Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2010
Об авторе | Мая Петровна Ульрих живет в немецком городе Киль. Постоянно выступает с рецензиями в “Знамени”.
Мая Ульрих
Копелев в Германии
“Мы живем все под одним небом, однако не все мы имеем один и тот же горизонт”
Конрад Аденауэр
“Из Москвы на берега Рейна” (“Von Moskau an den Rhein. Der Humanist Lew Kopelew in Nordrhein-Westfalen”. — Herausgeber Lew Kopelew Forum. Kцln, 2010) — так называется книга-альбом, которую выпустило общество “Форум имени Копелева” в Кельне с поддержкой Фонда графини Марион Денхоф и частных пожертвований. В подзаголовке этой книги очень точно определена ее суть: “Гуманист Лев Копелев”.
Так случилось, что супруги Раиса Давыдовна Орлова и Лев Зиновьевич Копелев в начале 50-х годов прошлого века определили мою профессиональную судьбу. В ту пору я была студенткой Московского областного педагогического института им. Крупской, и Раиса Давыдовна читала у нас лекции по зарубежной литературе ХVIII и ХIХ веков. Во время одной из бесед по курсовой работе о поэме Генриха Гейне “Германия. Зимняя сказка” я проронила фразу о неточности перевода каких-то строк, казавшихся мне очень важными. Орлова спросила: “Вы знаете немецкий?”.
Что я могла ответить? Что это родной язык нашей семьи — мы выходцы из прибалтийских немцев? Что за моими плечами — унизительные годы депортации как “члена семьи немецкой национальности”? Что недавно я в течение месяца подвергалась допросам следователя КГБ из-за наивной реплики на политзанятиях: “А я слышала, что американские фермеры живут лучше советских колхозников”? Я боялась немецкого языка и всего немецкого. Очередную курсовую работу я писала о революционной лирике Шандора Петефи, позже самостоятельно выучила венгерский язык, и венгерская, а не немецкая литература стала моей специальностью…
В 1959 году Раиса Давыдовна Орлова, с которой после окончания института я поддерживала тесную связь, пригласила меня в журнал “Иностранная литература”, там мне предложили опубликовать мой первый перевод с венгерского, а спустя некоторое время я стала референтом журнала по венгерской литературе. Однажды я шла по какому-то делу к Раисе Давыдовне домой в приподнятом настроении от только что прочитанной рецензии на книгу немецкого писателя Леонгарда Франка “Слева, где сердце”. Высокий человек, галантно приподняв шляпу, пропустил меня в квартиру, а сам вышел. Я стала рассказывать Орловой о замечательной рецензии. Она смотрела на меня, слегка улыбаясь: “С автором вы только что столкнулись в дверях”. Это был Лев Копелев. Позднее в Германии он стал лауреатом самых различных премий, которым несть числа, но одна из них особенная — это памятный перстень писателя Леонгарда Франка, с рецензии на книгу которого “Слева, где сердце” началась литературно-творческая жизнь Льва Копелева после ГУЛАГа…
Книгу Франка на немецком языке я тотчас купила в магазине “Стран народной демократии”, берегла ее всю жизнь и привезла с собой в Германию. Сейчас, на склоне лет, понимаю, какую огромную роль сыграли эти люди в моей жизни: вовремя заданный вопрос, вовремя прочитанная книга, последующие встречи и беседы помогли мне преодолеть страх перед своим происхождением, не дать своим корням засохнуть. Но думал ли Лев Копелев в те годы, какой иронией судьбы обернется для него рецензия на книгу “Слева, где сердце”, герой которой Михаэль Фиеркант был вынужден эмигрировать из нацистской Германии, но смог вернуться? Копелев не вернулся в “новую Россию”, и книга рассказывает, почему.
