Сергей Георгиев. Собаки не ошибаются;
Ксения Драгунская. Мужское воспитание;
Ольга Колпакова. Большое сочинение про бабушку;
Юрий Нечипоренко. Смеяться и свистеть
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2013
Наводим мосты
Для тех, кому за 10. — М.: Жук, 2012. —
Сергей Георгиев. Собаки не ошибаются;
Ксения Драгунская. Мужское воспитание;
Ольга Колпакова. Большое сочинение про бабушку;
Юрий Нечипоренко. Смеяться и свистеть.
Взрослые не летают к Проксиме Центавра. Взрослые существуют не только для красоты, но и для пользы. Взрослые говорят: “Ты же девочка!”. Взрослые не верят, что городу и миру угрожает Страшная Опасность… И все-таки взрослые написали эти книги. Больше того, практически все книги на свете написали взрослые. Даже книги для детей.
В новой серии, создателем которой стал Юрий Нечипоренко, взрослые пишут о детстве и юности, это необязательно перволичное, но всегда по-настоящему личное повествование. В этом самое существенное ее отличие от предшественницы, серии “АртХаус Медиа” “Для взрослых и детей”, с которой новый проект не просто перекликается, а непосредственно пересекается: одни и те же рассказы можно прочитать и там, и там, напечатанные буквами покрупнее или помельче. Как будто бы вся разница. Как будто. Потому что даже одни и те же истории в рамках двух разных серий производят разное впечатление.
По словам Юрия Нечипоренко, серия “Для тех, кому за 10” основана на значительно более личном послании, и дело не в сужении аудитории, а именно в возрасте: за десять — это уже начиная с подростков, с тех, кто точно читает сам, а значит, и с книгой больше остается наедине, чем встречается с ней в рамках семейного чтения вслух: “Жизнь становится сложнее, книги становятся сложнее — и полноценно воспринять их может только столь же сложный человек, личность, для которой книга есть след другой личности, чтение — способ общения”.
Недаром каждая книга завершается приложением, которое выводит автора из мира художественного, из тени его рассказов, как во время встреч с читателями, о которых пишет Сергей Георгиев в своем “Библиотечном путешествии”.
Теперь уже лично подрастающему читателю взрослый писатель рассказывает о детстве. Первая ассоциация с этой фразой: что-то дидактическое, сухое, какое-нибудь “послушай, дружок”… Кстати, последний штамп с радостью использует Ксения Драгунская, завершая рассказ за рассказом “моралью” в стиле вредных советов: “Так вот, дружок! Если тебя просят посидеть с младшими братьями и сестрами, или помочь, а ты не хочешь, — обязательно посиди или помоги. Но посиди и помоги так, чтобы больше уже не просили”. Обращение к “дружочку” повторяется из рассказа в рассказ, чтобы в конце концов привычная ирония перешла в лирику: “Дружочек мой дорогой! Наверное, тебе часто говорят: “Ах, как ты вырос!” Или рассказывают какие-нибудь истории про то, как ты был совсем маленьким. И, наверное, тебе это уже здорово надоело. Но ты не сердись, потерпи. Постепенно это кончится. Даже совсем быстро… Просто тех, кто помнит тебя маленьким, будет постепенно становиться все меньше и меньше. А потом они и вовсе кончатся. Останется только речка, где ты купался в детстве. Дворы и переулки родного города… Знакомое дерево посреди поля…”
Лирики тут вообще много — как же без нее “вспоминанья”? Да не про “бывшую жизнь”, а про настоящую? Где есть место и рыжему королевству, и чудесам, и превращениям, и манной каше для щенков, и самим щенкам, и даже взрослым серьезным людям, которые не желают помнить и знать, что они тоже — дети, и это самое грустное, потому что говорить с ними очень трудно: не пускают, причем не пускают не только других к себе, но и от себя — детей.
Для многих стать таким и означает стать взрослым; новая серия (а по-хорошему и вся настоящая детская, детско-взрослая литература) направлена прямо в противоположную сторону.
Чтобы говорить с теми, кому за десять, не надо специально “проникать в их души”, надо в первую очередь иметь доступ к своей. Его-то и открывают эти книги, чьи авторы говорят не на откровенные темы, а о своем, сокровенном, или о вроде бы привычном, общем, без пафоса — по ступенькам, очерченным Драгунской: смешное, серьезное, грустное. Так, например, неожиданно ЕГЭ — страшилка наших дней, собственно, и рассказанная в жанре страшилки (“А вот был еще случай…”) — оказывается невероятно смешным делом. И серьезным. И грустным.
