Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2012
Шехерезада и православный канон
Олеся Николаева. “Небесный огонь” и другие рассказы. — М.: Издательство Сретенского монастыря, 2012.
Начну с присказки. Есть такой христианский журнал “Лампада”. Там среди прочего печатаются интервью на разные церковные темы. Последний раз меня озадачили следующим набором вопросов:
— Как вы относитесь к такому определению: чудо — это реальность, которая не поддается рациональному объяснению?
— Что, по-вашему, должно быть необходимым условием, чтобы совершилось чудо?
— Чудо и вера. Как они соотносятся между собой?
— Чудо — это всегда отклик на устремление человека или оно может совершаться “само по себе”?
— Лично с вами происходили какие-нибудь чудеса? Если да, то при каких обстоятельствах? Что вы испытывали после этого?
— Отношение к чуду человека верующего и неверующего. Как его можно охарактеризовать? Есть у вас в этом личный жизненный опыт?
— Случалось ли вам оказаться свидетелем или участником чуда, которое происходило с другими?
— Всегда ли чудо совершается во спасение или во благо или оно может быть со знаком минус?
Я не знаю пока, как на это все ответить, да к тому же довольно кратко, зато знаю человека, который ответ на эти вопросы уже дал. Развернутый, пространный, поучительный, блистательный ответ. Это — Олеся Николаева и ее книга “Небесный огонь”. По жанру — сборник новелл про духовную жизнь, по издательской составляющей — продолжение в высшей степени удачного проекта, начатого православным бестселлером о. Тихона (Шевкунова) “Несвятые святые”, а по сути — прекрасная, насыщенная смыслами, символами, а главное — характерами, лицами, сюжетами, очень богатая и при этом увлекательная проза. Так что, если хотите узнать о чудесах и их природе, — читайте Олесю Николаеву. Тут, как в книжке сказок, открываешь любую и читаешь. С середины, с конца, с начала. Можно узнать, как повествовательница пробиралась через заснеженные волжские леса и чудом в них не замерзла, а можно — как везла чудотворную икону по московским пробкам и обратила в веру сердитого таксиста. Можно про любовь, можно про ревность, про измену, про разлуку, обиду. Есть настоящий детектив про лжесвященника Августина, якобы спустившегося в Москву с кавказских гор, а есть изящная психологическая новелла про игуменью Серафиму — хорошую, славную женщину, но находящуюся не совсем на своем месте. Наверное, автор, когда составлял книгу, выстраивал определенную композицию подобно тому, как составляются сборники стихов, однако я этого не заметил, а просто читал и читал. Про старцев, монахов, митрополитов, про писателей и поэтов, особенно часто про переделкинских — Солоухина, Окуджаву, Кублановского, а еще больше — про людей, мне лично неведомых, однако в большинстве своем очень симпатичных, душевных, хороших.
Они попадают в самые разные житейские ситуации и, как правило, из них чудесным образом выходят, так что в какой-то момент возникает ощущение, что ты не книгу читаешь, а слушаешь сказку за сказкой. Ну что-то вроде “Тысячи и одной ночи”, и матушка Олеся, как православная Шехерезада или как андерсеновский Оле-Лукойе, поучительно и занимательно рассказывает, а ты себе знай на ус наматывай, что бывает с теми, кто в Божьи чудеса верует, к святым в трудную минуту жизни обращается, не унывает и не отчаивается, а что — с теми, кто падает духом и испытаний не выдерживает или соблазну поддается. Например, монах — привязывается к какой-то собственности, или того хуже — влюбляется и уходит из монастыря к любимой как будто бы женщине, и что из этого получается (а также и почему такое случается).
И, кажется, историй этих так много, что они не кончатся никогда и никогда не приедятся, потому что за ними — жизнь. А было ли все в точности так, как рассказано, или вымысла здесь не меньше, чем реальности, я не знаю, но всему написанному верю, сопереживаю, тревожусь, печалюсь, смеюсь, удивляюсь, но более всего радуюсь рассыпанным по этим страницам свидетельствам того, что мы не оставлены. И это тот очень важный момент, ради которого книга, может быть, и была написана и должна быть прочитана.
Так получилось, что русская литература ХХ века в самых высоких, трагических своих образцах от Андрея Платонова до Варлама Шаламова, от Михаила Булгакова до Виктора Астафьева прошла под знаком богооставленности, сиротства нашего, когда, казалось, Небо то ли за дурные дела людские, то ли за маловерие, то ли еще почему-то от нас, грешных, навсегда отвернулось, бросило одних выживать в катаклизмах и разбираться с житейскими неурядицами. А тут читаешь историю про поэта-фронтовика Александра Николаева (отца Олеси), чудом спасенного под Гданьском в конце войны благодаря заступничеству Серафима Саровского, или же более близкий к нам по времени рассказ про то, как удачливый бизнесмен по прозвищу Леша-Майонез стал смиренным иеромонахом Флавием, или про облачко, которое появляется на горе Фавор в день Преображения Господня, и видишь, что не брошены мы, не оставлены, все под присмотром находимся, и от этого на душе иначе становится. Не то что б легче, но иначе, потому что появляется то самое измерение, без которого в жизни одни сомнения и тягостные раздумья.