Среди многих достоинств книги-альбома есть одно особенное: она соотносится и с прошлым, и с настоящим. Композиционно издатели выстроили книгу в хронологической последовательности: от приезда Копелева в Германию и лишения его гражданства до последних лет жизни в Германии. Все эти годы, несмотря ни на что, Копелев энергично и самоотверженно работал в сфере исследований российско-немецких культурных связей. В книге семь глав, каждая из них включает авторские статьи и документальный материал: фотографии, выдержки из газет — и посвящена какой-то из сфер его деятельности: “Ученый”, “Писатель”, “Правозащитник” — или какой-то из сторон его личности: дружбе с Генрихом Беллем, хозяину “дома открытых дверей” на Нойерхоффераллее, 41, Копелеву — гражданину Кельна. Все это — внутри магистральной темы исследования Копелевым взаимоотношений русского и немецкого народов. Занимать его эта тема начала в юности, когда он жил в многонациональном Киеве в одной квартире с немцами, а с годами она стала основным предметом его научных исследований. Но как случилось, что исследования Льва Копелева и его коллег вышли в свет не на родине, а в Германии?
Текстам книги-альбома предпослана биография Копелева, и есть в ней момент, объясняющий всю его жизнь после войны. В 1945 году, будучи офицером советской армии по пропаганде, он вступил с войсками на территорию Восточной Пруссии и поднял голос против бесчинств советских солдат в отношении гражданского населения, за что был арестован и приговорен к десяти годам лагерей “за сочувствие к врагу”. А мне вспоминаются годы депортации, проведенные в Уфе. Около школы, где я училась, пленные немцы рыли траншеи. Изможденные лица, голодные глаза, скрюченные от мороза руки. И я была свидетелем тому, как горожане втихую подкармливали их: кто сунет вареную картофелину, кто лепешку из жмыха, а кто и кусок хлеба. В любом народе испокон веков существует чувство сострадания к отверженным…
Мои встречи с Копелевым, весьма редкие, но памятные, начались как раз в первые годы после его возвращения из лагеря. В печати стала появляться его публицистика, в сознании осталась ее приподнятая тональность: в стране витал дух ХХ съезда. Захотелось что-то сейчас перечитать. Попытки найти публикации 50-х годов оказались тщетными — подозреваю, что все, написанное Копелевым до 1968 года, когда запретили его печатать, было изъято из библиотечных фондов. Я хорошо помню приезд в Москву Генриха Белля в 1962 году. Его принимали в журнале “Иностранная литература”, и Копелевы на этом приеме присутствовали, хотя Р. Орлова в журнале уже не работала. Эта встреча многое изменила в жизни Копелева. Недаром первая глава книги-альбома называется “Дружба с Генрихом Беллем”. Что их объединяло? Графиня Марион Денхоф, знавшая Копелева еще по Москве, отмечала особенности характера Льва Зиновьевича: “Больше всего меня восхищает в Копелеве свобода, которой он владеет. Может быть, лучше сказать, свобода, которую он выколдовывает для себя из ничего. Как он сам писал: “Я живу in spite of“. Для меня Копелев — и литературный, и нравственный авторитет”.
Эта свобода меня тоже восхищала, но и пугала. Я находилась еще полностью во власти тех определений, которые спускались “сверху”: например, события в Будапеште — это контрреволюционный мятеж… Но не давала покоя одна деталь: венгерские повстанцы сбросили с пьедестала статую Сталина, а Сталин глубоко в подсознании олицетворял для меня все ужасы депортации. Тогда я еще не знала, что в 1937 году был расстрелян мой дядя. Но какая-то работа мысли по осмыслению происходившего начиналась. Однако еще восемь лет спустя в Дебрецене, где я училась на курсах венгерского языка, произошел курьез. Нас, нескольких человек из разных стран, пригласили выступить на радио — рассказать, кто, когда и почему начал изучать венгерский язык. Я сказала, что начала учить язык буквально за месяц до контрреволюционного мятежа, а итальянка меня поправила: революционного! Я смотрю на нее удивленно. Но тут раздаются голоса других приглашенных: конечно, революционного…
Надо сказать, что после событий 1956 года общественная жизнь в Венгрии начала быстро меняться. Особенно это было видно по литературе. Стали публиковаться произведения опальных советских писателей, и отклики в венгерской прессе на них всегда были положительными. В 1961 году, когда Лев Копелев только еще передал секретарю Твардовского рукопись Солженицына “Щ-854”, в Венгрии вышла повесть Йожефа Лендьела “Околдованный”. Венгерский коммунист Йожеф Лендьел с 1930 года жил в Москве как политэмигрант. В 1938 году он был арестован вместе с Белой Куном и освобожден после смерти Сталина. Вернувшись на родину в 1955 году, он написал несколько рассказов о советских лагерях, но самым сильным его произведением на эту тему стала повесть “Околдованный”, которую секретарь Союза писателей Алексей Сурков носил в портфеле, часто говоря: “Эта вещь в чем-то посильнее “Ивана Денисовича”.