Самой неожиданной среди уже вышедших книг серии для меня стал сборник рассказов Сергея Георгиева. От него читатели уже привыкли ожидать истории про пузявочек, про драконов и королей, про фельдмаршала Пулькина. А если и не про них, то все равно что-то забавное, притчевое, с философским уклоном. При этом боюсь, что звание “заслуженного пузявочки Российской Федерации” (“Что ж, горжусь!” — отзывается писатель) и автора сюжетов для “Ералаша” заслонило Георгиева как автора рассказов из сборника “Кораблик” (1987) или “Янка” (1995). Возможно, виной тому популярность анекдотической детской литературы. Писатели шутят. Писатели все еще шутят. Писатели продолжают шутить. Умно, тонко, со смыслом, с подтекстом… Но из триады “смешно-серьезно-грустно” выпадает то второе, то третье звено (а то и оба), а потому, какого бы калибра (веса, ума и проч.) ни были эти шутки, подчас кажется, что детская литература превратилась в популярный сборник околодетского и окололитературного юмора, новые страницы которого вызывают уже не смех, а усталость. Поэтому, увидев в серии “Для тех, кому за десять” новую книгу Георгиева “Собаки не ошибаются”, я испытала разочарование. Что ж, хорошо, что я не собака и ошибаюсь.
В новую книгу вошли не анекдоты, а самые настоящие истории — сюжетные, краткие, емкие, семейные, личные и лиричные. “Мне очень повезло в жизни, мое детство было беспечным и очень солнечным. Я научился по-настоящему дружить, умею постоять за себя, если нужно…” — пишет Сергей Георгиев, обращаясь к читателю в “Электронных пампасах” (http://www.epampa.narod.ru/georgiev/). Книга — об этом самом детстве и разных его сторонах, причем отнюдь не только солнечных, она еще и об утрате беспечности детства. Потому что герои не только варят небывалую кару-сигу на вершине горы, ловят рыбу на реке Нязе или испытывают в ванне водолазный костюм (что, по-взрослому говоря, тоже экзистенциальные переживания), но и сталкиваются со смертью в разных ее обличьях, с любовью — первой, пугливой и оттого прячущейся за злостью, с предательством, равнодушием и с непонятным в самом себе: вот только что, затаив дыхание, смотрел на белку и вот уже травишь ее со стаей других оголтелых мальчишек. Первая часть книги (“Кораблик”) и завершается историей, где переход пройден, рассказчик вырос, а его друг Рашид, “взрослый человек шестнадцати лет”, навсегда остался в тогда, в прошлом, когда он погиб, а рассказчику было лет девять-десять. Вторая часть (“Янка”), очень бианковская, — зарисовки о собаке и хозяине, “городских жителях”, оказавшихся летом на природе, на пасеке в тайге. Это простые истории чистой радости, рассказанные человеком, а пережитые им вместе со своим зверем, умным, бестолковым, смешным и любимым. Третья часть (“Стрекот кузнечика”) — о встрече взрослого и детского миров, об их единстве и разрыве между ними. Читая эти рассказы, как раз и понимаешь, что дети летят к звездам, а взрослые остаются, разве что картошку космолетчикам принесут: далеко лететь. А еще это истории об умении находить друг друга и слышать других, в том числе старших и старых, людей и животных, вроде бы чужих, врастающих совсем в другие истории, которые на поверку оказываются твоими.
Как и каждая книга серии, о том же разрыве и единстве — “Большое сочинение про бабушку” Ольги Колпаковой. Писательница, с одной стороны, показывает, какая пропасть образовалась между (пра)дедами-(пра)бабками и внуками. С другой — мостит мост через эту пропасть, что у нее гораздо лучше получается не в познавательных, а именно в художественных рассказах, с которых книжка начинается.
