Великая война 1914 г. Сборник. Составление: Р.Г. Гагкуев
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2015
Великая
война. 1914 г. Сборник.
Составление: Р.Г. Гагкуев. — М.: Содружество «Посев»
(Голоса истории), 2014.
«18 июля (даты даны по старому стилю. — Е.С.).
Итак — война! «Войнишка», как
ласкательно говорят у нас.
— Эх! Войнишку бы Бог дал! —
вздыхали мы еще так недавно, томясь бездействием мирной жизни. Изо дня в день
одно и то же, малозаметное, привычное дело. Пресловутая “словесность”, конные
учения и “пеше по конному” и все прочие… отделы нашей науки. Вот когда они
пригодятся. Посмотрим, что-то даст наша работа, наша подготовка теперь, на этом
мировом экзамене нашей армии».
Так залихватски начинается книга «Великая война. 1914 г.». В
этот сборник, подготовленный к столетию начала Первой мировой войны, вошли
работы участников кампании и современных историков, рассказывающих о событиях
на фронте и в тылу в 1914 году.
Первое из исторических произведений — дневник Леонида
Викторовича Саянского, описывающий три месяца Великой войны, проведенных им в
действующей армии: с момента мобилизации до первых разочарований. Второе —
книга Виктора Муйжеля «С железом в руках, с крестом в
сердце», освещающая события на Восточно-прусском фронте в 1914 — начале 1915
года.
Третьим в книгу вошло исследование нашего времени:
исторический очерк «Первый год войны» доктора исторических наук Сергея Базанова и кандидата юридических наук, специалиста по
Первой мировой Алексея Олейникова. Он, по мнению
составителя сборника, кандидата исторических наук, координатора проекта «Белые
воины» Руслана Гагкуева, «наиболее полно раскрывает
события 1914 г., анализируя ход военных действий, основные сражения,
соотношение сил участников» и пр. Расчет составителя, подытожившего записки
современников Великой войны исследованием, написанным сто лет спустя, когда уже
ясны все последствия той кампании, понятен. Но на фоне беллетризованного
дневника Саянского и проникнутых личностным отношением к войне записок Муйжеля очерк трудночитаем. Иной раз рецензенту приходится
сожалеть о неписаном правиле ученых всех специальностей, предписывающем научные
тексты выдавать сухим и наукообразным языком. Принято считать, что этот
формальный признак надежно защищает научный текст от ненаучных элементов:
необъективности, увлечения версиями вместо фактов, эмоциональности и т.п.
Однако сухостью и строгостью убивается богатейший
исторический материал.
Очерк «Первый год войны» в конце сборника читать сложно, но
нужно. Он ценен приводимыми в нем историческими реалиями, в том числе цитатами
из документов того времени. Среди них — мемуары Михаила Родзянко, председателя
двух последних русских дореволюционных Дум, с характерным названием «Крушение
империи». Родзянко свидетельствует: «Выйдя из дворца на площадь, мы смешались с
толпой. Шли рабочие. Я остановил и спросил, каким образом они очутились здесь,
когда незадолго перед тем бастовали и чуть ли не с оружием в руках предъявляли
экономические и политические требования. Рабочие ответили: «То было наше
семейное дело. Мы находили, что через Думу реформы идут слишком медленно. Но
теперь дело касается всей России. Мы пришли к своему царю как к нашему знамени,
и мы пойдем за ним во имя победы над немцами». Так, вопреки более поздним
уверениям большевиков, рабочие отнеслись к начавшейся войне».
Это обобщение — что война, раз начавшись, касается всех —
находит жуткое подтверждение в современности. Но не будем погружаться в эту
тему, обратимся к воспоминаниям из книги «Великая война. 1914 г.».
