Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2013
Об авторе | Михаил Дынкин родился в 1966 году в Ленинграде.
По образованию — карто-граф. Первая публикация состоялась в
журнале «Знамя» № 9 за 2006 год, подборка стихов «Не гадай по руке»; далее —
снова «Знамя» № 4 за 2008 год (подборка «В невидимой части спектра»),
публикации в журналах «Новый берег», «Зарубежные записки», «Интерпоэзия»…
Автор книги стихотворений «Не гадай по руке». Предыдущая публикация
«ремонтировать ветер» состоялась в «Знамени» № 12 за 2011 год. Живёт в Ашдоде (Израиль).
* * *
учитель биологии, допустим в
далёком N-ске, 40 лет тому
ещё находит аистов в капусте и яблони в мичуринском дыму
ему на плечи белый цвет роняют, качаются в глубокий унисон
и клонит в сон вечерние трамваи, когда летит над N-ском,
невесом
даосский клин транзитом из Тайваня; и Волга-Волга льётся из ушей
полощет в лужах радуга кривая смешные ножки из карандашей
воздушные взволнованные массы несут заката красный транспарант
ещё не ясно есть ли жизнь на Марсе и годовые кольца у
дриад…
учитель биологии вникает в инструкцию по ловле тонких тел
на зеркало, что кормит двойниками ушедшую в подполье
светотень
глядит в окно, загадочен и грустен и медленно выходит из себя
к училке геомантии,
допустим там у него гражданская семья
Вариант: лето
Встаёшь с аллегорической ноги
из тополиной медленной пурги,
пускаясь вслед за папиросным дымом, неузнанный… В
гранитном рукаве –
кинжальный блеск на утренней Неве, за пазухой Исаакий
нелюдимый
перебирает лапами колонн. Разит копытом медный исполин
из зоосада выползшего Змия — кентавр кентавром в
прозелени лет.
И голуби, садясь на монумент, масличными ветвями антимира
наводят страх на тощего бомжа. И будто бы трамваи дребезжат,
в кольцо аорты
погрузив ботфорты. Котами выгибаются мосты.
Затрепетали ленты бересты в руках радистов облачного фронта.
Тире ли, точка – всё тебе равно. Неумолимо катится в окно,
прорубленное некогда в Европу, четвёртой эмиграции волна.
И ты глядишь из этого окна, вытягивая шею перископа.
* * *
На бумаге тонкой рисовой, в
облаках непрорисованных
человек с глазами рысьими дышит воздухом спрессованным.
То ли в шубе горностаевой, то ли
в панцире заснеженном
из тумана вырастает он на ходулях из скворешников.
Горы склонами лесистыми, реки серыми полосками…
Сколько можно перелистывать это небо смутно-плоское;
этот холод умолчания, лунной извести гашение,
это карканье отчаянья на пороге воскрешения?
* * *
не было
ничего, только падала в речку птица,
стиснув в когтях пылающую икону,
только паркет в комнате пах мастикой
и окно, страдавшее глаукомой
выходило в сад, чьи размытые очертанья
обступали тебя со всех четырёх сторон, и
тени косые, лёжа в траве, читали
книгу Небес в пятнах закатной крови,
там на третьей странице ангельские печати,
а на сорок второй — перечень младших духов.
их не надо звать, они уже за плечами,
плавно перетекающие друг в друга…
а в иной реальности, в то же время
на мокром асфальте, в эмбриональной позе
твой двойник кончался под вой сирены.
было очень больно, а главное, было поздно,
но за всею болью, за всей пустотой и ложью,
за любой из их мыслимых комбинаций
чей-то голос глухой тебе говорил: идём же,
и ты шёл за ним, потому что устал бояться
* * *
только спичкою чиркнешь —
защёлкают звёзды в ответ
застревает в точилке дневной цилиндрический свет
ткнётся клювом в стекло и замрёт часовая кукушка,
дождь пойдёт, перестанет, и радуга вспыхнет вдали
и ещё не устали тереться в порту корабли
в эскимосском приветствии, в небо вонзая макушки
ледяными носами в нашлёпках смолы по краям.
обложили лесами высотку прозрачную, ямб
переходит в анапест, и длинные трубы оркестра
прорастают на грядках, обёрнуты нотным листом,
в боевом беспорядке под ними медведки ползком
на большие смотрины по случаю гибели экстра-
ординарного тела, перо получившего днесь.
спи спокойно, брателло, а мы потусуемся
здесь —
постояли немного и в джип распальцованный сели…
вязнут духи в плероме, летает Венера в мехах
или Гера в капроне, затем начинается Бах
и органные фуги заводят свои карусели.
снова дождь
заряжает покрытое ржою ружьё,
засыпает скрижали, осиновых листьев рыжьё,
ветер вытянут в профиль, и смерть моментальна, как
снимок.
дай, дружок, сигаретку да чёрного чаю плесни.
заедает каретку, но всё ещё должен пасти
огрузневших пегасов, по пояс ушедших в суглинок
* * *
эти двое сидят и молчат: вероятно, обрушился чат и помехи во
внутреннем скайпе…
бузина за оградой бузит да стихающий ветер скользит, поснимав с одуванчиков
скальпы.