В этом смысле книги о. Тихона (Шевкунова) и Олеси Николаевой, если рассматривать их в истории литературы, восполняют важный пробел: их авторы пишут о том, о чем и в русской классике, и в литературе ХХ века было сказано или недостаточно, или неточно, или замалчивалось, или вовсе было оболгано — о территории Церкви и людях, на ней обитающих. Ведь в самом деле — в хрестоматийных сочинениях русских классиков от Грибоедова до Чехова чрезвычайно мало образов православных священников, монахов, паломников, да просто благочестивых мирян. Разумеется, можно вспомнить духовные стихи русских поэтов, “Выбранные места из переписки с друзьями”, “Соборян”, “Братьев Карамазовых”, “Архиерея”, но и по своей роли, и по разнообразию, и по богатству церковная жизнь заслуживала большего к себе внимания. Взять хотя бы “Преступление и наказание”. Острейший религиозный роман о вере и безверии, о чуде, о Боге, но вот собственно церкви в нем нет — неслучайно священник в нем появляется лишь в одном эпизоде и у него даже нет имени. В современной прозе про Церковь пишут вроде бы много (а если брать журналистику и скандалы последнего времени, то, пожалуй, и слишком много), однако в большинстве своем эти книги не выходят за двери церковных лавок.
“Небесный огонь” стал фактом и собственно православной литературы — многие ли сегодняшние известные писатели похвастаются тем, что их книги одобрены, допущены к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви? — а с другой стороны — это настоящая проза. Причем проза, написанная поэтом. Только вот что здесь интересно. Если считать, что подобная проза обыкновенно стилистически очень прихотлива, умышленно сложна — проза Пастернака, Белого, Цветаевой, а из более современных поэтов — Бродского, Ахмадулиной, Вознесенского, то Николаева-прозаик — в поэзии автор сложный, изысканный — пишет как будто против самой себя, против своей манеры. Просто, доступно, короткими, ясными фразами. Фольклорными оборотами. Но это ощущение простоты — кажущееся. За легкостью и увлекательностью скрывается очень драматичная, трудная жизнь нашего мира.
У Олеси Николаевой — свой четкий почерк. Не сусальный, не слащавый, а по-своему жесткий, даже безжалостный, и в “Небесном огне” этой жесткости даже поболе, чем у отца Тихона в “Несвятых святых”, будет. Все ж, одно дело — взгляд из монастыря, другое — из мира. Тут остро чувствуется авторское неприятие любой лжи, фальши, пошлости. И по контрасту с ними — истовая, женская вера в чудо, поражающая своей полемичностью, заразительностью, убежденностью. Но при этом границ разумного отношения к чуду автор нигде не переходит и в кликушество, хоть описанное у Островского в “Грозе” в образе Феклуши, хоть встречаемое в нашей повседневной жизни — мало ли мы видели миссионерок с горящими глазами, особенно из числа неофиток, которые своей категоричностью и нетерпимостью скорее от Церкви оттолкнут, — в эти прелести Олеся Николаева нигде не впадает.
Она очень строга, очень точна, тверда в своей книге, написав ее словно по каким-то неведомым правилам, а впрочем, вполне и ведомым — по канону. Другое дело, что если в иконописи, в архитектуре, в агиографии этот канон в той или иной степени прописан, сформулирован, то в художественной литературе — пожалуй что и нет. В самом деле, что считать в русской классике каноничным с православной точки зрения? “Капитанскую дочку”, “Мертвые души”, “Преступление и наказание”? А в современной словесности? Правомерно ли вообще такое понятие, как православная литература, православный писатель? Помню, когда я задал этот вопрос очень популярной среди церковного и околоцерковного люда писательнице Юлии Вознесенской, то она убежденно ответила: да. И больше того, только такая проза ей и интересна.
Но вот то, что делает Олеся Николаева, — явно другая обитель. Тут при всей занимательности совсем нет условности, нет беллетризованности, заданности, и особенно это естественное течение жизни, это художественное начало ощущается в маленькой повести “Корфу”, которая — если уж и говорить о композиции “Небесного огня” — не только завершает книгу, но и является ее вершиной. Вот уж точно чудесная во всех смыслах этого слова история одного путешествия — на греческий остров Корфу, где покоятся мощи святого Спиридона Тримифунтского, а вместе с этими путевыми заметками и рассказами о чудесах, совершенных Преподобным, развертывается, как свиток, история жизни автора, рассказывается о самых важных, сокровенных ее эпизодах — воспоминания об умерших родителях, о встрече с будущим мужем, о детях. И это не просто потребность высказать себя в слове, не самовыражение, а доверительный разговор с читателем, которого автор — я почти в этом уверен — очень хорошо себе представляет. И каждый, кто эту книгу прочитает, может сказать — это написано для меня, я — тот, к кому пришел Оле-Лукойе и раскрыл свой зонтик.
Но есть у меня и ощущение печали. Оно происходит оттого, что книга написана в прошедшем времени. Пусть и совсем в недавно прошедшем. Я не умею этого точно объяснить, но мне почему-то кажется, что многое из того, о чем Олеся Николаева так откровенно рассказала, сегодня не то что бы из нашей жизни ушло, а как-то притаилось, стало менее заметным, сокровенным. Как если бы был момент, когда Небеса приоткрылись, а теперь их снова затянуло, но мы знаем, что они могут открыться снова и просящему будет дано.
Алексей Варламов