Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2009
Приглашение в тупик
Проект Россия. — М.: Эксмо, Яуза, 2008. — М. Леонтьев, А. Невзоров и др. Крепость “Россия”.
Красные зубцы кирпичной кремлевской стены, на их фоне — двуглавый орел. “Крепость “Россия””! — бьют в глаза золотые буквы с обложки книги.
“Наша страна — неприступная крепость! Если только ее не сдаст без боя “внутренний враг”.
У нас великое будущее! Если власть, наконец, распрощается с ненавистным народу “либерализмом”.
Русское экономическое чудо не за горами! Если перестать оглядываться на Запад и вернуться к былому “красному проекту”.
Патриоты, объединяйтесь!
Вы искали национальную идею? Вот она!”.
“Крепость “Россия””… Слоган этот многократно повторяется в сборнике, так озаглавлена одна из центральных его статей. Вводить с ходу в суть дела, запоминаться, звучать — таким и должен быть качественный политический жаргон. И оттого, что запоминается, — ощущаешь: неново. Где-то я это уже встречал.
Да, конечно. “Крепость “Европа””! Забытый идеологический кульбит эпохи Второй мировой.
Шел 1943-й. Война под нацистскими лозунгами была Рейхом уже проиграна, влиятельные интеллектуалы отдавали себе в этом отчет. И тогда были взяты на вооружение идеи “консервативной революции” — отвергаемой гитлеризмом прежде и давно отвергшей его. Не высшая раса — традиционная, консервативная, континентальная Европа отныне вела справедливую борьбу. Борьбу с другой, атлантической Европой — торгашеской, плутократической, либеральной…
Перед нами, безусловно, не совпадение: деятели российской “новой правой” знакомы с консервативной революцией, щеголяют преемством от нее. Другое дело, что такие заимствования сами по себе еще ничего не доказывают. “Фашизм, нацизм…” Хватит судить о явлении по двум—трем внешним признакам. Сделаем простую, примитивную вещь: попробуем разобраться в нем по существу.
Стоит ли того? Оценим. Книги серии “Проект Россия” выходят часто, тираж каждой (основной + дополнительный) переваливает за 10—15 тысяч. Много ли это? Смотря для чего. Для каких книг. Для какого слоя общества. Том, который я взял для основного рассмотрения, — самый интеллектуальный из мне известных. Авторам — М. Леонтьеву, А. Уткину, В. Найшулю не приходит в голову объявлять, как в других книгах серии, врагом России поэтессу Сапфо. За то, что наших женщин за неправильную половую жизнь агитирует. Анекдотично? Не только. Задумаемся: многие ли вообще в сегодняшнем мире наслышаны про всяких сапфо? Или про другого недруга отечества — философа Хомякова, посмевшего объявить треклятую Европу “страной святых чудес”? Не надо обольщаться. Перед нами не листовки про масоно-кавказский заговор с целью оккупации подмосковных базаров. Читатель этих книг существенно влияет на ситуацию в стране.
Идеалы авторов сборника различны. “В природе нашей равнины есть какая-то ненависть ко всему, что слишком возвышается над окружающим”, — вдохновляется один картиной всеуравнивающей евразийской пустоши. “Москва есть Третий Рим, и четвертому не бывать. Причем и Рим св. Петра и византийских патриархов, т.е. центр христианства, и Рим консулов, императоров и базилевсов, т.е. цивилизационный центр Земли”. Это уже из другой сказки. Сочиненной в XVI веке в келье заброшенного запсковского монастыря, не вызвавшей в самом “Третьем Риме” никакого отклика и забытой считаные десятилетия спустя. Живы в статьях и “идеалы отцов и дедов”: “красный проект” вполне законно вынесен на обложку книги. Но за экзотическим набором трезвообразных экономических выкладок и прямых утопий чувствуется некоторое идейное единство — которое на рациональном уровне не так-то легко прояснить.
“Проект Россия”… Некогда Владислав Ходасевич написал большую статью о “загадке Есенина”; холодным спокойным взором проследил он за метаниями своего героя. И вывод критика, парадоксальный на первый взгляд, оказывается математически точен. За инониями, китежами, рэсэфэсэриями простое имя “Россия” “самый русский поэт” потерял и забыл…
Внешнее единство идей “Проекта” описать, впрочем, достаточно легко: авторов его объединяет “дружба против”. Плечом к плечу выступают они против раздирающих Отечество зол: демократии, западничества, либерализма. И не очень важно в данном случае, впрямь ли эти раковые опухоли так уж разъедают нашу страну: хоть в чем-то разделив позицию авторов, трудно не солидаризоваться с их справедливой борьбой. Посмотрим же на их аргументы.
