Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2014
Об авторе | Ф.К., предпочитающий скрыться за этими инициалами, лицо вполне реальное, родился 7 февраля 1980 года. Историк по образованию, кандидат исторических наук, преподаватель кафедры истории средних веков ТГУ — единственный в Тюмени ирландист и специалист по гэльскому (ирландскому) языку. Преподаватель латыни, тюменский краевед (перевел отрывки из писаний почти ста путешественников, в XVII—XX веках побывавших в Тюмени). Один из авторов сборника «Тюменские ночи» (Тюмень, 2009). Публиковался в журнале «Знамя» (№ 12, 2010; № 12, 2011). Живет в Тюмени.
* * *
Не светят мне далёкие огни.
Уже не светят мне далёкие огни,
Не манят синей ослепительной неоновой ночью
Лужковской архитектуры космические исполинские пни,
А я между ними уже не иду, как мальчик с пальчик.
Но было время, я жил в гостинице общества слепых
И в номере смотрел передачи о жизни столицы
Про бомжей-наркоманов, избивавших бомжеватых старух.
В библиотеке ксерокопировал по четыре рубля страницу.
С тех пор, как я вернулся сюда, где ветка качается
Cо множеством яблок и лезет в окно,
Мне всё это снится, случается,
Как будто всё это было, но только давным-давно.
Из моего постоянно-солнечного мира Москва кажется теперь
Кратким сном о зиме, ухающей чёртовой свадьбой
На чёрной и мокрой улице, по которой в Тверь
Можно уехать, вроде бы.
Потерял контрольный листок,
Был вынужден обойти все отделы,
В зале микрофильмов вечером стоял, одинок,
Среди машин, из комнаты женщина глядела
На меня, глаза, как линзы, завёрнутые в серую кофту.
Ночью в библиотеке кто-то визжал.
Контрольный листок, покачиваясь, падал в тёмную шахту,
Между лестниц, кружа, кружа.
И теперь я приехал сюда, где вечно копья
Клёнов, вязов и буков высоко воздеты,
И забыт пыльный ящик моих ксерокопий
В луче солнечного света,
А ночью поют соловьи и хрустальные лягушки
Сладкой болотной безжалостной холодной страны
И стоит под луной оловянный Пушкин
Без спины.
* * *
Вези меня, вези меня, тихий поезд, к любимой,
Пусть мажут и хлещут ветки, цом-цом,
Между Можгою и тёмным Янаулом
Я покачиваюсь с полунамыленным лицом.
И когда я обратно пойду, умытый,
К своему купэ в темнотэ,
Где лежат молчаливые удмурты,
Словно в сканере МРТ,
Мне неведомый скажет хам свердловский,
Чтоб не трогал я здесь одеял.
А по телу его проползают полоски,
Так же медленно, как еду я.
Сторожи, сторожи, дядя, cвоё одеяло,
Чтоб никто его не украл.
За окном одеялом складки Урала,
Медленный сканер Урал.
Ты железные делать генералам обновы,
Верно, едешь, в почтовом ящике.
Утром, когда сканер багровый
Вспомнит все твои трещинки,
Бей ты своим молотом тяжёлым,
Куй ты, дядя, вечно в секретной кузнице тёмной,
Не вспоминай о том одеяле,
Я за тебя вспомню.
* * *
В башне, где жили мы, внутри были тонкие стены,
Словно каменный стебель, да, Стеблин-Каменский,
Возвышалась она, подобно блестящей антенне,
Над лужайками, кипами, кронами летней страны деревенской,
И горели в ночи в синем небе бессонные окна,
Белый «Шаттл» так когда-то стоял на упорных станинах
Посредине полей; а внутри говорили и пели тугие волокна
О каких-то делах посторонних, чужих, постоянных.
Ночью кто-то говорил взволнованно
Но, кроме этой взволнованности, ничего не было слышно.
Лифт громыхал, увозя
Астронавтов на небесную крышу.
Бил в барабаны коридор тот тенистый,
Где знакомая дверь без цифр и числа,
И шумели нарисованные прорабом на стенах таджикские листья.