«Дневник казачьего офицера «Три месяца в бою» — полное
название наследия Леонида Саянского, о котором составителю сборника известно
немногое: иркутский казак, подъесаул, участник Первой мировой, помимо
«Дневника…», написал воспоминания о казачьем походе 1912 года. Саянского война и застала в Иркутске. Начальные страницы
дневника казачьего офицера пестрят свидетельствами того, что он боится — не дай
Бог, война мимо пройдет!.. «Пугает мысль, что наша часть может не пойти туда,
на далекий для нас запад», — отмечает он 18 июля, там же, где уменьшительно-ласкательно зовет грозную перспективу «войнишкой». По Саянскому, такое
радостное возбуждение разделяли многие:
«19 июля.
Работа кипит. Подходят партии запасных. Пьяных нет. Особого
уныния, за исключением редких случаев, незаметно. Большинство серьезно,
меньшинство веселится и с шутками является на свой старый казарменный двор…
Запасные этого года довольны.
— Это и лучше, что война теперя
будет, — разъясняет один лихач… — По крайности еще ничего такого не завели,
чтоб бросать жалко было…
Да и правда. Для нас, людей, живущих войной и ее ожиданием,
грядущая война будет лишь периодом кипучей работы, более рискованной, чем в
мирное время…
20 июля.
Вот она! Война, которую ждали так долго. Долго она висела над
нами. Ну, что же, чем скорей и сильней стряхнем мы ее с плеч России, тем лучше.
26 июля.
…В городе страшное оживление. Конечно, за счет военных. Они
везде. На скетингах, в театрах, в кафе и т.д. все
веселы и довольны. Особенно рада молодежь.
Да я и по себе сужу. Если мой полк не пойдет — уйду,
как-нибудь, да уйду!».
О Саянском, дающем себе зарок любой ценой оказаться на
фронте, хочется сказать: казачья душа! Ничего, кроме войны, кажется, ему не
мило. Одним абзацем дневника он «расправляется» с родителями и женой,
опечаленными его отъездом на фронт. Показательна фраза в адрес супруги: «Убьют
меня, я знаю, что жена не пропадет». Дальше он о
близких и не вспомнит до конца записок.
Год смерти Леонида Саянского в книге не указан: «1889–?». Не
таким уж юным встретил он Первую мировую, но с мальчишеской радостью пустился
воевать. Поневоле подумаешь — может, от бесшабашности и принял смерть, не
оставившую следов на скрижалях истории? Хотя могло быть и хуже: попал под
«красное колесо» и сгинул бесследно… Увы, эта тайна не
раскрывается в сборнике.
Опасения Саянского не сбылись: он попал в зону боевых
действий, где одним из первых его потрясений оказалось… хорошее обращение с
немецкими военнопленными! Их в первый же месяц войны оказалось тысячи, причем
разных национальностей. Австрийцы были Саянскому
«более симпатичны, чем немцы». Они нравились ему и тем, что среди них было
много славян, понимавших русскую речь и говоривших на ее подобии, и тем, что
вели себя скромно, демонстрировали покорность судьбе и победителям. Немцы же,
несмотря на то, что в плену, «держатся вызывающе, будто б они, а не их
конвоируют». Нижние чины разделяли отношение офицерства к пленным: к немцам
относились нелюбезно, а с австрийцами дружились. На этих страницах бравый казак
Леонид Саянский походит на вульгарного бытового националиста, ищущего корни «плохости» противника в его крови. Впрочем, он быстро
переходит на прежний бесшабашный тон и развенчивает миф о госпитальных «ангелах
милосердия», которыми становились для раненых солдат благородные дамы,
рассказывая госпитальную сценку устами молодого казака:
«— И подходит, это, ко мине еще одна
«сестрица», нарядная такая, да душистая. И говорит: «Давай, грит,
я тебе, казачек, домой напишу…» Да, я, говорю, барыня, уже никак третье письмо севодни-то так написал… Все
«сестрицы» помогают. Одна пишет, другая пишет, и все-то одно и то же и в один
день… Она-то… поморщилась быдто, а потом грит соседке, тоже «милосердной», — и какие они, грит, бесчувственные да неблагодарные! Тяжело с имя, грит.
