Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2011
Ложка скребет по дну
Виктор Пелевин. Ананасная вода для прекрасной дамы. — М.: Эксмо, 2011.
У Виктора Пелевина имеется множество достоинств. Он умен, остроумен, он интересуется сложной философской и культурологической проблематикой и не ленится отыскивать для иллюстраций своих идей все новый культурный материал. В последние годы он даже политически актуален.
Правда, именно в последние годы складывается впечатление (быть может, крайне субъективное), что все эти достоинства поблекли и осталось только остроумие. Тоже немало. И все же новая книга Пелевина “Ананасная вода для прекрасной дамы” заставляет подозревать исчерпание творческого метода.
В самом слове “метод” есть что-то индустриальное. Конвейер хорошо налажен, отработан и производит продукцию такую же, как раньше, — и даже не хуже прежней. Но для писателя, к которому, по выражению Льва Данилкина, испытывают “длящийся второе десятилетие сенсационный интерес” и чьи произведения на слуху и на памяти, писать так же, как раньше, — значит, писать хуже. Таковы уж законы восприятия.
Новый сборник Пелевина “Ананасная вода для прекрасной дамы” состоит из семи новелл, разделенных на два раздела: “Механизмы и боги” и “Боги и механизмы”. Открывает книгу небольшая повесть “Операция “Burning Bush”, где рассказывается о том, как некоего Семена Левитана, родственника знаменитого диктора и обладателя “фамильного” голоса, российская разведка нанимает изображать Бога. Нашим агентам удалось вставить радиопередатчик в зуб самому американскому президенту Джорджу Бушу, так что божественный голос будет звучать у Буша прямо в голове. Однако, поскольку “Божий глас” должен звучать достоверно, Левитана с помощью различных наркотических и мистических средств приводят к богопознанию, к пониманию единства человека и Бога — так, что, когда приходит пора осуществлять “спецоперацию”, Левитан не особенно и врет. Во всяком случае, многие собственно богословские истины, вроде решения проблемы теодицеи, он сообщает президенту сообразно своему высшему мистическому опыту. Чем еще раз подтверждает ту глубокую, хотя и не новую мысль, что Бог — везде, и не важно, в каком именно мертвом механизме он воплотится.
Вслед за историей богоравного диктора идет рассказ о том, как американцы разработали для войны в Афганистане самолеты, управляемые искусственным интеллектом, а российский разведчик научился их сбивать, заставляя запрограммированный на неолиберализм компьютер задумываться над неполиткорректными истинами и, натурально, зависать.
С одной стороны — слияние с Богом. С другой стороны — разборки с американцами и разоблачения политкорректности, которых в окружающем медиапространстве и без Пелевина много.
Такая двойственность неслучайна.
В творчестве Пелевина, за которым автор этих срок (маленькая слабость) неусыпно следит, бьются два начала, по сути резко противоположных, хотя и очень удобных для построения сюжета.
Одно из них можно назвать социально-сатирическим. Как сатирик Пелевин жестко разоблачает современную цивилизацию, ее властей предержащих, а также богатство и богатых. Богатство и успех объявляются дьявольской морокой, ложной приманкой, захватывающей людей и отдающей их во власть жутких демонических, пожирающих человеческую душу сущностей. Тут Пелевин идет явно на поводу у массовых вкусов, более того — похоже, он обращается ко вполне конкретному читателю, которого он же сам в своем творчестве конструирует. Это человек небогатый, но раздавленный завистью к окружающему его богатству, раздумывающий о том, как бы “подняться” до тех уровней благополучия, о которых столь соблазнительно сообщают гламурные журналы. Для таких Пелевин выступает то как проповедник-просветитель, объясняющий ложность соблазнов Мамоны, то как психотерапевт, использующий безошибочную формулу: “зелен виноград”, и богатые катятся прямой дорогой в ад (пусть это даже буддийский ад).
Второе тематическое направление пелевинской прозы — мистическое и метафизическое. Тут писатель объясняет устройство мира и даже пути спасения души — разумеется, спасения в “восточном”, “тибетско-индийском” стиле — но все же спасения. На фоне таких вопросов все претензии к олигархам и вся зависть к дорогим автомобилям становятся просто смешными.
В произведениях Пелевина, написанных в 1990-х годах, метафизическая тема доминировала. Бытие оказывалось иллюзией, в повседневную рутину постоянно вторгались виртуальные, сновидческие, магические, галлюцинаторные, психоделические и ложные реальности. Как верно заметил о произведениях этого периода Александр Генис, “Пелевин — поэт, философ и бытописатель пограничной зоны. Он обживает стыки между реальностями. В месте их встречи возникают яркие художественные эффекты — одна картина мира, накладываясь на другую, создает третью, отличную от первых двух”.
Но после созданного в 1999 году — в преддверии нового века — романа “Generation П” Пелевина начал интересовать только один вид “стыка между реальностью” — а именно граница между мирами богатых и бедных, миром гламура и миром тех, кто мечтает в него войти. Из всех пограничных зон Пелевина теперь интересует только одна, которую можно было бы назвать “предгламурье” — место, где толкутся молодые карьеристы, мечтая о дорогих костюмах и автомобилях. Героями Пелевина часто становятся миллионеры и миллиардеры, но еще чаще — люди, пересекающие границу между социальными мирами: обслуга, проститутки, пиарщики или только входящие в элиту растиньяки.
Пелевин “нулевых годов” — прежде всего социальный сатирик (хотя и экзотического стиля).
