Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2009
Об авторе | Леонид Михайлович Видгоф родился в Москве 16 декабря 1952 года. В 1975 году закончил филологический факультет Московского государственного педагогического института им. В.И. Ленина (МГПИ). С 1974 по 1979 год работал в школах Москвы учителем русского языка и литературы. С 1979 по 2006 год — экскурсовод Московского городского бюро экскурсий, экскурсовод и менеджер в ряде других экскурсионных бюро и туркомпаний Москвы. Автор книги “Москва Мандельштама” (первое издание — 1998, второе — 2006) и ряда работ, посвящённых жизни и творчеству О.Э. Мандельштама. Член совета Мандельштамовского общества.
Живёт в Москве и Германии.
Леонид Видгоф
Ахтимнеево
Филолог и историк-прикладник, автор оригинальной книги-экскурсии “Москва Мандельштама”, Леонид Видгоф и в своих стихах, в основном верлибрах, старается следовать принципам лирической точности, близкой к архивному документу. “Книгой учёта” назвал он свою рукопись . Её автор поэт — поэт не профессиональный (этот термин давно уже стал понятием скорее экономическим, чем статусным), тем уместней и мне, любителю со стажем, пожелать ему в это глухое для стихотворца взбаламученное время быть услышанным.
Олег Чухонцев
* * *
Михаил Леонович Гаспаров.
Михаил Леонович Гаспаров
умер.
Прошёл один по последней тяжёлой дороге,
в никуда.
Записи, выписки, скобки, кавычки —
осиротели вы ныне,
ушёл ваш садовник прилежный.
Сказано было о нём:
он был камертоном* .
Умер, ушёл камертон, комментатор и ментор.
Больше нам не услышать,
как выковывается в заиканьях
точное слово —
и предстаёт перед нами
ясною сталью.
Больше нам не услышать
его молчанья.
Умер, затих камертон,
и умолкло молчанье,
и зияет пустая дыра
вместо слова и вместо молчанья.
Всё,
ничего не поправишь,
до никакого свиданья.
Жалкие вирши бросая в слепую догонку,
верить ли в глупую вечность — путёвку в загробные кущи,
в дом престарелых в поместьях Бога?
Мы ничего не знаем.
Мы можем только говорить,
и качать головой,
и сожалеть,
сознавая при этом,
что живущим быть лучше, чем мёртвым,
пусть и львиной породы.
Пройдена высокая дорога.
Плоть устала,
плоть остыла.
Но немолчной речи над могилой
тёмный дуб трепещет и шумит.
* Пётр Вайль.
* * *
Все эти поэты, мать их ядрит!
Аноним
Блок ледовит.
Кузмин ядовит.
Есенин хамовит.
Гумилёв ницшевит.
Хлебников начудит.
Клюев наворожит.
Обэриут набредит,
И Пастернак намудрит.
Ходасевич всех переязвит.
Маяковский всех перекричит.
Цветаева голосит и голосит.
А Ахматова императрит.
Блок убит,
И Гумилёв убит.
Клюев убит,
И Мандельштам убит.
Есенин висит,
И Цветаева висит.
А Ахматову окаменит.
Прошло их время. Вся братия в небе парит.
Кто бы мог подумать — в ангелах состоит.
И имеет век без них бледный вид.
Хоть и пыжится век — гниловит, нагловит.
А над нами звезда со звездой говорит.
Ты к ним обратись — и тебе пофартит:
Борис исцелит,
И Анна простит,
Осип-заступник о тебе не смолчит,
А щедрая Марина всё раздарит…
Пошехонье
Неприкаянный, вымокший лес,
Где осины бессильно поникли,
Чаша полая серых небес,
Под которой от солнца отвыкли,
Снег, летящий на рыжую грязь,
На безлюдную в кочках низину —
Это всё бы забыть и проклясть,
Оторвать, как отсечь пуповину…
Так откуда ж ко мне, не пойму,
В сердце горькая сходит отрада?
Может быть, хоть и странно уму,
Только этого сердцу и надо —
Чтобы в серой озябшей дали,
Сладко раня забытую душу,
Путь от Талдома до Нерли
Рассказал бы — умей только слушать:
Ахтимнеево (пот да сума),
За Квашенками вправо — Спас-Угол,
И метелью сырою впотьмах
Запоёт, зарыдает округа…
* * *
Молчи, скрывайся и таи,
Не верь, не бойся, не проси
И не теряй отчаянья.
Деревьям можно доверять,
На небо нечего пенять.
И не кляни, отчаливая.
* * *
Отнялась способность плакать
(Да и хохотать).
Как-то нас на это дело
Стало не хватать.
Потому, когда и видишь,
Кажется старо,
Как ревёт, размазав краску,
Женщина в метро;
Книжки нам читать мешает,
Портит отдых наш…
В общем, явно нарушает
Городской пейзаж.
* * *
Если верить во что — то в деревья и камни,
Если что-то любить — то армянскую глушь,
Там Гегард мою душу пронзит и явит небеса мне,
В гулкой мгле Мармашена расправится грудь.
Краски чётки и скупы, а бедность достойна,
Эту мощь не согнуть, эта скорбь велика,
Иудея, Ашшур и Урарту сплели свои корни,
Чтоб армянское древо взросло сквозь века.
Овидий
Забыв свои язык и имя,
В стране у скифов я живу.
Из птиц здесь водятся вороны,
И всем командует зима.
Народ смекалист и несносен,
А власть слаба или ужасна.
Здесь не кончаются дороги
И смотрят юртами дома.
Невольно к скифам привязавшись,
По их кочевьям я брожу.
Зачем-то я тут всё же нужен,
Хоть и не годен никуда.
Ото всего вокруг исходит
Всегдашний запах неудачи,
А из небес сочится время
И исчезает без следа.
* * *
Где в этих толпах спрятаться луне?
Что делать тут поэту и оленю?
И умирали бабочки и храмы,
Сады, пророки, реки и дворцы…
* * *
Я встану в шесть и выйду в восемь,
Квартира спит.
На улице темнеет осень,
Листва опавшая шуршит.
Пойдут знакомые деревья
К метро со мной.
Мне стало бы теплей, поверь я
В их свет простой.
Чужды людскому словоблудью,
У них иная стать.
Так, руку положив на грудь мне,
Молчала мать.