Автор идеи: М. Гельман. Составление: В. Курицын, А. Родионов
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2013
Поэзия «замкадья»
Поэтический путеводитель по городам
«Культурного альянса». Автор идеи: М. Гельман.
Составление: В. Курицын, А. Родионов. — Пермь, 2012.
Эта
книга интересна прежде всего своей концепцией.
Небольшие подборки стихотворений 78 поэтов из 21 города России предваряются небольшим очерком-эссе-рассказом (жанр весьма синтетичен и
границы его размыты) о «месте силы», где стихотворец рассказывает о «магическом
для него месте в своем городе. О том месте, где он чувствует живую связь между
почвой и небом».
В кратком, но очень внятном предисловии составители
справедливо сетуют, что «софиты сосредоточены только на Москве». Попыткой
исправить эту несправедливость и стал путеводитель. Завершается же предисловие
емкой и поэтичной формулировкой содержательного ядра книги: «Пространства и
вещи не мертвы, тонкие соки сочатся между нами и миром, у пейзажа есть душа,
слепленная из колебаний душ чутких людей и еще из какого-то сока, тайну
которого не раскрыть в земной жизни».
В столь широком диапазоне умещаются и стихи модернистские, и
постмодернист-ские, и постпостмодернистские, и
«новый эпос», и брутальный эпатаж, и стихотворения в прозе, и песни удмуртского
шамана, и эпический цикл, и блестящая версификация, и откровенная графомания.
Но в излишней пестроте и эклектичности путеводитель не упрекнешь — все это
кричащее разнообразие цементируется и интегрируется моноинтенциональным
сюжетом связи поэта с его личным «местом силы». Небольшие, но вполне
репрезентативные подборки так или иначе связаны с
пространством, с топосом, в котором живет и работает их автор.
Что касается самих «мест силы», то их разнообразие еще более
разительно. Тут и реки, и пруды, и парки, и кладбища, и
улицы, и дворы, и мосты (их особенно много), и заброшенные больницы, и трамваи,
и «совершенный лес», и «территория чудес», и весь город целиком — вплоть до
любимого дивана (вот уж неоспоримое место силы!). Местом силы может
выступать даже время года (конкретно весна). Так, книга целиком и полностью
подтверждает высказанную в предисловии мысль, что «Россия — это не только
парадные дворцы и баньки с пауками». Есть места силы —
«темные», наполненные подлинно готическим колоритом (овраги, кладбища, свалки и
т.д.), а есть, напротив, — светлые, связанные с романтикой и чистотой, с
культурой (как, например, Университетская библиотека в Ростове-на-Дону или
середина Сенной площади в Питере — «самое литературное место на планете» или
весь Саратов — «культурный центр духовной жизни»).
Различен и объем очерков — от размашистых картин на несколько
страниц до крайне лаконичного «Тюмень это мой город.
Мне нравится тут жить (повторить 500 раз)».
Случается, что мест силы у поэта несколько (С. Ивкин, К. Гашева), бывает, что места силы нет, но описывается само
значимое его отсутствие (очерк А. Бахарева-Черненка
«Цель не достигнута»). Дарья Тамирова пишет о «месте
слабости». А в случае с единственным автором из Краснодара Никитой Пашковым
очерк вообще отсутствует. Только стихи. Новосибирский филолог Игорь Лощилов рассказывает о месте силы в жанре «опыта
топографического автокомментария» к собственному
стихотворению, представляющему собой «бессвязное, но внутренне осмысленное
повествование — разумеется, не о месте (или местах) силы, но о пространстве
катастрофы…, о болезненном разрыве пространственных отношений, сцеплений и
инерций».
Еще одно определение места силы дает Р. Каримова: «место, в
котором легко поверить в истинное предназначение, место, в котором можно
плакать по-человечески и благодарно молчать».
Часто «место силы» связано с каким-то мистическим сюжетом,
многие очерки имеют колорит легенды: так, на излюбленной самоубийцами
недостроенной телебашне в Екатеринбурге появляется призрак одного из них, в
памятнике декабристам проступают «межзвездные капитаны, покорители галактик», в
месте, где давным-давно протекала речка, до сих пор мокнет земля, каменный лось
близ Ижевска каждую весну собирает вокруг себя живых лосей и голубоглазую чудь,
знаменуя приближение
таинственного «Нардугана». На обрыве над Енисеем в
городе Красноярске вообще во всей красе предстает модель мировой космогонии. А
прогулка на Заельцовское кладбище для новосибирца
Виктора Иванiва — ни больше ни меньше — путешествие ко Гробу Господню. В пермской подземке обитает (или блазнится) «рыжевато-белесое чудище, по виду — непомерно
рослый хомяк с красноватыми глазами», «зверище на
высоких тонких ногах и величиной с собаку». А в районе южного въезда в
Ростов-на-Дону «пока путник переходит из Великой степи в Большой город, под ним
течет само время, большая История, на западе впадающая в Азовское море». Под
чугунной шинелью чугунного же Валерьяна Куйбышева в Самаре скрывается
«жутковатое темное ничто».