И вот — перед нами первая книга Пелевина, датированная 2011 годом. Кажется, две традиционные темы Пелевина достигли равной силы, они буквально “бодаются” на страницах новой книги, и автор еще не решил, куда же ему двигаться.
Как можно бороться с деньгами и американским империализмом и одновременно считать мир иллюзией? Очень просто. Как известно, человек, стяжающий — как буддист, как индуист, как аскет-христианин — созерцательный покой, должен бороться с соблазнами внешнего мира, с беспокойством своего ума, со своей чувственностью — индусы называют эту иллюзорную реальность “майа”. Так вот мир денег, американскую либеральную пропаганду и рекламу модных товаров можно как раз считать концентрированным выражением майа — так сказать, “майа по преимуществу”.
Кстати, в “Ананасной воде” Пелевин фактически объявил о своем разочаровании в буддизме, причем по очень естественной, рациональной причине. Буддизм отрицает реальность человеческого Я, для него личность — тоже иллюзия, и возникает логический парадокс: кто же должен избавляться от иллюзии, если никого нет? Сам буддизм не собирается укладываться в иллюзорную человеческую логику, но Пелевин наконец прислушивается к голосу логики и отступает от Тибета ближе к Индии — а в Индии все-таки признают стоящую по ту сторону материальных иллюзий абсолютную реальность.
В “Ананасной воде” Пелевин развивает одну важную (хотя и, прямо скажем, неновую) мысль. Да, реальность иллюзорна, да, человеческая личность иллюзорна, но существует лишь одна первичная духовная реальность, которую можно назвать Богом или Умом, а все остальное — лишь сны, которые Ум сам себе навеивает. Подступы к этой мысли в тех или иных вариациях просматриваются в нескольких последних книгах Пелевина, а в “Ананасной воде” она наконец сформулирована однозначно и чеканно. Мысль эта глубокая, почтенная, достойная — но, сколько ни присваивай ей позитивных эпитетов, она все же всего одна. На одной мысли трудно выстроить много литературных сюжетов. А тем более на той мысли, что никакой сюжет не может сообщить ни о чем важном.
К слову, и у Пелевина-сатирика, в сущности, тоже лишь одна мысль: что соблазны богатства при современном капитализме — это гадкая иллюзия.
Мысль тоже хорошая, но сколько же можно ее эксплуатировать?
А читатель требует чего-то нового!
Выход один: разнообразить антуражи, посреди которых герой приходит к осознанию “благородных истин”. Антуражи как в собственном смысле слова, так и концептуальные.
Пелевин засел за источники, за энциклопедии — и сопровождает свои произведения научно-популярными сведениями обо всех новых мистических учениях, вовлекая в свои тексты все новые материалы из культурных сокровищ человечества. В “Анансной воде” мы узнаем и о “Розе мира” Даниила Андреева, и о кровавом культе индийской богини Кали, и об индийских гидах, продающих туристам дешевые подделки духовности, мы встречаем цитаты из хороших стихов, рассуждения о судьбе и особенностях евреев (новая тема!) и в очередной раз убеждаемся, что американцы — лицемеры.
Буддизм, от которого Пелевин теперь демонстративно отрекается, в свое время сослужил писателю хорошую службу: отталкиваясь от концепций и мифологем Древнего Тибета, Пелевин написал “Чапаева и Пустоту” — произведение, которое до сих пор выглядит как высшая точка его творчества и по которому в Москве уже много лет идет спектакль-инсценировка. Успех “Чапаева и Пустоты”, как и других ранних произведений писателя, дал ему рецепт, как писать интеллектуальные тексты. Не нужно создавать их с нуля, их нужно лепить из готовых культурно-семиотических субстратов. То есть нужно найти тему, с которой в окружающей культуре уже ассоциируется большое количество идей, образов и стереотипов, — и использовать все это в качестве строительного материала, так что текст будет “по-борхесовски” наполнен аллюзиями, а юмор возникнет сам собой из сочетания старинных книжных и современных повседневных реалий. Пелевин перебирает все новые и новые темы: мир рекламных роликов (“Generation П”), современная мифология о вампирах (“Ампир V”), нумерология (“Числа”), древнекитайская мифология о лисах-оборотнях (“Священная книга оборотня”), биография Льва Толстого и мир русской литературы (“Т”). Но, похоже, темы кончаются. В “Ананасной воде”, создается впечатление, что писатель уже просто скребет ложкой по дну, перерывая энциклопедии и учебники, беря темы поверхностные, неновые, захватанные пальцами других писателей. Как полуиронично написал об “Ананасной воде” публицист Александр Морозов, “В книге Пелевина дается “широкая панорама духовных практик стран и народов мира”.
Хорошо раскрыта тема жертвоприношений в культе богини Кали, показана бесперспективность курортных индуистских практик. Интересно ставится вопрос о “Великом Инквизиторе” (образ Дж. Буша), раскрыто происхождение образа “империи зла” (см. Гранитная комната в Кремле), убедительно показано, что “социальное учение христианства” имеет, во всяком случае, одну полезную проекцию — оно может быть успешно использовано в тактических операциях ФСБ. В образе “диктора Левитана” хорошо раскрыта двусмысленная позиция секулярных евреев перед лицом сил зла”.
Нужно поискать читателей, которым, с одной стороны, было бы интересно узнавать про Даниила Андреева и поклонников Кали, но которые при этом ничего не читали про них сами и пользуются Пелевиным как источником. Впрочем, наверное, такие читатели есть.
Константин Фрумкин