Но волна энтузиазма, возникшая в годы публикаций антисталинской литературы, с конца 60-х годов начала спадать. Изменения “наверху” уже явно ощущались. Суд над Иосифом Бродским в конце хрущевского правления стал символичным. Атмосфера в Советском Союзе менялась стремительно. А в Венгрии все, что было связано в литературе с осуждением культа личности Сталина, находило положительный отклик. У меня сохранилась адресованная мне записка Твардовского: “Дорогая Мая Петровна! До конца Секретариата я не смогу досидеть. Мне очень любопытна статья, о которой вы пишете. Если бы вы были так великодушны, то я бы был вам очень признателен. А. Твардовский”. Я переводила и передавала Твардовскому все, что о нем и о деятельности “Нового мира” писали в венгерской печати. В СССР уже тогда усилилось преследование инакомыслящих, в том числе и Копелева. Я бывала у Копелевых и тогда. Во мне боролись дух протеста и страх перед новой депортацией. Правозащитная деятельность Копелева меня восхищала. Но к открытому неприятию происходившего в стране я готова не была. Много лет спустя в год смерти Раисы Орловой на вечере, посвященном ее памяти, мне прислали записку: “Где вы были, когда Р. Орлову подвергали остракизму?”. Записка была без подписи. Тогда мне не дали на нее ответить — отвечаю теперь…
“Сегодня мы узнали о лишении нас гражданства. Ночь была мучительной. Головная боль, кошмары. На следующее утро официальное письмо из советского посольства по почте” — писал Лев Копелев в дневнике за 1980 год. Но в Германии было много людей, с которыми Копелевы познакомились в Москве. В первые же дни пребывания в Кельне чету Копелевых принял Вилли Брандт, возглавлявший к тому времени социал-демократическую партию. Генрих Белль знакомил Копелевых с городом. Бывшие корреспонденты немецких СМИ в Москве: Фриц Плетцген, Клаус Беднарц, Марион Денхоф, Герд Руге — все они взяли под опеку чету Копелевых, переживавших глубокий шок. В очерке “Лев Копелев в немецких руках”, приведенном в книге-альбоме, Белль, ставший большим другом Копелева, писал: “Родившиеся после войны должны знать, что означало быть немцем в 1945 году. Это означало быть презираемым, унизительно поверженным. И в этот исторический момент майор Копелев осмелился рассказывать немецким военнопленным о культуре их страны, о том, что имела Германия, кроме Гитлера: Дюрера и Гутенберга, Кранаха и Гольбейна, Гельдерлина, Гейне и Лютера, Канта, Лейбница и Гегеля… Позднее это стало пунктом его обвинения: прославление буржуазной культуры. Да. Он действительно защищал немецкую культуру и тем самым Германию и немцев. Копелев — иностранец и не иностранец. В знании немецкой культуры и истории он может порой посрамить образованных немцев”.
К осени 1981 года Копелевы получили немецкое гражданство и стали ездить за границу. Но главным для них была работа. В декабре 1980 года Лев Копелев получил место профессора-исследователя в университете города Вупперталь. Можно только восхищаться, что, изгнанный с родины, он уже к концу осени 1981 года задумывает грандиозную научную работу “Вуппертальский проект”. Тому, как рождалось и как претворялось на практике это главное его детище, в книге-альбоме посвящена глава “Ученый”. В ней сотрудники Копелева по университету в городе Вуппертале делятся своими впечатлениями о совместной работе с Копелевым, результатом которой стали две серии книг: четырехтомная “Русские и Россия. Взгляд немцев” и пятитомная “Немцы и Германия. Взгляд русских”.