Волны, они несут без весла.
Словно в лодке, когда рассвет уже занимался,
В тревоге, причин которой нельзя было дознаться,
Ночью читал я учебник древнеисландского, занимался
Древнеисландским.
Пыль, чуваки,
Тихое тикающее рэебредберианство.
Мы уже далеки,
В бесконечном и чёрном пространстве
Вроде как летят голоса, но на самом деле
Никого не осталось из тех, кто ходил в том теле,
Там летит Старшая Эдда, за руку взяв медвежонка Младшую Эдду,
Нету мёда, но всё же пахнет мёдом.
* * *
В девятнадцатом веке звякнет звоночек Чаринг-Кросского
вокзала,
И с шелестом кто-то зальёт чай кипятком.
Такая же тьма меня обступала,
Когда я возвращался домой пешком.
Летние там, где высохли тропинки,
Спотыкался прохожий голой осенней ночью.
Вглядывалась кавказская овчарка —
Кто проходит мимо проволоки колючей?
Лёд, луна, глаза, обломок стекла, я
В них отражался и перерытая поляна.
В ночь, когда Маша родилась, лаял
Тигр, кричал медведь, беспокоилась обезьяна.
Под львиный рёв я качал младенца.
Как же велика, пел я негритянскую песню, как глубока,
Страна ночь, страна бесконечное сердце,
Миссисипи река.
* * *
Куда мы ходили, зачем ходили?
Луна скрывается в облачном крокодиле,
Ушлый сосед Серёжа стучится в мою дверь.
Друг мой любезный, больше всего в мире,
В этот поздний час хочется мне, поверь,
Повидать моёго кузена, моёго двоюродного брата,
Но если я сам попытаюсь его из дому вызвать,
То он сделает вид, что дома никого нет, и не выйдет за ворота,
А его родители спустят на меня овчарку Маркизу.
У нас, мой друг, существуют семейные разногласия особого
рода,
Но тебе, наверное, не нужно о них знать,
Единственное, о чём я прошу, чтобы ты пошёл со мной к этому уроду,
Моёму двоюродному братцу, всё, что от тебя требуется,
Это просто моёго кузена на улицу позвать.
Куда мы ходили, и как мы тогда сходили,
Давно это было, я почти не помню уже,
Деревянные тюменские двухэтажные дома, похожие на почерневшие ульи,
И в каждом из них грязные шторы тускло светятся на втором этаже.
Берегись! злая собака! — древний закон заборов в тёмном
городе этом,
И неизвестно какая вылетит из улья пчела, и на тебя нападёт.
Мы в ту ночь возвращались от кузена с победой,
И Сережа нес дрель, ради которой, как выяснилось, был предпринят этот поход,
Как вдруг на пустой перекрёсток улицы Казанской и улицы Свободы
Выскочила cморщенная старуха изрядно навеселе,
Эй, юноши, пойдём со мною, у меня для вас есть ЧТО-ТО,
И попыталась схватить соседа Серёжу за руку, как скелет.
Э, нет, устарела, голубушка, гаркнул он, поражённый
Резвостью этой пьяной ведьмы в сером платке,
Которая за нами вдруг побежала,
Растрёпанная, гигантскими шагами, застывая в прыжке.
После краткой погони, в которой верх одержали молодые ноги,
И старуха вопила чего-то нам вслед, злющая, под светящимся фонарем,
Как ты думаешь, все-таки, чего ей от нас было надо?
— спросил я Сережу
— Я не знаю, Артём!!!
Куда мы ходили, зачем ходили,
Давно это было, я не помню уже,
Луна скрывается в облачном крокодиле,
И грязные шторы тускло светятся на втором этаже.
* * *
В час, когда на пол ровные
Зимнего легли света полоски,
Чтобы сон приблизить, про лис любовные
Я читал китайские сказки.
В сказках тех одинокие студенты
Спят в пустых квартирах с лисами рядом,
А истлевшие шёлковые ленты
Обвивают гнилые столбики балюстрады.