В них действительно есть перевоплощение, обещанное автором в послесловии к книге. “Превращательная машина” — это хорошо, но само превращение — гораздо лучше, оно и происходит в первых трех частях, там, где дочки-матери, внучки-бабушки, отцы-сыновья, а за ними — прадеды-прабабушки. К каждому можно прикоснуться и ощутить, как мы соприкасаемся с миром вокруг, с родом, с прошлым и настоящим. Можно стать девочкой и вдохнуть в себя все лето, а в огороде посадить палочки от чупа-чупса. Можно стать мамой, которая живет “и для пользы тоже”, как вообще взрослые. А когда польза и правильное воспитание перевесят живую и свободную домашнюю жизнь, можно стать пастушком и заиграть на дудке, под которую не пляшут, которую слушают, потому что она — поет. Можно стать бабушкой, хлопотливой, обычной: “Ну, про меня неинтересно… У меня медалей нет, родилась я уже после войны, подвигов не совершала, утопающих не спасала. И вообще — мне некогда”; бабушкой, в детстве которой ничего не было: ни тостера, ни миксера, ни фена… А что было? Вот она и расскажет.
В четвертой части “Почему рассердилась кикимора” превращательная машина работает с натугой, скрипит и сама превращается в машину познавательную, а перевоплощения читателя и писателя нет. Тут мы уже заберемся поглубже, в историю не только семьи, но рода и народа, при этом будет мешать некоторая искусственность конструкции. Чувствуется, что есть ряд понятий, которые нужно (которые автор хочет) ввести в текст, а сюжет — история расколдовывания детей и дома — теряется за поучительными монологами тети-этнографа. Намеренное смешение языковых пластов здесь уже не только веселит и удивляет, а становится нелепым: Калинов мост — портал, рога и кинжалы считались у некоторых народов “генераторами “плохой” энергии”, девочка говорит об избе: “Не хочу такую жилплощадь” и проч.
Вместе с персонажами мы идем от детского восхищения миром начала книги (“Кто ж это все придумал?!”) к теософии и умствованию, а по дороге страдает литературный язык, насыщается канцеляритами и штампами.
В итоге, в конце книжки, хочется вернуться к ее началу, к коротким рассказам, к ощущению красоты мира и близости с ним и с родными людьми, к вопросу о том, что написать в сочинении про бабушку, а не “почему рассердилась кикимора” и как это связано с плохой и хорошей энергетикой.
Разные ипостаси Юрия Нечипоренко — писателя, просветителя, ученого-биофизика, куратора и арт-критика — уживаются друг с другом куда более органично.
Его сборник рассказов “Смеяться и свистеть” задает тон, можно даже сказать, подводит теоретическую базу под серию, что, впрочем, неудивительно для книги ее создателя и куратора. Здесь прямее всего проговорены общие ее принципы, а книга четко рационально строится на расширении взгляда, которое происходит по мере взросления человека: “Двор”, “Род”, “Мир”, “Волнуемое море”. Хотя и двор тут таков, что под стать и роду и миру, не зря растет в нем “дерево детства” — настоящее мировое древо, верба-слово: “В начале была верба”.
Мальчишеские истории, вошедшие в сборник, продолжают линию цикла “Мой отец — начальник связи”. Предстуденческие и студенческие рассказы, такие юно-безалаберные и серьезные одновременно, показывают, откуда взялся ученый, до сих пор занимающийся физикой молекулы ДНК. Автор направления “Искусство как священнодействие” проявляется в рассказе “Пчеловодство”. Статья о языке “Думать по-русски” написана просветителем, кроме того, она вместе с заметкой “Встретимся на побережье” создает и уже упомянутую теоретическую базу серии: “В детской книге происходит встреча взрослого и детского: взрослый писатель встречает детского читателя. Для доверительного разговора нужно равенство: ребенок в писателе говорит с ребенком в читателе. Детство с его спонтанностью можно уподобить морю, взрослость с ее ответственностью — суше. Однако и на суше есть вода, здесь тоже есть стихия, в хорошем взрослом человеке живет ребенок”. Интерес и стремление друг к другу “создает то поле доверия, в котором живет литература”.
Цель серии — не рассказать детям простым языком о чем-то сложном, а общий, интересный и тем и другим, разговор. Причем интересный как со смысловой, так и с языковой точки зрения. Каждая из четырех уже опубликованных в серии книг не только протягивает нити между детским и взрослым миром, она еще и рассказывает о пронзительной гармонии мира в целом, о его единстве и нераздельности, как бы ни хотелось порой его рационализировать, препарировать и разделить, отделиться от “этих детей” или от “этих взрослых”.
Дарья Маркова