Германистка Мехтильд Келлер пятнадцать лет сотрудничала с Копелевым в научном проекте “К исследованию истории немецко-русского образа врага” и была ответственным редактором серии “Русские и Россия. Взгляд немцев”. Сегодня она член совета Форума имени Копелева. До 1979 года она знала Копелева только по книгам, таким как “Две эпохи немецко-русских отношений” и сборник эссе “Родственное и враждебное. О литературе ФРГ и ГДР” — это советские издания, переведенные на немецкий. Огромное впечатление оказала на нее передача “Почему мы стреляли друг в друга”, сделанная в 1979 году в Москве корреспондентом программы “АРД” немецкого телевидения Клаусом Беднарцом. В ней беседовали два участника войны: русский майор Копелев и бывший немецкий солдат Генрих Белль. Поэтому, когда Копелев в декабре 1980 года рассказал о планах “Вуппертальского проекта” и объявил, что ищет сотрудников, Метхильд Келлер сразу согласилась. Она пишет, что годы работы над “Вуппертальским проектом” были самыми стоящими, самыми плодотворными в ее научной деятельности. “В ХХ столетии Россия не имела лучшего посла в Германии, чем Лев Копелев, которого в силу его свободолюбия и духовной нравственности изгнали из отечества”. Работа началась в 1981 году и закончилась изданием “Западно-восточных отражений” уже после смерти Копелева.
Славистка Дагмар Германн признается в своем очерке, что ее заинтересовала тема “Образ врага у русских и немцев” внутри “Вуппертальского проекта”, так как ее вообще интересовала Россия “недосягаемая, многими ненавидимая, противоречивая особенно в годы холодной войны и переживающая в последнее время процесс освобождения от политических иллюзий”. Но подать заявку на участие в работе “Вуппертальского проекта” ее заставила главным образом позиция Льва Копелева в отношении теории существования двух немецких литератур: социалистической в ГДР и капиталистической в ФРГ. Копелев настаивал, что есть только одна неделимая немецкая литература.
Третий автор главы “Ученый” Герд Кенен — историк, специалист по истории Восточной Европы, редактор, журналист, автор многих книг, посвященных в частности диктатурам коммунистических режимов. Его книга “Необъяснимый мир”, в которой он трактует немецко-польско-русские отношения как ядро истории ХХ века, вызвала интерес Копелева, проявлявшего любопытство к путаному радикализму “новых левых”. В автобиографии Копелева “Годы учения одного коммуниста” (так она называлась в Германии) Кенена подкупало, что книга, осмыслявшая собственные заблуждения автора, лишена морализаторства и теоретизированных нотаций и психологически точно показывает, как идеалистическое великодушие может превращаться в преступление. Безоговорочно принимая Копелева-правозащитника, гуманиста и космополита, Кенен (и не только он) тем не менее абсолютно не воспринимал тезис о немецко-русском избирательном родстве, взятый Копелевым у Томаса Манна, он пишет о своих расхождениях с Копелевым. В проекте “Восточно-западные отражения” Герд Кенен был научным редактором особого пятого тома “Русские и Россия. Взгляд немцев. Германия и русская революция 1917—1924”. Он хотел отразить в этом томе не только фобии и враждебность, но и привлекательные стороны русско-немецких отношений. Убеждая, что немцы и русские могли противопоставить приоритету материальных ценностей Запада свое духовное начало, он процитировал Копелеву поэта Эмунеля Гейбеля: “Мир должен выздороветь по образцу немецкого нрава” и Достоевского: “Мир ждет нового слова России”. На что Копелев ответил: “Мир в состоянии выздороветь на немецко-русский лад, — и добавил (это было за год до его смерти): такого рода немецко-русские отношения до сих пор еще утопия”.
