Михаил Золотоносов. Гадюшник. Ленинградская писательская организация: избранные стенограммы с комментариями. (Из истории советского литературного быта 1940—1960-х годов)
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2014
Михаил Золотоносов. Гадюшник. Ленинградская писательская организация: избранные стенограммы с комментариями. (Из истории советского литературного быта 1940—1960-х годов). — М.: Новое литературное обозрение, 2013.
Актерская, режиссерская, писательская «кухня» — всегда предмет особого интереса широкой публики, а уж на кухне коммунальной, где собрались множество творцов разом, тем более найдется чем поживиться: скандалы, склоки, дрязги, интриги…
Новая книга Михаила Золотоносова недаром называется «Гадюшник»: ЛО СП, представленное избранными стенограммами, вызывает отвращение, то брезгливое, то граничащее с ужасом. Публикация документов превращается в остросюжетное повествование.
За счет чего?
Каждая из пяти частей книги построена вокруг того или иного напряженного эпизода, когда драматического, когда трагического, а когда и фарсового. Так, первая часть касается личных дел коммунистов-писателей Г.И. Мирошниченко и В.К. Кетлинской и охватывает весь обозначенный в подзаголовке период (с 1946 по 1964 год). Следующий раздел связан с началом «оттепели», с попыткой «интеллигенции… расширить сектор свободы в духе буквально воспринятых решений ХХ съезда», показанной на примере Ольги Берггольц. Третья часть отведена под «пиршественную залу»: в террариуме празднуют отлучение Бориса Пастернака. В четвертой душат Иосифа Бродского, но главной фигурой здесь становится «премудрый Гранин» — речь идет о его репутации, роли и поведении в «деле Бродского». Наконец пятый раздел, общо обозначенный «В конце “оттепели”», в первую очередь касается исключения из СП Александра Солженицына.
Таким образом, стенограммы не просто публикуются в хронологическом порядке — они играют роль иллюстраций к сюжетам.
Может показаться, что первый раздел несколько выбивается из ряда, потому что в центре остальных — процессы не только знаковые, но и звучные, широко известные. Хотя все главные герои, кроме Берггольц, при этом остаются за кадром: показательное шельмование проводится в их отсутствие. Золотоносов отмечает, что тексты стенограмм (а многие из них публикуются впервые) позволяют существенно «уточнить» в том числе и эти «громкие эпизоды». Однако процесс, показанный в первой части, не менее значим для данного периода: перед нами — проекция борьбы с культом личности: разоблачение главного «личного дела» переносится на личные дела рядовых членов партии.
По выражению Золотоносова, который дает ключ к разделу во вводной статье и комментариях, в культуре «оттепели» происходит «разрушение идеальной позитивной биографии», что и показано на примере отдельных представителей «отряда»: поднимаются такие факты их биографии, которые раньше имели совершенно другое значение, были удобны, выглядели (подавались) совсем иначе, а теперь они позволяют раскрыть «подлинный моральный облик» этих якобы образцовых коммунистов. Одновременно они позволяют раскрыть и подлинный облик этих якобы оттепельных явлений: Мирошниченко обвиняют не в том, что он писал ложные доносы в 1937-м и 1949-м, и не в доносительстве вовсе, а в стяжательстве (не платил взносы, сдавал внаем дачу). Разоблачение превращается в фарс. Золотоносов показывает, как осуществляется «переход от дискурса обычного советского партсобрания в совершенно иное стилевое пространство — пространство абсурда пьес Ионеско… и постсоветской прозы постмодернизма с ее невозможными в реальной жизни и запрещенными в официальной советской литературе сочетаниями событий, с шутовством и бредом».
«Чистка» превращается в жанр, разбор «личного дела» коммуниста — в «новатор-ское литературное произведение, что закономерно, поскольку в этот период именно собрание было высшей формой литературной деятельности советских писателей». С этой точки зрения перед нами — не просто альтернативная история советской литературы или история повседневности ЛО СП, а работа по семиотике культуры, где деятельность, действия прочитываются как текст.