Против: демократии, либерализма, западничества.
““Развитая демократия” как ответ на “развитой социализм””. Так озаглавлена статья Дмитрия Куликова. “Реализованные СССР фактически, а не только формально расовое и национальное равенство, равенство полов, социальное равенство, формальное всеобщее равное и прямое избирательное право… были предметом острой зависти для широких социальных слоев на Западе. Ничего сопоставимого в странах Запада не было и близко… Избирательное право не было всеобщим. Демократия во многом оставалась цензовой”. — В отличие от нашей. Обеспечивающей мужчинам, женщинам, национальностям и социальным слоям права. Притом абсолютно равные. Это все было, по Д. Куликову, уже в 30-е годы. В конце же 40-х правящему капиталистическому классу стало от наших прав окончательно невмоготу. “Проблема высокой популярности СССР встала… в полный рост. Асимметричный ответ был найден. С одной стороны, СССР объявили войну (пусть и “холодную”) и сделали главным врагом цивилизованного человечества… Это была борьба с имиджем победителей фашизма за счет формирования “новой угрозы” в лице самих победителей…” — Вот ведь клеветники. Про угрозу с нашей стороны, выходит, выдумали. “С другой стороны, были начаты преобразования, которые позволили бы говорить о большей свободе и равенстве на Западе, чем в СССР”. — Притворились, стало быть, что и у них либеральная демократия есть. “Следует понимать, что охота на “коммунистических ведьм” в США в середине прошлого века ни по целям, ни по результату практически не отличалась от идеологических гонений и политических преследований в позднем СССР”. — Естественно, не отличалась. Одному испортили голливудскую карьеру, другого закололи в психушке аминазином. Как тут различишь? “Если бы не нужно было конкурировать с СССР… не было бы в Европе никаких социальных государств и развитой системы социальных гарантий. Почему эту историческую роль России никто не исследует?” — В самом деле, почему… Напрашивающийся ответ автор игнорирует. Зато предлагает собственный: Запад не хочет признать, что после крушения СССР все эти ихние демократии безнадежно устарели. И, чем по-честному разоружиться, он ловко пытается “впарить” нам свою обанкротившуюся модель. Зная, что в этом случае “мы заведомо встанем на кризисный путь и передадим управление развитием в чужие руки”.
Это был трактат о ничтожности демократии — побочного продукта нашего великого социального эксперимента. Раскроем другой — о демонической сущности оной же.
В древности “главным действующим лицом истории выступал “дух этноса”… “этническое божество”. Именно для того, чтобы позволить этой сверхиндивидуальной инстанции напрямую вмешиваться в судьбу коллектива, и были введены демократические процедуры… все собрания открывались ритуалами, в ходе которых призывались боги и духи… именно они сквозь людей и принимали решение… [И сегодня] сквозь все попытки “модернизировать” демократию проявляется ее древняя извечная абсолютно архаическая и иррациональная сущность (что “рационального” есть в обращении к расплывчатому экстатическому “духу”?!)”. — Печальником рационального выступает заслуженный адепт всяческой эзотерической бесовщины Александр Дугин. На что ни пойдешь ради победы над мировым злом. “Только теперь через проекты всемирного гражданского общества говорит не дух племени, но некая иная, “общечеловеческая” сущность, которую христианская традиция склонна трактовать как “князя мира сего”… Все те же жреческие коллегии, выступающие сегодня под масками поборников “открытого общества”… И можно догадаться, кому они на самом деле служат”. — Воистину все гениальное просто. Раньше демократы призывали мелких племенных бесенят. А теперь чьи рога торчат?
Статьи, подобные дугинским, можно читать с любого конца. Это все равно — что про них скажешь? Уровень постсоветских “теологических” и “историософских” рассуждений — прочный оберег, надежная защита от ненужной разъедающей критики. “Капиталистический проект изменил библейские догматы, которые были обязательны для всех европейских проектов: что христианского, что византийского, что католического”. Возможно ли комментировать этот идеальный по бессмысленности набор слов?
