Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2014
Об авторе | Алла Горбунова — поэт, прозаик, родилась в 1985 году в Ленинграде. Окончила философский факультет Санкт-Петербургского университета. Лауреат премии «Дебют» (2005). Автор трёх поэтических книг («Первая любовь, мать Ада», 2008; «Колодезное вино», 2010; «Альпийская форточка», 2012). Живет в Санкт-Петербурге. Первая публикация в «Знамени».
* * *
в тишине налету-навесу
осенённая глубь,
мурашки травы, аккордеон во сне,
дребезжанье и рябь, пробежавшая по стеклу,
словно в ветре свистит вальдшнеп.
дуговая растяжка, чубушник цветёт как рай,
свет террасы выходит из мглы,
чтобы вступить в гром и вороний грай,
в дальний скрежет лесной пилы,
в стук возвращенья в дверь и в надрывный плач
егерской дочки, что с милым сбежала прочь,
но никто не откроет дверь, и отец-палач
скорее задушит, чем снова примет дочь.
в разрушенной вспышке высветились, дробясь,
два огненных мира в двойных зеркалах из воды.
уплывает под пальцами полузабытая вязь
сна во сне, что запутал следы.
Ad eum qui lucet
лютеция цветущая люцерна
взошедшая на водах на полях
когда с тобой мы встретимся наверно
как золото что Жак нашёл в углях —
закат Европы прах средневековья
гильотинированье короля.
когда бы вас избавил от оков я
когда бы знал зачем земле был дан я
а так рубите голову готов я
за все мои запретные желанья
вгрызайтесь в моё тело как пираньи
пусть мученики в кущах винограда
пусть ангелы на лютнях состраданья
и синева и умбра им награда
но и она сойдёт на баррикадах
когда между рассудком и желаньем
один только плавучий
дебаркадер.
встаёт в воде лютеция сиянья
в полях цветёт люцерна в белый день
и Люцифер блистает светом знанья —
желтее лютиков, белее лебедей,
и к Мандоса взывая состраданью
поёт о Берене эльфийка Лютиэнь.
* * *
в ночи курорт забытый и пустой
санаторских заброшенных лоджий,
белой розой сквозь мрак
разъездной луна-парк,
призрачный, ложный.
балкончик над морем, не тай!
чуть постой
в конце лунной дорожки
до дрожи.
кипарисовая аллея,
магнолиевая аллея,
олеандровая аллея,
акация белая в листьях тёмно-зелёных.
за пустыми лежаками белеет
луна-парк, раскинувшийся на морской глади,
санаторий, раскинувшийся, на него глядя,
балкончик над морем среди пустоты небесной,
и на нём ребёнок, смотрящий на аттракционы,
маленький белый старинный балкончик над бездной,
и на нём ребёнок, смотрящий на дельтапланы,
летящие между звёзд и в дальние страны,
наперегонки с метеорами влетающие в гало
умноженной на себя Луны,
и крыло Рогалло
залетает к нему во сны.
и
выныривает, почти доставая его протянутой вниз руки,
афалина, мяукающая, как кошка,
навострив плавники —
и грудной и спинной,
что вырезан мастерски полулуной,
и дельфины играют у каруселей, вырастающих понарошку
из астрального света и испарений воды,
и поют голубые киты,
и потерянное дитя на балконе одно в целом мире
открывает глаза всё шире
и спит с глазами открытыми,
видя свои мечты.
* * *
после дождя в политехническом
парке
белка Лорелея лущит изумрудные ядрышки в домике беличьем
и бабочкой рыжей вспорхнёт, испугавшись шагов.
с каждым днём листья шире и дальше,
и холод черёмховый минул, и ныне сиреневый.
но что за лёд там внутри
нестерпимый,
как правда, и рот на засов?
кому я скажу — Лорелее и облаку синему — нет, не посмею
косам рейнским твоим, Лорелея,
рыжим косам дождя,
косам rain-ским,
что в лужах цветочная пена ест,
мыло из кошек,
и свежим сосновым здесь пахнет бальзамом…
не посмею —
но ненависть ненависть
вашей благости, вашим слезам.
ты не слыхала ль, белка Дульсинея,
про с мельницами бьющегося дона?
иди сюда, сыграем в час Суда.
всё как всегда,
и тётеньки тучнеют,
шарьки пыряются
и пьяницы синеют,
а синева по-прежнему бездонна.
по-прежнему не будет никогда
никаких компромиссов перед лицом Армагеддона.
Обещание весны: восход имён
1. последний снег
снег-дождь
вот серенькая кашка
лежит-бежит в прожилках серебра
квашня расквашенная,
промокашка
и чёрная зеркальная вода
и полужидкая слюда
и таль
и даль, в которую
уходят параллельно провода —
2. в ту даль
высокую,
в которой запрозрачнеет
застуженный сиреневый хрусталь
и зазвенит рассеянная таль
и надорвётся алая струна
нечаянная чуть голубизна
материи нежнейшей голубиной
а может, ситец девушек фабричных
а может, синяя речная глина
а может, позлащённая лепнина
чумного солнца на дворцах барочных.
3. а что зима?
она была нема
а март нам возвращает имена:
журчанье, капель стук,
и свет, и звук
и хлюп
сапог, и рёв котов,
и пробуждающийся сок
стволов, и ток
реки, взбрыкнувшей из оков,
и семью семь цветов, как
семижды семь слов,
зажгутся, лишь пройдёт, как коробейник,
весна красна с ручьями и травой.
и имена взрастут из-под
земли:
баранчик, и проломник, и вербейник,
седмичник, млечник и цвет очный, полевой…
Пустыня
Бог — это корабль пустыни.
(Из речи шизофреника, пример Блейлера)
…видел плывущую в свете
луны
по дюнам процессию духов:
махараджа и его слоны,
Гарун-аль-Рашид, премудрый халиф,
евнух с отрезанным ухом,
караваны верблюдов, пустыни
пыль,
морская соль и седой песок.
голодают скимны, но плод олив —
юный халиф, а визирь — инжир,
а над ними роза — пророк.
видел ангелов дождей и
ветров,
видел тигров, скорпионов, змей,
и святых, обитавших в пустыне сей,
все девять врат и восшедших к ним,
видел бычий рог и полдневный
зной,
и пустынника, скрывшегося в тени,
и блудницу, одержимую сатаной,
что этой ночью возляжет с ним,
видел грешных ров и уютный
кров,
как кровь, которую греет род,
тот, что не будет идти за мной,
растя огород свой, пася коров,
тот, что не будет идти на
край,
днесь имеет рай, и роится рой,
видел соблазны твоих рабов,
бесноватых, вышедших из гробов,
прокажённых, покрытых
смердящей корой,
чистой гурии ломкую бровь,
но не видел тебя, моя любовь,
среди ищущих быть с тобой.