“Копелев-писатель” — еще одна тема книги-альбома. Существует в Германии такая форма общения с читателем, как “авторские литературные чтения”. Форма очень популярная: автор читает отрывки из своего произведения, а потом читатели задают вопросы. Первое чтение Льва Копелева состоялось в книжной лавке Гердера. Дочь управляющего лавкой Христиан Балкхаузен вспоминает, что зал был переполнен, интерес к писателю из России, к его жизни и произведениям оказался огромным. Он читал заключительную главу из еще не опубликованного третьего тома автобиографии “Утоли моя печали” (первые два тома “И сотворил себе кумира” и “Хранить вечно” были изданы в Германии в середине 70-х годов), где рассказывается о пережитом в “шарашке”. Немцы слушали потрясенно, а Копелев читал о своем горьком опыте без пафоса, с какой-то внутренней дистанцией, а на лавину вопросов отвечал независимо и непринужденно.
Второй книгой, которую Копелев представил немецким читателям, была биография Генриха Гейне. В 1965 году издательство “Молодая гвардия” заключило с Копелевым договор на книгу о Гейне для серии “Жизнь замечательных людей”. В 1968 году книга была закончена, но после ввода советских войск в Прагу Копелев включается в правозащитное движение. Как вспоминает Мария Орлова, “… он пишет открытые письма в ЦК КПСС и правительству, протестуя против преследования инакомыслящих, выступает на радио “Немецкая волна” и “Голос Америки”, рассказывает об обысках и арестах, запретах и увольнениях”. Результаты не заставили себя долго ждать: в мае 1968 года Копелев был исключен из партии и уволен с работы с одновременным запретом печататься… Работая над книгой о Гейне, он учитывал неизбежность цензуры, поэтому в Германии не раз переработал рукопись, прежде чем она вышла в свет, первым изданием — в 1981 году в “Зидлер Ферлаг”, затем в 1986 и в 1997 годах в массовом издании “Дойче Ташен Ферлаг” (карманная серия). “Что меня привлекало на протяжении всей моей жизни в этом большом поэте (…), так это его странствия меж двух миров. В последние годы жизни он пытался стать посредником между народами, особенно между немецким и французским, посредником между их культурами и идеологиями”. Копелев тоже чувствовал себя посредником между немецким и русским народами, недаром Владимир Корнилов назвал книгу Копелева о Гейне в чем-то автобиографической.
Раиса Орлова изложила свои наблюдения и опыт вживания в немецкую повседневность в книге “Двери открываются медленно”. Со времени написания и выхода книги до 1988 года, когда ей впервые дали российскую визу как немецкой гражданке, прошло пять лет. И, когда она пришла в редакцию “Иностранной литературы” встретиться со своими бывшими коллегами, это был уже другой человек, не тот, которого там знали: внутренне спокойный, раскованный, вкусивший материального сверхблагополучия, испытавший на себе все демократические ценности западного мира, где все подчинено человеку: от гуманистических принципов уважения к личности, действенного во всех сферах жизни, до мелочей повседневного быта. В кулуарах ее спросили, не думают ли Копелевы вернуться. На ее лице отразилась растерянность, она улыбнулась уголками губ: “Если бы Леве предложили…”. О сколько смысла было в этом “если”: если бы в России было, как в Германии… Копелевы боролись за это каждой написанной строчкой, каждым выступлением, каждой акцией, в которой участвовали. Одной из таких акций стало создание общества “Восточная Европа” (“Orient Okzident”). В письме к друзьям Лев Копелев писал: “Это общество создано для финансирования публикаций восточноевропейских авторов, живущих и ушедших, которые не могли публиковаться у себя в стране… Основателями общества были Генрих Белль, Марион Денхоф, Зигфрид Ленц, Ганс Вернер Рихтер, профессор славистики Вольфганг Казак и многие другие” (себя, председателя общества, он не упомянул). Благодаря финансовой поддержке этого общества вышли книги Владимира Корнилова, Василия Гроссмана, Семена Липкина, сборники украинских и литовских авторов. В главе, посвященной памяти Копелева, Марион Денхоф писала: “Я не знаю никого, кроме Копелева, кто бы свою страну, ее литературу и историю воспринимал так глубоко лично и всеобъемлюще”.