Ситуация, однако, меняется, когда открываешь экономические статьи. Особенно леонтьевские: написано изящно и логично, выводы убедительны и ясны. Впрочем, в последнем — в выводах — чем дальше, тем больше начинаешь сомневаться. И не потому, что автору отказывает логика или портится его стиль. Рассмотрим ситуацию на примере.
“Либерализация мировой экономики… была навязана Соединенными Штатами миру после Второй мировой войны, когда Америка стала на порядки превосходить разбитую в кровь Европу. Именно эту цель обеспечивала так называемая американская помощь, “план Маршалла”. Условия помощи — открытость, экономическое разоружение… Почему послевоенный СССР смог противостоять Америке, находясь в состоянии, близком к поверженной Германии, и имея, несомненно, гораздо менее эффективную экономическую систему? Потому что не согласился на маршалловскую схему. Именно эта политика обеспечила беспредельный рост американского национального богатства…”
Сказанное, быть может, и верно. Во всяком случае, в главном — американцы думали о собственных, а не немецко-японских интересах — Леонтьев наверняка прав. Но теперь обратимся к несказанному.
Почему Германия и Япония давно вошли в число экономически мощнейших стран мира? Вопреки оккупационной системе или, уж во всяком случае, без ее помощи? Оказывается, ни то, ни другое. В Германии американцы сразу после войны поддержали создание социального рыночного хозяйства. Это существенно отличная от либеральной модель, совсем с другой ролью государства, т.н. “солидаристическая”. Но зато более соответствующая истории и национальной традиции немцев. В суматохе денацификации такие предложения недолго было и прогитлеровскими объявить, бывали такие случаи. Американцы же чуждую им модель развития поддержали.
Похожая ситуация сложилась и в Японии. Перед командующим оккупационными войсками генералом Макартуром встал вопрос: уничтожить или поддержать важнейший для японского духа символ — статус Императора? Генерал выбрал последнее. Счел выгодным? Так может, есть такое понимание собственной выгоды, которое включает в себя и благоденствие побежденных стран? Совокупность (безусловно известных серьезному экономисту и публицисту) фактов приводит, таким образом, к несколько иным глобальным выводам, нежели доводимая им до читателя препарированная выборка их.
И это уже один из тонких приемов книги. Нам доказывают очевидное: либерализм — не всеобщая панацея от бед. Это, как говорится, пишем. В уме же совсем иное, читатель выносит из сборника устойчивое впечатление: всякий, в любой ситуации и в любых условиях, либерализм является злом. Во всяком случае, для России. Для чего же все это? Какая “идея-водительница” стоит за всеми разнокачественными построениями книги?
Идея эта — не антидемократизм. По отношению к демократии наш коллектив авторов достаточно плюралистичен. То ль она с копытами и рогами. То ль, наоборот, — хороша весьма. Только есть она на истинной Руси, а на Западе ее и вовсе нету. Поди разберись.
То же и с экономическим либерализмом. Либеральные элиты способны даже на эффективное управление страной! — договаривается в заключительной статье последовательный Леонтьев. Правда, не в России, — успокаивает он встревоженного читателя. А почему так — это “предмет отдельного рассмотрения”…
Но есть та система ценностей, которая за небрежно употребляемыми словами “либерализм”, “демократия” обычно стоит. Есть враг, в отношении к которому не может быть никаких гуманизирующих оговорок. Враг этот — система личных, индивидуальных прав и свобод. А также, разумеется, — тип личности и культуры, с правами и свободами связанный неразрывно. Этот тип и эта культура называются обычно западными. Но вот уж триста лет как ценности свободы и права определяют высший тип россиянина, уникальное “византийско-европейское” бытие страны. И связь этих ценностей с историческим государственным бытием ощущается у нас порой резче и глубже, чем в самой Европе. “Певцом Империи и свободы” назвал глубокий мыслитель величайшего поэта России. А еще ранее “священной борьбой за свободу и право” окрестили свои арьергардные бои защитники гибнущей страны. Все это написано, сказано не раз. Но зашоренные Идеологией авторы книги, похоже, и не подозревают об этом. Зато метафизический характер противостояния они ощущают вполне. Несмягчаемую враждебность “Европы” и “России”. Их России. “Проекта Россия”.