А потом села рядом у тумбочки, да так сердито мне:
— Ну, говори адрес, все равно уж напишу…
— Помилуйте, — говорю ей, — барыня, — да ведь это уж
четвертое письмо домой севодни будет! У меня в
станице-то, чай, меня за спятившего признают… да опять же, обратно я сам
грамотный, — городское кончил…
Как она в мене взъестся! Так что ж ты, говорит, смеешься с мене, что ли?».
«Дневник казачьего офицера» вскоре теряет кураж. По мере того
как Саянский принимает участие в боевых действиях, в дневнике появляются иные
эмоции — страх, неуверенность, порой нерешительность даже в бою, а еще — обида
на обывателя, высокомерно судящего о войне, стратегии российской армии,
просчетах военных. Такие высказывания Леонид Саянский воспринимает как личную
обиду, но старается успокоить себя тем, что обыватель «дурак».
Особенно тяжелым слогом написано краткое предисловие автора к этим запискам,
вероятно, после их завершения: «Три месяца — ничто, но то, что пережито в эти
три месяца каждым из нас… — громадно. Так громадно, что только теперь, когда мы
по очереди уходим из этого ада, раненные, больные и контуженные, только теперь
мы начинаем… сознавать ту перемену, какую совершила в нас эта война. … Она
научила многому, и она изменила смысл жизни».
О том, как происходило изменение смысла жизни во время Первой
мировой войны — не только в горниле сражений, но и в удручающей повседневности
будней, — повествуют очерки Виктора Муйжеля
(1880–1924), русского писателя, публициста и художника. С началом Первой
мировой он стал военным корреспондентом «Биржевых ведомостей» в Польше и
Галиции. Написанные во время войны очерки Муйжеля
легли в основу книги под патетическим названием «С железом в руках, с крестом в
сердце», первое издание которой состоялось в 1915 году. Интонация записок Муйжеля совершенно иная, нежели у Саянского.
Никакой радости по поводу «долгожданной» войны, бравады или воодушевления он не
испытывает, видя то, чем война в действительности и является: драмы,
нестабильность, экономический кризис, политический крах. Муйжель
не старается приукрашивать военную историю. Первый же очерк, открывающий его
книгу, называется «Отступление или бегство?» — публицист пытается решить
вопрос, отступлением был откат русских войск, составленных из сибирских частей,
от стен Варшавы, ловким маневром или бегством безо всяких оправданий. Автор
убежден в худшем. Его собеседники — тоже. Показателен диалог Муйжеля с гвардейским офицером, знакомым по Петербургу — в
столице это был блестящий франт, на фронте оказался «грязный, давно не мывшийся
человек, в мятой, несвежей рубашке, высовыва-ющейся из заношенных до черноты
рукавов защитной тужурки». Они заговорили, разумеется, о войне, и фронтовик не
выказал никакого оптимизма:
«— Если бы я хоть во сне, хоть на одну секунду, усомнился в
конечном результате войны, — говорил он, быстро шагая по тесной комнатке из
угла в угол… — в торжестве России, я застрелился бы… Я знаю,
вижу, — больше, я чувствую, что мы победим! Но, Боже мой — какою ценою
достается эта победа!».
Композиция книги, где дневник сибиряка Саянского,
сражавшегося в боях на западной окраине Российской империи, продолжается
размышлениями Муйжеля, написанными на основе
варшавского наступления, таким образом, становится узкой, но хроникой Первой
мировой. Противоречивое впечатление, создаваемое столь разными по интонации
«голосами» участников и очевидцев ее первых сражений, — подлинное отражение
трагической сути войны. Она не игра, не «войнишка»,
не повод для эйфории, несмотря на несомненный героизм солдат и офицеров. Чтобы
понять это, «голоса истории» неоценимы.