Вся жизнь Копелева до изгнания и после была связана с болевыми точками России, и об этом очень хорошо написали его немецкие коллеги и друзья. “Непреклонный идеалист” — так назвал свои воспоминания Герд Руге, журналист радио ФРГ, корреспондент в Москве, Вашингтоне, Бонне, позже шеф редакции западно-немецкого ТВ. Воспоминания начинаются с дня, когда Руге позвонил Семен Липкин и спросил, не может ли он прийти к Копелеву, так как ходят слухи, что в эту ночь, 20 февраля 1980 года, Лев Зиновьевич будет арестован. Сидя на кухне в квартире Копелева на Красноармейской улице (в случае его ареста они должны были стать свидетелями — к счастью, этого не случилось), они говорили о Сахарове, об Ахмадулиной, которую за стихи о Сахарове запретили печатать…
В Германии чета Копелевых и Руге оказались соседями по дому, они ходили друг к другу в гости и вели длительные разговоры, в которых не всегда оказывались единомышленниками. Руге называл Копелева демократическим идеалистом. Он не был согласен с безоглядной верой Копелева в силу просвещения: достаточно, мол, вести интенсивные диалоги и обмениваться достоверной информацией, и тогда не будет повода для вражды. Позиция Руге очень хорошо подтверждается сегодня на практике: общественность демократической Германии абсолютно не приемлет набирающей силу автократии в России. По этому поводу председатель правозащитного центра “Мемориал” Олег Орлов сказал в интервью немецкой газете “Тагесцайтунг” (“Tageszeitung”): “Правозащитников считают сегодня предателями”. Такое положение дел ведет к неизбежному отчуждению от мира, в котором права человека принято уважать.
Элизабет Вебер, член немецкой партии зеленых, познакомилась с Копелевым на чтении им книги “Хранить вечно” в марте 1981 года. Она признается, что именно в это время, после участия в студенческом движении в Западном Берлине и работы в тайной маоистской организации, она искала новые ориентиры. Книга Льва Копелева оказалась для нее определяющей: “Черно-белый мир холодной войны, в котором я жила, стал для меня вдруг конкретным, многообразным, интересным”.
Похожим образом определяет значение Копелевых, которые вошли в жизнь многих людей в Германии, и Гизела Бранд — владелица книжной лавки в Кельне, жена корреспондента центрального канала телевидения ФРГ в Москве Харальда Бранда. Они познакомились с Копелевым еще в Москве. “Орлова и Копелев, — пишет она, — стали для нас ориентиром, помогали разбираться в административных и политических организациях. Квартира на Красноармейской улице в Москве была местом контактов и информационным пунктом, центром духовного притяжения и человеческой теплоты”.
В разделе “Фото и цитаты” помещены документы о правозащитных акциях: “Открытое письмо” Вилли Брандта в газете “Цайт” по поводу лишения советскими властями четы Копелевых гражданства, а также отклики немецкой прессы на этот акт. Выдержки из прессы о поддержке Копелевым польской “Солидарности”, о его выступлении на немецком радио в связи с высылкой в Горький Андрея Сахарова, о пикете у советского посольства с участием Белля и Копелева с требованием освободить арестованных польских борцов за свободу, о митинге в защиту Вацлава Гавела и много других материалов, свидетельствующих о том, как в стране демократии борются за установление демократии в других странах. Нельзя без волнения читать, как Копелев, изгнанный с родины, воспользовавшись приездом Горбачева в Германию, обратился к нему с просьбой разбюрократизировать отправку гуманитарной помощи в Москву, которая в 1991 году оказалась в тяжелейшем экономическом положении. В результате трем крытым грузовикам LKW с продуктами, медикаментами и одеждой дали “зеленую улицу”. Огромный резонанс получила в Дюссельдорфе выставка “Дети Чернобыля рисуют Апокалипсис”, организованная комитетом “Дети Чернобыля” (Ирина Гришаева) и немецкой организацией “Матери за мир” (Барбара Гладиш), разумеется, при участии Льва Копелева. Он писал в очерке на страницах газеты “Вестдойчецайтунг”: “Детская гениальность и наивная честность рисунков… При всех ужасах, которые случаются в нашем мире, невозможно предать забвению участь детей Чернобыля, медленно умирающих от лучевой болезни”.