“Наша страна является отдельной и самобытной православной цивилизацией; из иных цивилизаций ей ближе всего… католическо-протестантская, иначе называемая европейской, и она же именно в силу этого объективно была, есть и будет самым большим из наших врагов… Борьба между биологическими видами тем острее, чем они ближе друг к другу”. “Всегда останется западный мир нашим смертным врагом, если только один из нас не исчезнет Божьей волей с лица земли”. “Не могу простить Сталину как правителю того, что он остановился в 1945 году на Эльбе вместо того, чтобы идти до Ла-Манша и дальше”. “Я пишу именно об ощущении своей страны и цивилизации как антипода цивилизации западной (как теперь стало ясно, в первую очередь это означает англосаксонской)”.
Но книгу определяют даже не эти яростные лобовые атаки. Ненависть сочится из строк самых спокойных и сдержанных на первый взгляд статей. И доллар здесь — не доллар: он носит пышный титул “валюта потенциального противника”. И если встречаем в книге слово Достоевского (вроде, не демократа, не либерала), то оно звучит как оскорбление, как плевок: “всечеловеки”. И что же, поверив этим статьям, надлежит делать? Куда деваться? Лет десять назад нам не мудрствуя лукаво предлагали то же, что и восемьюдесятью годами раньше: “исход к Востоку”. Но времена не те. Сегодня за призыв ринуться в братские азиатские объятья и потребители подобной литературы пошлют весьма далеко. И единственным, последним выходом остается призыв просто — в нетость. В небытие. В изоляционизм.
Аргументы за: исход в изоляционизм.
О благости изоляционизма сегодня пишут много. Огромная страна, полезные ископаемые, многообразная природа. Все можем сами. Ну не то чтобы все, конечно. Никто не имеет в виду музыкальные творения или, скажем, философские трактаты — сколько ни рассуждай, их не перемеришь на километраж. А насчет экономики — звучит правдоподобно. От города до границы — тыща километров. Ну почему бы ему, не вылезая за эту тыщу, всем необходимым не обзавестись? Планы на вид достаточно реальные. Если стать господином не только пространства, а и времени заодно — и перенестись лет этак на четыреста назад. Вот тогда можно и построить хорошую, правильную экономику. Предприятия, допустим, как надо расположить. Все равно ведь они еще не построены — бери бумагу и все на ней правильно рисуй.
А сегодня… Как это ни грустно, но мир уже существует. И значительная его глобализованность — свершившийся факт: спорить содержательно лишь о масштабах и направленности процесса. Как доказывают противники изоляционизма, сами по себе мы не можем довольно многого. Например, собрать родной “жигуленок”: часть деталей для него мы получаем из-за рубежа. Значит ли это, что, изолировавшись, мы сможем шествовать по освобожденным от басурман городам исключительно пешком? Нет, конечно. Но выпуск любой ложки и гребешка потребует от нас дополнительных, по сравнению с “их” хозяйством, усилий. И отставание — экономическое, технологическое, интеллектуальное — будет нарастать. Пусть так, скажут нам. Так уже бывало. Но мы и догоняли, и перегоняли — не только на страницах газет. Перегоняли. В отдельных жизненно важных военных областях. Ценой такого напряжения и износа, которых пять—шесть поколений подряд просто не в состоянии выдержать. Источники, начиная с библейских, дают автаркии один и тот же срок существования. Приблизительно семьдесят лет.
Здесь, правда, необходима важная оговорка. Речь идет об искусственных, построенных автаркиях. Перед планетой Земля в масштабах Вселенной или перед Египтом в масштабах доримского мира связанные с изоляционизмом проблемы попросту не стоят.
О сегодняшних автаркиях радетели предпочитают особо не распространяться. Ни о Мьянме, ни о центральноафриканских государствах, ни о КНДР. Зато приводят в пример… США. Да-да, не нужно удивляться: еще в начале ХХ века Америка развивалась достаточно изолированно, взгляд на географическую карту дает ответ на вопрос “почему”. И между тем к Первой мировой США подошли одной из мощнейших стран.
Это правда. Но у проблемы автаркии есть и политическая компонента. Всякая идея может кому-либо не понравиться, даже столь благая, как изоляционизм. И если виной последнему сине море, тут уж ничего не поделаешь. Садись в лодочку и протестуй посредством пересечения его. Останавливать никто не будет. Иное же дело, если причина изоляционизма — правильное мышление руководства страны. Тут лодочек на недовольных уже не напасешься. Но мир сегодня един прежде всего информационно. А мобильнику, Интернету патриархальная брежневская глушилка не помеха. Она и против трех—пяти радиостанций срабатывала уже плохо. Так что меры понадобятся — покруче.
