Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2014
Об авторе | Шамшад Маджитович Абдуллаев — поэт, прозаик. Родился в 1957 году в Узбекистане, в Фергане. Автор трех книг стихов и двух книг прозы. Лауреат премии имени Андрея Белого (1994), премии журнала «Знамя» (1998), дипломант «Русской премии» (2006), премии журнала «Окно» (Франция, 2011). Предыдущая публикация в «Знамени» — № 6, 2011. Живет в Фергане.
Подражание «Милым образам» Коррадо Говони
Пепельный пёс с
отрезанными ушами,
проделывающий тур тройным прыжком во дворе.
Лицо друга летом 76 года,
шершавое и серое, как вереи тутовых ворот,
возле которых он стоит на фото.
Инкрустированные филёнки, покрытые волнообразной
гипсовой жидкостью под фирменный орнамент
мастеров ганча: илон изи*.
Бурого цвета водонапорная башня,
блеснувшая за углом пешей полосы.
Голоса моих маленьких детей
в прошлом столетии, беседующих на солнечном айване
с моей бабушкой, которая никогда не видела их,
родившихся после её смерти.
Колтунные репейники в росистых иглах
вдоль арычных каналов на рассвете,
очертившиеся немного блеклей, чем днём.
Время между взглядом и желанием взглянуть на солнце,
длиннота, в которой умещается фильм «Песнь о стироле».
Сдвоенные небесные лучи,
пересёкшие друг друга под кровельным козырьком,
как если б они сораспялись с Ним на белой стене.
Медовый клей на урюковом стволе.
Запах июльской пыли, сбрызнутой водой из шланга.
Велосипед, прислонённый к известковой скамье сквозь знойный туман.
Женщина в распахнутом окне,
поющая на венето о море.
* Змеиный след (узб.).
Бескровное
У дощатых ворот
общего двора
в конце города сидят
на плетёных стульях как в пьесах Сан Секондо
трое три постаревших чинарика каждый
считает себя чмо про себя в ста
семнадцати метрах
от
шёлкомотальной фабрики с ранних
пятидесятых именуемой на блатном «шёлкомоталкой»
(построена в Туркестане после
Кокандской автономии в 1921 году)
Блеск артезианской воды в прошлом
томится в цементной канаве
Только то чего нет лишь оно исчезает первый
говорит ещё раз говоришь
ещё раз повтори фразу
повтори фразу говорит другой третий
В Каракоруме гонцу ломают хребет
по весне бегл и сух алтайский хруст
из дали никто не придёт и дали нет Шмелёв
до Лета Господня столько-то
зим исчезает только то чего нет говорит
потому что то что есть его нет
его не может быть есть только то чего нет
в основе всего как шанс кто-то скрыл
свободу неопределённость
потому что вспомнить то же самое что забыть
Пацаны катаются на великах среди ферганских руин
двести сорок пять ступенек ведут
к усыпальнице Хамзы побитого камнями
в Шахимардане за красный псалом
Небывшее — даже
его нет в ничьих сыскных грёзах
но однажды оно исчезнет
Конец недели: прогулка с другом
И вышли на
бугристую площадь — такую широкую,
что заметней проделанный путь, но обшарпанный сгиб
забора с едко-зелёным, мшистым покровом
и грязный ветродуй, из тупика
нагнавший нас, как всегда, со спины,
заглушили эпический декор, словно Париж,
увиденный впервые глазами Руссо
в жирной, кудахтающей серости.
Спрессованный ползучей пылью и побегами косматых кустов
дешёвый простор — именно здесь.
Замедляем шаг, заражённые тишиной. И всюду
дышит Оно. Что-то.
Лёгкая длительность, солнце пылает, жуки
смещаются тяжело, как хмурые пилигримы, по стерне
и — всякий раз внезапно — обнажают бледные,
бледно-розовые крылышки, срываясь в полёт.
Думаешь, мы спасёмся, вот так
постоянно держась на весу, как «они». Я сыт
по горло этой
притворной обыденностью летнего пространства.
Мы лежим, раскинув руки, на протоптанном поле — два крестика
с птичьей высоты; я щупаю молодую тростинку,
цепляя ногтём ускользающую ломкость; а ты
читаешь, как умирал (умирает) Рембо:
слова, подсказанные болью, — «аллах карим»,
но ангел уже на подхвате (в каждый
воскресный день).
Путеводитель
Сохский амулет из
Элама,
уроборос, 1600 лет до РХ.
Воскресенский проспект вдоль базара,
Махрамовский проспект за
коричневым кубом ветшающих казарм,
победа над сартами, и —
в распахнутом окне
темнеет прохладная комната, в глубине
которой, в овальном углу,
распахнуто другое окно,
что выходит в залитый солнцем дворовый тупик,
делённый в разгаре лета наискось
ладьевидной тенью соседнего дома, —
залив Сарматского моря.
Сым-Тепе для Сымя Цяня
и сакский котёл
до соборной монгольской трапезы,
претившей заметам чаньских провидцев
и выродившейся в пряный гул
общинного мимесиса в какой-нибудь тюркской чайхане.
Весь уцелевший рыжий сосуд,
весь в одном чинном изъяне
своей сохранённой первичности: хум,
найденный Натальей Горбуновой. Кроме того,
несутся Нарын
сверху вниз и Карадарья
сбоку в бок, с востока на запад,
омывая свои правые берега,
так как ты
вертишься в противоположную сторону, влево.
Ёдзё
Кто отверз твои
уста ослик?
Дышать украдкой дышать
Никаких мыслей никаких дел никакого будущего никого рядом
Глиняные глыбы осыпаются в подошве холмов
и свет не перечит им
В дневной дымке в конце тротуара местные жители идут
спиной и затылком вперёд над лежащим пирамидально
белым асфальтом коренастые пейзаны в тюбетейках
Вдыхаешь её ноябрьскую тусклость
в стылом помёте карбидного воздуха
но пустынные
улицы как вспышки озаряют
кадры снятые обратным планом
Ритуал один свидетелей много
Вдох и выдох
числятся по сю сторону затянувшейся краткостью
а ты выглядишь как
spirans cadaver После
пятидесяти чтишь только
невозможное 21 псалом
чтобы «не остаться в стыде».