Копелев был инициатором приезда в Кельн в 1992 году физика и правозащитника Юрия Орлова, приговоренного советскими властями за эту деятельность к семи годам лагерей и пяти годам сибирской ссылки. Однако через некоторое время его обменяли на арестованного в США советского разведчика Захарова. В Кельне Орлов был принят Вилли Брандтом, и после чтения в книжной лавке отрывков из своей вышедшей в Англии книги “Русская земля” долго беседовал со слушателями о положении в бывшем Советском Союзе.
Мне вспоминается выражение Владимира Маяковского о “заводе, вырабатывающем счастье”, — Копелев приносил людям счастье личного общения, о чем его друзья и коллеги прекрасно написали. Руперт Нойедек, публицист, журналист и дипломат, пишет: “Копелев был гением дружеского расположения к людям”. Это подтверждает друг Копелева Ульрих Шиллер, бывший солдат Второй мировой войны, проведший несколько лет в советском лагере для военнопленных, а после войны — славист, корреспондент немецкого радио и ТВ в различных столицах мира, в том числе в Москве: “Ежедневные горы почты в его адрес, знаки уважения, награды, почести, приглашение в круг известных политиков, радостные и восторженные приветствия на немецких улицах — его узнавали”…
В 1993 году я встретилась со Львом Копелевым в квартире его дочери Лены в Москве. Мы не виделись тринадцать лет. Несмотря на то что я была не одна, а с главным редактором газеты российских немцев “Нойес Лебен” Олегом Делем, и пришли мы по делам газеты, Лев Зиновьевич тут же заговорил о Раисе Давыдовне со мной как с человеком, жизнь и судьба которого также была связана с ней. Ему было приятно вспоминать какие-то эпизоды из нашего общего прошлого. В эту последнюю встречу он подарил мне только что вышедшую на русском языке в Москве книгу Раисы Орловой “Воспоминания о непрошедшем времени”. Какое интуитивное чувство подсказало автору заглавие? Оно и сегодня для меня ассоциируется с тем, что в России мало что меняется в общественной жизни. Как-то в радиопередаче “Особое мнение” шел разговор о становлении демократии, и позвонившая женщина горько призналась: “А что мне дала демократия, кроме того, что я могу позвонить и сказать свое мнение?” (Кстати, людей, высказывающих нежелательное мнение, часто прерывают.)
Прошло больше шестнадцати лет с последней моей встречи с Копелевым, и у меня сжалось сердце от понимания, что он стал заметно сдавать и стареть без Раисы Орловой. Он все отправлял в Москву тома “Вуппертальского проекта”, напрасно надеясь на ответ от российской Академии наук и других учреждений. Зато в Германии у него выходили книга за книгой, среди них — уникальные “Лаудации”, в которых он нашел особый художественный способ сказать кратко, но афористично похвальные слова Генриху Беллю, Вилли Брандту, Марион Денхоф, Иегуди Менухину, Виктору Некрасову, Андрею Сахарову, Рихарду Вайцзеккеру — всех невозможно перечислить. Уже без Раисы Орловой он закончил книгу “Мы жили в Кельне” и задумал новую серию об “осси” и “весси” — так называют восточных и западных немцев.
У него еще находились силы участвовать в общественных акциях: вместе со старейшей поэтессой Германии Хильдой Домин и публицистом Каролой Штерн он писал тексты для литературно-музыкального концерта “Против ненависти к иностранцам”, а в 1996 году стоял в Зелингене рядом с молодыми, протестующими против поджога дома, где жила турецкая семья. Тогда спонтанные протесты прошли во всех больших городах Германии. “Чтобы все народы любили друг друга — это вряд ли вероятно, даже невозможно, — говорил Лев Копелев, — однако быть толерантным очень важно”.
В одном из фрагментов газеты “Кельнер Штадтанцайгер”, которые проходят через всю книгу-альбом, есть выражение: “Копелев мечтал о гетеизации мира”. Это больше и шире, чем “гуманизация”. Гете был великим художником, а художническое отношение к жизни — это одно из средств воспитания толерантности. После ухода из жизни Льва Копелева его деятельность по “гетеизации” мира продолжает форум его имени. Об основании форума и его работе до 2002 года подробно рассказано Марией Орловой и Мариной Ройтер в книге “Лев Копелев и его ”Вуппертальский проект””, изданной на русском языке в издательстве “Памятники исторической мысли” в 2002 году. Я же хочу вернуться к тезису Копелева о независимости государства и нации.