Оно и хорошо: права человека, как мы знаем, — вражья выдумка. А отношения с врагом, равно и с остальным миром “должны перейти на жестко прагматическую основу с полным отказом от общечеловеческих ценностей”. От общечеловеческих — оно конечно. Но какие-то исключения должны же быть. Ведь даже в пределах таких сборников мнения авторов порой заметно различаются между собой. А при победе правильной линии диктовать обычно начинает не самая цивилизованная часть вчерашних борцов…
Впрочем, это все общие слова. Под изоляционизмом, равно как под либерализмом и пр., можно понимать достаточно разные вещи. Посмотрим же, что в сборнике предлагают нам реально.
Каковы могут быть степени изоляционизма? Минимальная, пожалуй, — экономический протекционизм, “защита отечественного производителя”. Прибегают к этому различные страны, и наши теоретики любят это подчеркивать: “Вот, во Франции…”. Оппоненты не спорят: так бывает. Но указывают на результаты: отечественному производителю, а уж потребителю тем более радоваться им, вежливо говоря, не приходится. Впрочем, оставим профессиональные споры экономистам. Для нашей темы важны не нюансы: призывы авторов к экономической автаркии — последовательны и серьезны.
“Нет в стратегическом плане более важной задачи для России в экономической политике, чем провозглашение автаркии как цели, и соответственно подготовка, поворот и собственно движение к ней”. “Поворот к автаркии должен включать увязанное во времени дестимулирование экспорта и импорта, с одной стороны, и вывоза и ввоза капитала, с другой… Причем если конечной целью по импорту является полное его искоренение, во всяком случае, по товарам, которые можно произвести у себя, то по экспорту таковой целью является именно дестимулирование, чтобы он не составлял значимой части…” “Иностранные инвестиции… являются безусловным вредом… о них надо забыть вообще как о понятии”.
Включают эти планы и госназначение валютных курсов, если понадобится — множественных. Что ж, такая политика проводилась еще в восьмидесятые в СССР, держалась она с помощью нескупых “вышек” за пустяковый по масштабу левый валютный обмен. Ясно, что все эти планы далеко выходят за рамки защиты отечественного радиотелефона — они теснейше увязаны и с политической, идеологической самоизоляцией. Но оставим все-таки экономический аспект. Последуем дальше.
Сверх экономического возможно и политическое самоотгораживание, простейший пример — серьезное ограничение въезда нежелательных иностранцев. Нежелательность даже не надо особенно обосновывать: политические мотивы. Что ж, политика у каждой страны своя, а неотъемлемое право пребывания на территории — привилегия граждан. Заметим лишь, что, когда дверью дома хлопают чересчур громко, хуже бывает именно жителям его.
И совсем другая степень (не путать с политической!) — гуманитарное, правовое отгораживание от мира. Чтоб не смели к нам со своими “общечеловеческими” лезть. Выдуманные в ЦРУ “права” нашему человеку навязывать. Нетрудно угадать, что именно такого самоотгораживания и требует сборник. “В экономике, господа иностранцы, пока участвуйте, но в остальном — увольте! Необходимо законодательно запретить регистрацию любых общественных организаций и некоммерческих партнерств, в учредителях которых есть иностранные юридические или физические лица… Всем чисто иностранным общественным организациям запретить аккредитацию и предписать покинуть Россию, а въезжающим в Россию иностранцам ввести в анкету вопрос, состоят ли они членами общественной организации с международной активностью, и при положительном ответе требовать подписку о невовлеченности в дела этой организации во время пребывания в России”.
“Полный отказ от общечеловеческих ценностей, как и вообще от всего, кроме своих интересов” декларирует книга. Общечеловеческие ценности, свободы, права в сферу интересов обитателя нашей “цивилизации-страны” явно не входят. Так ли уж это очевидно на самом деле? Многие сегодня разочаровались в политических свободах; но прежде и сверх них — есть гуманитарные права. Молиться в любом храме — и, если есть потребность, проповедовать другим; читать и писать, ездить по миру, встречаться с кем хочешь… Одного интересуют средневековые мистики, другого — переведенный без цензуры американский детектив; кого-то тянет в Святую Землю, кого-то на турецкий курорт… Можно ли представить себе человека, которому не нужна ни одна из подобных свобод?
