат к
остановке,
В церковь мало кто входит,
И всё-таки в час
урочный
Звенит над ней колокольчик.
«Но-о!» — поехала
церковь и зовёт всех с собою
Туда, где рощи апельсинов,
Любопытные, выглядывающие всюду горы
И белобородое небо.
Похищение сабинянок
Серая кошка живёт
на холме, где девиц
Римляне некогда выкрали у сабинян.
В парке за храмом живёт и ходит одна
В зарослях зелени, в переплетеньях цветов.
Сосны и кипарисы вокруг, а людей никого.
Вольную эту кошку мне захотелось поймать.
«Кс-кс-кс» — её я по-русски позвал.
Она оглянулась, но не на меня.
Визит мой скворцов или галок разволновал,
Они расшумелись, и кошка глядела на них.
Чем не любовный треугольник?
Странная это связь
по жизни:
Зовёшь одного, откликается другой,
И смотришь на две стороны, теряя решительность,
Не применяешь насилия.
А сабинянкам
римляне понравились, между прочим.
И они упросили собратьев пришлых не трогать.
Через пару веков на
холме, где жили сабиняне,
Римляне устроили себе дачи.
Музей античности
Твоё лицо, ставшее
с некоторых пор близким,
Что, согласись, способно смутить близорукого человека,
Я брал в ладони — не лучшая в мире оправа
Для лица твоего, но ты, впрочем, не возражала.
Кто-то из нас,
видимо, мало себя ценит.
Я ли, пишущий это, ты ли, позволяющая немолодому
Спутнику гладить твою голову, лоб высокий,
Поправлять выбившиеся пряди
И тянуть настойчиво
и нежно
К губам своим
И не находить сопротивленья.
Странный был вечер,
будто бы мы ходили
Среди римских статуй, где под каждой было
Написано: копия с греческого оригинала.
На Яникуле
Господь, в Твоих церквах
Вся тишина нашего мира
В Твоих церквах
Весь сумрак и прохлада
Нашего мира
Одной свечи — пусть
электрической —
Достаточно, Господь,
За всех нас.
Одной фрески — пусть не Рафаэль —
Достаточно, Господь,
За всех нас
Здесь казнили Петра
Падают камни вниз
Падают вниз головой
Господи, за всех нас
Сам за себя я могу
Столько учился лет —
Сорок и плюс один
(Шляпа висит на гвозде)
За себя и ещё троих
Могу ли за всех
нас?
Можно ли думать так?
В храме Твоём
На виа Гарибальди
Последние дни
Вот Святого Онуфрия старенький монастырь,
Где отчаянье шло с благочестием рядом.
В ворох листьев опавших нищий спрятал костыль
И уснул к Капитолию задом.
Возле белых его с
позолотою ног
Ходит ветер по чёрной решётке колодца
И сплетает для Тассо посмертный венок
Из чего попадётся.
Из окурков, клочков
— барахла барахло —
Из того, что однажды утратило ценность,
Но в движенье по кругу опять обрело
Мимолётную цельность.
Вот источник, куда
поэт приходил
Только здесь он без судорог мог преклониться.
Позади было ясное пенье светил
За окном психбольницы.
Впереди было время,
ползущее вспять —
По-шпионски пустое, бескрылое что-то.
Оставалось лишь посохом лунки копать
В ожиданье почёта…
Поднимаясь на холм
и спускаясь с холма,
Много вижу листвы, продолжающей длиться,
Но остались на частой решётке ума
Только павшие листья.
Отъезд
Хмурое утро сегодня
в Риме.
Акведуки стали похожи на серые стены,
Непонятно зачем оставленные посредине
Жилого квартала — по центру сцены.
Хмурое утро
сегодня, осень
Наступает… Да как наступает — дразнит!
Хоть мы жёлтых листьев ещё подбросим,
Всё равно не кончается праздник,
Затихает немного:
убрали с Тибра
Ресторанчиков белокупольных сливки.
Но огни заплясали, как на шерсти тигра,
В переулках Трастевере гибких.
Шествий огненных, увы, не сторонник,
Исшагав холмы и потрогав камень,
Уезжаю завтра,
бесценный пробник
Чистой радости взяв на память.
Сан-Марино
Ветер на башне, но
нет часовых,
Призрака тоже нет.
В полые трубки костей мозговых
Первый влетает снег.
Город-скелет на
огромной скале
Над Адриатикой спит.
Только один в мутноватом стекле
Глаз его жёлтый открыт.
И никого от угла до
угла
Почты голосовой.
Даже и та, что была, ушла
В номер отдельный свой.
Что остаётся? Один
пешеход
К замку направил шаг.
Словно по каменной книге идёт,
Кутаясь в ветхий шарф.
В гору, где совесть
ждёт у черты,
Где он сполна ощутит
Нет, не волнующий страх высоты
А одиночества стыд.
Но наверху — так
ему везёт —
Не закрыто кафе.
Пей золотистую граппу высот
С морем на рукаве,
Глядя на цепь
отдалённых гор
В тающем серебре,
С болью почти такой простор
Испытывая на себе.