Чувство чего-то давнего, ласковое.
Будто бы едет лиса к любимому с неба.
Невозмутимо, по тонкой леске,
Скатывается полупрозрачная дева
К старому неудачнику в нежные гости,
На пол из пыльных жёлтых плах.
Славно щекочет лисий хвостик.
Тучей поднимется ночью прах,
Выметенный просяною метелкой
Мусор из тёмных персиковых палат.
Звякнет звонко да стукнет гулко
И входит в дом, светя сквозь рваный халат,
Дева ночная, воображения
Пылкого, да зимней тоски
Тёмной учебной странное порождение.
Злых экзаменов шевелящиеся листки.
А утром Ли с невозмутимою рожей
Вдруг на секунду поднимет вспыхнувшие глаза.
А в них лежит единственный волос рыжий,
Ах, Господина посещает лиса!
И яркая вспышка красная понимания
Над опустевшими, залитыми поднявшейся рекой
Дворами, словно внезапная зимняя молния,
Вдруг освещает счастьем унылый этот покой.
* * *
Белке Браун
Над городом нашим не заходит луна,
На длинных аллеях, бесконечных проездах,
Где кошка стоит у валуна,
Одинокий холодный вдруг спустят с неба воздух,
Будто особую кнопку гармони
Мальчик заскорузлым пальцем нажал,
И тихий студёный воздух полувороний
По аллее ночной побежал.
Не поднять воротник, не поудобнее устроиться
У валуна с кошкою маленькой,
Воздух полувороний роется
В гривах деревьев кошмарненьких.
Надо домой идти, только дома
Можно поспать, где за тонкой стенкой
На короля ляжет дама,
И лампочка вылезет сквозь дыру, голая, как коленка.
Под дружное этих мехов шипение,
Под дружеское ржание,
Алгебраической детской задачи решение,
Визжание.
Словно лопата снега за тонкий ворот,
Быт, тяжёлый и звонкий, как аккордеон.
Есть ли такой бесконечный город?
И где он?
* * *
Дьявол придумал, чорт изобрёл
Холод, в котором живём,
В небе летает могучий орёл,
Дома — корзина с бельём.
Не устроит орёл в белье гнезда,
Не положит яйца сферического.
О, орла никогда
Не запутаешь в длинных лифчиках.
Не встретят утром криками мести
Тебя, c ниспадающим полотенцем,
Птенцы, разинувшие страшные пасти,
Из корзины злые младенцы.
Клювы, похожие на медные краны,
Никогда не ударят в твои ладони
А мать их, просовывающая в окно ванной
Серую свежую форель, никогда с плеском её не уронит.
Юность, она как орёл,
Старость, она как орлята.
Никогда, никогда не польётся вода
Сквозь этаж дыроватый.
Не прибежит соседка голая с криком «Орлы!!! Орлы!!!»
Всё будет тихо, спокойно, как-то, знаете ли, по-хорошему…
В белой башне среди морозной мглы,
Где светится на самом верху пара одиноких окошек.
* * *
Во сне будто бы едешь, едешь на каком-то рыдване
На вокзал, мимо завода Пластмасс.
Cнегопад, снегопад на диване
Ждёт всех маленьких нас.
И ты постареешь, строитель,
И твоя молодая роба,
И будет мести метель,
И наметать сугробы
Среди пугающих, ужасно новых строений.
В тех районах много ночных часов
Память твоя, у многоэтажных растений,
Будет не находить старых адресов.
У подножия мерцающих исполинских росянок,
Где вечный холодный дует ночной январь.
Будет воспоминание, cловно пьяный странник,
Брести, пошатываясь, не пускаемое за дверь.
Снегопад, снегопад на диване,
Что за цветочек хищный на чужом окне странного дома?
Незаметное расставание
Так тело отдаёт свои юные клетки,
Понемножечку заменяясь на старика,
Снегопадное лето на берегах Леты,
Снег кружит над выброшенным диваном,
Над вокзалом холодным, синим, где вместо нас,
Проплывают полупрозрачные марсиане
С билетами на неведомый Марс.