Стиль, в котором написаны очерки о местах силы, тоже
разнится, но общей его доминантой можно назвать свободное эссеистическое
повествование с элементами иронии, ностальгии, импрессионизма и элегизма. Так, Александр Вавилов, описывая «почти
заброшенную» свердловскую больницу, характеризует контингент ее «посетителей»:
«дети, алкоголики и дети-алкоголики, которые добродушно наполняют пространства
больничных коридоров звонким смехом и звоном разбитых бутылок», добавляя, что
«история таких мест не может обойтись без легкого налета педофилии». Для
большинства очерков характерна специфическая импрессионистская нервность
изложения, переда-ющая трепет мгновенного, неопосредованного
постижения.
Не всегда место силы находится там, где на данный момент
живет поэт. Так, Андрей Баранов пишет об улочке в подмосковном Королеве,
оговариваясь: «Сейчас живу в Ижевске, уже лет восемь. Город — не мой, и стихов
у меня о нем нет. Я здесь работаю — и не более того… А
для себя — это Королев и Лосиный остров. Но все реже и реже…». Чувством
ностальгии пропитаны многие очерки. Связана она чаще всего с исчезновением или
деформацией дорогих мест. Застраиваются новомодными отелями парки; символом
Кировской области вместо дымковской игрушки становится Кикимора Вятская. Как
тут не взгруст-нуть? Печальный сюжет уничтожения «мест силы» проходит через всю
книгу.
Провинциальный пейзаж со всеми его интегральными параметрами
(условно говоря «между кладбищем и заводом») сквозной темой проходит через весь
путеводитель, являя отличительные черты хронотопа:
«коптит заводик дымом трубочным», «Здесь мало изменилось… Конницей
прошлась эпоха в стороне», «колдобины, заполненные вековой пылью, ржавые
колонки, плюющиеся горькой ледяной водой». В таких декорациях действительно
впору поверить, что «если существует бог в природе, знать, чужд его природе
человек». Но это пространство преображается, преломляется и, взаимопроникаясь, совмещается с топосами
иного рода: метафизическим, мифологическим, историческим, личностным — и
оказывается максимально энергетически заряженным: «Левый приток Волги. Пятый
угол Державы». Типовые сами по себе (кстати, забавно, но среди мест силы
встречаются две улицы Фабричные в разных городах) места, преломляясь в сетчатке
неравнодушного глаза, одухотворяются и становятся неповторимыми.
В ряде очерков ведущая струя — юмористическая. Таков рассказ
И. Сахновского о скульптурной группе «На троих», официально именуемой
памятником «Горожане», очерк Анны Русс, присоединяющейся к пенсионерам,
скорбящим об исчезновении с улиц Казани трамвая «двойки», или повествование
Леонида Гольденцвейга о веселых вечеринках на
горнолыжном комплексе «Красная Глинка» в Самаре.
Любопытны наблюдения, которые вряд ли мог бы уловить человек,
не живущий в данном топосе,
не пропитанный его токами и флюидами: «Екатеринбург такой город, из которого
трудно уезжать, но в котором очень классно мечтается
уехать» (Н. Иванов). Вряд ли кто-то, кроме красноярца, заметит, что статуя
богини Фемиды на здании местного арбитражного суда «всегда освещена, и на нее
не падают тени стоящих вокруг зданий, независимо от того, где находится
солнце». Или поворот асфальтового хребта в Нижнем Новгороде, откуда «ни земли,
ни воды не видно, зато хорошо проглядывается бесконечность и просыпанные
облака». Или заброшенный завод в Перми, где Иван Козлов ощущает «особенную
насыщенную пустоту» — «пустоту, которая гудит» и из-за которой «многое
понимаешь».
Место силы зачастую предстает как место настоящей внутренней
свободы: «Каменка — моя родина, остров душевной свободы, длящейся вне экономики
и власти. Здесь власть — мороз, дожди и зной июльский» — пишет, например, Ю. Казарин.