Авторы убеждены: да, можно. Члену православной российской цивилизации ни к чему вся эта грешная чепуха. А если он пока сам еще не понимает этого…
“Подготовка к автаркии должна включать разработку идеологии, обосновывающей необходимость этого, и убеждение в ней значительной части общества”. “Основным инструментом смены идеологии является создание существенных отличий от Запада в разных сферах жизни, укладывающихся на определенный вектор и тогда становящихся цивилизационными барьерами. Такие барьеры сильно изменят весь менталитет нации”. “И в политической, и в экономической жизни необходимо культивировать и пропагандировать различия, сводя их к общепонятной философии”. “О бесчисленных деловых или творческих поездках за границу надо забыть — изоляционизм предполагает свертывание любых, а не только экспортно-импортных контактов с внешним миром… Надо запретить продажу компьютеров, мобильных телефонов и другой электронной техники, имеющих иную, кроме кириллицы, клавиатуру”. “Без сомнений, участие в международном спорте надо сворачивать в недалекой перспективе с полным отказом от любых, кроме внутренних российских и иногда двусторонних с какой-либо дружественной страной соревнований… Соответствующее подразделение идеологической службы должно собрать ряд рабочих групп и дать им нетривиальное поручение: придумать новые виды спорта, сильно отличающиеся от известных в мире, которые будут достаточно зрелищными, и создать на них моду… В тех же видах спорта, которые настолько популярны у нас, что останутся таковыми и после появления “придуманных”, например в футболе, можно ввести изменения и правила, которые довольно сильно изменят игру… Так же надо поступать и в музыке, и вообще в культуре и искусстве, и в моде и т.д.” “Очевидным является ряд изменений, которые при переходе к изоляционизму надо внести в общеобразовательные программы — в первую очередь это касается полного сворачивания изучения иностранных (читай западных) языков”. “Мессианская идея всегда была свойственна России и как раз и может быть самым серьезным межцивилизационным барьером”.
От спорта до мессианской идеи. Или наоборот, какая, в общем, разница… Все это должно работать на обретенную наконец национальную идею-водительницу. Идею искоренения российского европеизма. Перед нами, таким образом, не ксенофобия (точнее, не только она). Перед нами злейшая русофобия: четко разработанный план уничтожения западнической, петровской России.
“Ну и что? — скажут мне в ответ многие. — Мало ли у кого какие планы. Разве все это серьезно? И пишут-то, небось, больше для эпатажа. А об осуществимости — что и говорить”. Что ж, постараюсь ответить напоследок на эти резонные сомнения и вопросы.
Первое. Написано все это отнюдь не для эпатажа. Полемические заострения, конечно, есть — но что это меняет? К тому же я взял для рассмотрения “срединные”, характеристические предложения и статьи. К примеру, я полностью исключил из обзора большую статью Михаила Юрьева — отрывок из его книги-утопии “Третий Рим”. Мечтает он в ней о завтрашней опричнине, о пыточном “медикаментозном” суде. Но все равно: коль утопия — что ж я буду “подлавливать” автора? И еще много чего интересного я для объективности пропустил.
А теперь о главном: может ли все это на самом деле осуществиться? Все — на мой взгляд, не может. Не уверен, что и сами авторы всерьез этого хотят. Хотят они — повернуть, по возможности, вектор развития страны. И не без успеха делают это. Разве не огромный путь прошла за последние годы Россия по направлению к их идеалу?
Я думаю о реальной осуществимости нарисованного. И вспоминается не худший период жизни СССР, в истории он остался с исчерпывающе-точным названием “застой”. Енисей и ракеты. Замоскворецкое самодовольство. Впечатляющее жилищное строительство. Понимание: мы сильны, нас боятся. И растущее ощущение второсортности, неконкурентоспособности страны. Страха перед властью уже не было. Была въевшаяся и культивируемая привычка: разговаривая, тревожно косить глазом по сторонам. И — сверх всего, покрывая все — безнадежная тоска. Та небытийность, нетость личности, что в пыль уничтожает ее. А как следствие — валит и государства.
Валерий Сендеров