На примере писателей демонстрируется «сила Советского государства, скрытая в аморальности большинства граждан», недаром канвой исследования становится роман Дж. Оруэлла «1984». Констатация, простая публикация документов превращается в напряженное повествование в частности за счет обращения к роману Оруэлла, введенному через эпиграфы и напрямую, непосредственными сопоставлениями в комментариях и авторских предисловиях к главам.
Советская реальность описывается с помощью оруэлловского понятия «двоемыслия»: «способности одновременно держаться двух противоположных убеждений», «говорить заведомую ложь и одновременно в нее верить, забыть любой факт, ставший неудобным». В этом смысле прекрасным примером оказывается речь И.С. Эвентова, который уличает авторов статьи о выставке Пикассо в беспринципности и увертливости и параллельно демонстрирует то же самое двоемыслие, примеры которого приводит. Стенограмма фиксирует смех в зале. Подобная живая реакция и отдельные выкрики с места вполне очерчивают допустимые пределы «сектора свободы».
Читатель и герои Оруэлла долго не верят, что можно перетряхнуть человека полностью, для каждого найдется своя клетка с крысами, свой поводок, не будет ни романтической гибели, ни жертвы — только пустота, стыд и страх. С помощью прокомментированных стенограмм на примере персонального дела «адмиральской дочки» Кетлинской Золотоносов показывает, как это происходило: «Союз писателей демонстрирует свое главное назначение в 1949 г. — быть машиной уничтожения личности».
И общая концепция оруэлловского романа, и его лексика («двоемыслие», «нутрить», «самостоп», «мыслепреступление») оказываются как нельзя более уместны, потому что Золотоносов описывает тоталитарную систему в целом. Параллель с «1984» проста и прозрачна, чтобы не сказать — хрестоматийна. Отчасти благодаря ей возникает ощущение, что автор пишет для профанов. Перед нами оказывается своего рода образец работы с «молодежью». Любопытно, что это одна из болевых точек для членов ЛО СП, так как они обязаны были давать «правильные ответы», воспитывать, наставлять, а молодежь вечно бурлит, молодежь «нарушает гомеостаз», системе молодежь априорно подозрительна. Она одновременно представляет собой и проблему, и удобный клапан для сброса давления, так как всегда под рукой для загрузки «репрессивного и идеологического аппарата».
Уничтожение и растление личности, воспитание повальной аморальности и цини-зма — главная тема книги, самый захватывающий и отвратительный сюжет, раскрывающийся в жанре комментированной публикации документальных материалов. С одной стороны, они поданы максимально научно, снабжены справочным аппаратом, обширным указателем имен. С другой — комментарии и вводные статьи оказываются средством прямого выражения авторской позиции, а стиль их подачи отличается скорее публицистичностью, чем научностью, о чем заявляет уже само название книги: «гадюшник» — не террариум, «садисты» — наряду с «партийными следователями», Гранин — «премудрый карасик» (вслед за эпиграммой), а не только «осторожный».
Надо сказать, что глава, отведенная анализу роли Гранина в деле Бродского, больше всего выделяется на фоне прочих. Она организована вокруг текста эпиграммы Александра Прокофьева (ответственного секретаря ЛО СП), а стенограммы в данном случае играют вспомогательную, совсем иллюстративную роль: исследователь обращается к ним, чтобы прояснить смысл эпиграммы и доказать, что никакой победы либералов, никакой мести за Бродского в момент торжества Гранина над Прокофьевым не было. Золотоносов со стенограммами в руках показывает, что сценарий «бунта» был написан заранее и роли розданы.
Гранин, Прокофьев, Кетлинская, Ю.П. Герман, А.Г. Дементьев и др. — сквозные персонажи, прошивающие весь текст книги. Это не только дает возможность проследить эволюцию (или деградацию, или стагнацию) отдельных личностей, но и позволяет вы-строить единый текст из документов разных лет: «У историй разных десятилетий появилась связность, словно это воспоминания, написанные одним автором, причем это связность ризомы, поскольку, например, фрагменты культурного текста 1937 г. явственно различимы в культурных текстах 1956—58 гг. А культурный текст 1964 г. не понять без изучения текстов того же 1937, 1949 и 1956 гг.» (из авторского предисловия).