Бывает, что место силы связано не только с его «бывшестью», заброшенностью, но с безысходностью и судьбой,
которую этот топос «прописывает» человеку —
«невозможную неотвратимость инкрустированной в него личной судьбы».
Это, может быть, место желаемое, но недостижимое, как в
случае Яниса Грантса, с грустью проходящего мимо
дома, на котором «должна быть (но почему-то отсутствует) мемориальная доска с
надписью “Здесь не жил Грантс”».
Особый сюжет составляет связь места силы с людьми. Так,
например, Благовещен-ский собор в г. Воткинске дорог А. Корамыслову,
в частности, тем, что «именно отсюда начался путь Чайковского на музыкальную
Голгофу». Но необязательно место силы должно быть освящено выдающимся
человеком, в первую очередь оно обособлено памятью — о друзьях, о прошлом — и
хранит силуэты дорогих людей. А могут это быть просто «заветные уголки, где
приятно бывать, куда все время тянет». Иногда место силы связано с возвращением
в детство — например, в кафе «Теремок», где работала любимая Аглаей Соловьевой преподавательница танцев.
Очень внятно об этом говорит Владимир Горохов: «Место для
меня — это прежде всего люди. Какие люди, такое и
место, такая, понимаешь, и сила».
А иногда место силы «слабеет», потому что меняется сам
человек.
«Душа человека, его любовь, его память — не только в нем, но
и в мире вокруг него, спрятаны в разных вещах, разлиты по тайным местам,
схоронены в предметах, и человек, бывает, сам забывает, где они находятся».
Человек вдыхает в «место» свою силу.
В очерке Николая Кононова ключевым становится сюжет
оставления / возвращения к месту силы: «Когда покидаешь возлюбленную местность,
когда она делается неприкосновенной, но влиятельной, то оказывается, что связи
с нею обостряются с каждым годом, месяцем, днем все сильнее. Будто вообще
ничего такого не было настоящего, кроме нее, этой самой местности, давно
физически оставленной», но способной при возвращении «материализовать
пропущенное время».
Особый ракурс — взаимоотношения пространства со временем.
Оригинальный взгляд на них дан в очерке Виталия Кальпиди,
у которого, вопреки декартовой логике, «прошлое не увеличивается, а все сильнее
сжимается в пару десятков малышовых кулачков, но без самой малышни».
Места силы приводят и к значимым (особенно в детстве)
открытиям. Так, усть-илимский пустырь открывает Оксане Васякиной
глаза на то, что «с небом сложнее, чем с бомбоубежищем, и страшней. Небо — это
пустырь над затопленными малюсенькими шоферами, заводчанками
и детьми». Дмитрий Григорьев на свалке на Васильевском острове «отчетливей
всего ощущает затертую истину, что настоящей смерти нет, есть лишь бесконечное
изменение». А у Натальи Романовой в магазине просроченных товаров «Груз-200»
происходит «слом реальности в сторону предельной метафизики — насколько хватает
разрешающей способности разума».
«Место силы», наличие или отсутствие его у человека,
оказывается особенно актуальным именно сегодня. Об этом пишет Роман Ос(ь)Минкин: «Применительно ко дню сегодняшнему, когда сама
фигура гения поставлена под большой вопрос, а уникальное место в большой
глобальной деревне сведено к своей жесткой прагматике, впору каждому заняться со-творением своих мест силы — выкристаллизовать «дух места»
из череды неупорядоченных топосов. Для этого нужно
всего ничего — исследовательский зуд и неутилитарный взгляд на вещи».
Особо стоит сказать об оформлении книги. Она стилизована под
«обычный» путеводитель, но чувство юмора, с которым это сделано, восхищает.
Картинки, предваряющие разделы о каждом городе, в духе примитивизма
метафорически изображают основные достопримечательности и славных граждан
данного края, они ироничны и умилительны. Так, певец Федор Шаляпин изображен в
виде широко раскрытой поющей глотки. А знаменитая омская рок-группа
«Гражданская оборона» («ГрОб») — в виде собственно
гроба с устрашающим черным крестом на крышке. Работы местных художников, также
открывающие каждый раздел, — в подавляющем большинстве художественно смелы и
эстетиче-ски состоятельны. Мало того, еще и каждое конкретное место силы
удостоено изображения. Так, например, очерк С. Ивкина о Собачьем парке
предваряет изображение собаки (точнее, задней ее части), справляющей малую
нужду. И в довершение всего к книге прилагается диск с роликами, участвовавшими
в фестивале видеопоэзии «Пятая нога».