эти двое, они для чего? на подставке его плечевой потускнело
последнее солнце,
а в ладонях прозрачных её то трепещет ночной мотылёк, то ожившая кукла
качнётся,
подбоченится, топнет ногой… эти двое въезжают в огонь Зодиака на стульях
горбатых,
реквизит превращается в пыль, бутафор с полстакана поплыл, пошумел и подался
в солдаты.
я, придумаший этих двоих, покурю и
исчезну вдали — там, где облако в тапочках белых
кружит по небу, став на носки, да уходят под воду мостки, оттолкнув проседающий
берег
* * *
небеса высоки как масаи
и в глубоком сиянии звёзд ходит дом, опираясь на сваи, задирает дымящийся хвост.
ходит дом (или это мне снится),
натянув черепичный колпак. у него ломота в пояснице и окно, уводящее в парк.
два жильца — игуана и призрак,
чертежи планетарных систем, астролябии, колбы и призмы в бахроме из паучьх сетей…
пахнет тленом с добавкою тмина,
и в потёртом своём сюртуке постоялец сидит у камина с
игуаной в прозрачной руке
* * *
волновалась над кровлями осень
растекалась под пальцами кровь
просыпался Прекрасный Иосиф в окружении тощих коров.
потолок изучал равнодушно под симфонию ржавых пружин
а в окне дирижаблевы туши проплывали и скверик кружил
неказистый
такой, из бездомных, с голубятней на голом плече
и гонялся за сквериком дворник, осенённый метлой из лучей
фараон наклонялся над ними, хмурил лоб эбонитовый… дул
Шу, в зарю погружая ступни, и вверх тормашками в первом ряду
светотени ладоши сдвигали, так что сыпались листья с осин
золотыми сучили ногами, на траву опускались без сил
время, пятясь, из комнаты вышло, чиркал луч о сухую постель
замычал патриарх неподвижный на полу меж коровьих костей
* * *
приручали
дракона — дракон не желал приручаться
на груди Лепрекона рыдал разорившийся Чацкий:
с корабля да на бал бы, так нет ни того, ни другого
вьются чёрные мамбы в пустом рукаве Иеговы
зачарованы флейтой в железных зубах Крысолова…
кони красные в Лету купаться намылились снова
с неба падает коршун, с земли поднимаются цены
из дуэльных окошек палят и палят офицеры
попадают, бездарны, в зевак, денщиков, секундантов
приезжают жандармы, штурмуют дома дуэлянтов
с неба падает коршун, торжественно так и повторно
окровавленный ножик торчит из груди Лепрекона
кони красные мчатся, умыты они и обуты
возродившийся Чацкий с наклеенным профилем Брута
подберёт самоцветы, расслабится, плюнет в дракона
оцарапает веткой приставший анфас Хлестакова
* * *
оттого что в
небо взмывает ящер и ямщик крылатую лошадь хлещет,
осыпая бранью, и смотрит в ящик обыватель сонный, покуда вещи,
уходя в себя, становясь по Канту, на глазное дно оседают грузно,
оттого что, не нанесён на карту, возникает город, где смерть на русском
говорит с любым, кто захочет слушать, но кругом лишь дауны
да метеки
и, как южный ветер сухие души, заоконный Вий
поднимает веки…
* * *
Санитары напьются и снятся,
вместо пальцев шипы как шприцы.
Кувыркаются в небе паяцы. Аплодируют им подлецы.
Змей воздушный дрейфует над парком. Парка нити дорожные рвёт.
И гигантская землечерпалка глинозёмом измазала рот.
Вязнет в офисном плотном планктоне человек с головою быка.
Это всё из Поплавского, что ли? Это всё. Не валяй дурака.
Это, брат, подсознания трюки. Пряный плен запредельных полян.
Юрких капельниц гибкие трубки. Псевдоподии злых марсиан.
Старик
схоронил трёх жён теперь уже не
ходок
делит квартиру с призраками и кошкой
и соседи слева зовут его «кабысдох»
а соседи справа «зомби» и «старикашкой».
призраки оживляются по ночам
щёлкают пальцами пахнут тоской и потом
а потом наступает утро и огненная печать
заверяет действительность или что там.
он поднимает к небу слезящиеся глаза
и немедленно забывает зачем их поднял
у него на щеке зелёная стрекоза
а на подбородке вчерашний полдник.
он вышел за хлебом упал на газон и спит
и снится ему как у окна в гостиной
пыльное кресло качается и скрипит
покрываясь сизою паутиной
* * *
я запомнил, как будто заполнил
крестословицу
в книге Судьбы:
звон стекла у соседей запойных,
жестяные покатые лбы,
мокрый снег и желтушный Икарус,
ветер с моря, дома-корабли,
кумачовый лоснящийся парус,
юбилейные луны-рубли…
Новый Год отмечали у Верки,
Боб — фарцовщик, а Вадик — стукач…
тополя на апрельской примерке,
электрички из школьных задач,
что бегут заколдованным кругом
к точке A или, может быть,
C,
постепенно сближаясь друг с другом,
неизменно сшибаясь в конце