Действительно, благодаря тому что перед нами стенограммы разных лет, разных периодов, можно лицезреть в действии тексты 46-го, 49-го, 64-го. Видно, как актуализируется вдруг риторика 37-го в рамках кампании против Пастернака или становится заметна родственность «оттепели» и партийных чисток 1920-х.
Публичный дискурс диктует манеру поведения и выражения, тут значимо каждое слово, но, читая, диву даешься: так говорят писатели? «Наша литература была, есть и остается помощником партии, не только воспевая красоту души советского человека, но и помогая партии бороться со всеми теми явлениями, о которых говорится в этом письме (письме ЦК)» — это не фрагмент передовицы, а выступление Даниила Гранина. «“Идеологический канцелярит” был призван сигнализировать о том, что выступает не писатель, “мастер слова”, использующий если не стилистически индивидуализированный язык, то хотя бы литературный язык, а член партии, владеющий советским новоязом с его унифицированными формулами». При этом у многих установка на новояз в сочетании с любовью к «красивости», к якобы образной речи рождает чудовищ: «Нужно больше проводить дискуссий, и нужно, чтобы больше было чувства дружбы, потому что это растение, которое очень плохо процветает в наших райских садах литературы» (из вы-ступления Л.М. Поповой). Или из речи А.А. Прокофьева: «Я в тот момент не нашел лучшего решения в своей обязанности председателя, потому что я остался один против членов Правления, которые в этот момент не любили меня вообще». Писатели говорят языком героев Платонова, Зощенко.
Жанр публикации и комментария, казалось бы, не предполагает психологизма изображения, однако тут о нем можно говорить без натяжки: историческая перспектива уже добавляет объема плоским, говорящим на безграмотном новоязе фигурам, но в комментариях они оживают по-настоящему. Вот, например, писатель выступает на собрании, а вот его дневниковая запись. «И, мне кажется, одна из главных задач нового партбюро заключается в том, чтобы самым активнейшим образом искоренять группировки, пристрастия и всякие отзвуки групповщины в наших рядах!» — из речи Ф.А. Абрамова. А в комментариях приводится его письмо в правление СП СССР с «робким протестом» против исключения Солженицына из СП и дневниковые размышления на эту тему: «…перечитал, что записал, и взвыл от ужаса: во что же мы превратились? Поймут ли нормальные люди, из-за чего мы дрожали от страха?».
Теперь, вне системы, это трудно понять, хотя стенограммы дают представление о механизмах, запущенных этой «дрожью». Если в 1957-м Прокофьев произносил: «Забыли люди, что есть такое постановление ЦК партии», — подразумевая ждановское постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», то сейчас, в 2013-м, его слова остается только распространить и на прочие постановления ЦК. Забыли люди, что это такое. Одни забыли, другие не знали или не знают. А если знают, то лишь понаслышке и из курса истории, а не по личному опыту. Мы и не знаем (не чувствуем и не понимаем), как оно влияло на жизнь, повседневность советских граждан, на жизнь официальных писателей, членов ЛО СП. А потому рискуем оценивать прошлое огульно и свысока и, кроме того, не узнать ростков этого прошлого в настоящем, встретившись с ними на очередном витке спирали.
Один из таких витков и пройден в книге М. Золотоносова: с ХХ съезда, с начала «оттепели» и до конца, кольцевая композиция задана осознанно: 2-й и 5-й разделы называются «в начале» и «в конце “оттепели”» соответственно. При этом разрушается миф, который сейчас в очередной раз поднимается на щит, — миф об «оттепели». Современники (скажем, Л. Чуковская, Н. Трауберг) не раз писали, что она не была откровением: имеющие уши, думающие и видящие и так понимали, что к чему; другие, как и показывают опубликованные стенограммы, в очередной раз прогибались в соответствии с решением ЦК.
Повествование захватывает еще и не проговоренными прямо, но напрашивающимися параллелями с современностью. Уничтожение личности, воспитание цинизма и аморальности как гражданской позиции — это темы и сегодняшнего дня. Книга не только заполняет значимые лакуны и пересматривает, казалось бы, известные сюжеты — к сожалению для нас, она весьма актуальна.