Ганс Петер Кремер, экономист, менеджер, а с 1998 по 2006 год заместитель председателя Форума имени Копелева, пишет в очерке “Абсолютно убежденное послание”: “Государство и нация — действительно разные вещи. Тезис Копелева, что народ и его приходящие и уходящие правительства не могут друг с другом смешиваться, я поддерживаю целиком и полностью”. Но вряд ли кто будет отрицать, что политика государства не может не влиять на умонастроения народа. Именно в силу этого влияния “расходятся сегодня векторы российского и западного развития”. Тот же Ганс Петер Кремер признается, что развитие России в настоящий момент (его очерк написан в декабре 2004 года) для него неясно. В объятиях Герхарда Шредера, распахнутых Владимиру Путину, можно увидеть политическую логику этого жеста, но не понять его. А за пять прошедших после этого лет накопилось и многое другое. 2009—2010 годы — это “круглые даты” со дня начала второй мировой войны и разгрома фашистской Германии. В августе 2009 года в Лейпциге прошла конференция историков. Сегодня в Германии пакт “Риббентропа — Молотова” однозначно рассматривается как причина начала Второй мировой войны. Но кто был инициатором пакта? Сталин? Гитлер? Пока ответа не дают. Однако поднятие на щит Сталина в России немцев ошеломляет. Заметку под заголовком “Открытие памятной доски Сталину возмущает” опубликовали многие центральные газеты Германии. Имеется в виду воссоздание по фризу павильона станции метро “Курская” строки из первого варианта гимна СССР “Нас вырастил Сталин на верность народу”. Цитирую слова председателя правозащитного центра “Мемориал” Олега Орлова: “Это равносильно тому, что в Германии официально воспроизвели бы где-нибудь свастику и имя Гитлера”. Когда-то существовала такая дипломатически удобная формулировка: “Давайте говорить о том, что нас объединяет, а не о том, что разъединяет”. Но она — не для Форума имени Копелева. Только перечисление мероприятий свидетельствует, как целенаправленно форум продолжает воплощать в жизнь кредо Копелева. Учрежденная форумом “Премия имени Льва Копелева за мир и права человека” в последние шесть лет была присуждена Российскому правозащитному центру “Мемориал” (2002); израильскому публицисту Ури Анвери и палестинскому ученому Сари Нусейбах за активное участие в установлении мира на Ближнем Востоке (2003), польскому культурному обществу “Боруссия” за собранные документы по истории бывшей Восточной Пруссии и вклад в немецко-польское взаимопонимание (2004); чеченской правозащитнице Зайнап Гашаевой (2005), немецкому теологу Гансу Кюнгу за неутомимую деятельность по улучшению взаимопонимания между основными религиями (2006).
Многих жителей Кельна привлекают устраиваемые форумом вечера памяти, музыкально-литературные композиции, просмотры фильмов с обсуждением. Фонд проводит и литературные чтения: состоялись вечера с чтением отрывков из неопубликованных писем Генриха Белля и Льва Копелева; из книги украинского автора Бориса Забарко “Только лишь мы пережили”, посвященной еврейскому гетто в Шаргороде на Украине; из книги рассказов Варлама Шаламова “Сквозь снег” и других. В рубрике “Политические беседы” прошла презентация CD с записью 1,4 миллиона имен жертв сталинских репрессий; состоялся диалог Ирины Щербаковой с Элизабет Вебер о школьниках России, собирающих истории из жизни родных, близких и соседей, которые составят книгу “Портрет времени”. Прошли дискуссии о свободе прессы в условиях “управляемой демократии” в России, о голодоморе на Украине, о ситуации на Кавказе, об оппозиции в Белоруссии…
Книга-альбом “Из Москвы на берега Рейна” — дань памяти Льву Копелеву, правдолюбцу, человеку, опередившему время, прошедшему через непонимание и преследования. Германия высоко оценила его жизнь и деятельность: в Кельне аллея, ведущая от его дома в Бетховенский парк, названа “Тропою Копелева”.