Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2007
Совесть в процентном исчислении
Самсон Мадиевский. Другие немцы. — М.: Дом еврейской книги, 2006.
Мы все еще говорим: “война”, ничего не добавляя, и все понимают: речь — о войне с нацизмом; но в целом, это нужно признать, война больше не попадает в круг наших ближайших интересов. Она отошла, она установилась в нашем сознании, мы все про нее знаем. Или думаем, что знаем. Что еще можно сказать?
Книга Самсона Мадиевского кое-что добавляет. Были немцы, которые в годы нацизма с риском для жизни или благосостояния спасали евреев. Не подпольщики или борцы с нацизмом, не коммунисты и священники (не только они), а рядовые немцы, в том числе — немцы служилые: солдаты, офицеры, дипломаты. Даже гестаповцы и эсэсовцы.
Странно ли это? Ничуть. Не мог культурнейший народ Европы весь поголовно сойти с ума — даже в те страшные годы, когда помешательство (пусть в разной степени) охватило все народы “страны святых чудес”, а в России приняло формы, по своей дикости не уступающие германским. Что такое была немецкая культура до нацизма? Выхватим из вороха фактов только два. Первое: нельзя было в этой стране осуществить большевистскую мечту о стирании границы между городом и деревней — по той простой причине, что такой границы не было. И второе: великий Бах считал себя всего лишь ремесленником. Это была глубокая, органическая, христианская, народная культура, еще не выродившаяся (подхватим на минуту мысль Шпенглера) в пустоватую цивилизацию — но, конечно, вступившая на путь такого вырождения, иначе бы и нацизма не было.
Война больше не интересна нам. В нашем сознании закрепились стереотипы. Немцы все поголовно жестоки. Мы видим расстрелы, слышим их лающую (для нашего уха) речь. Мы видим (или уже почти не видим) газовые камеры. Мы, русские, держим в голове 27 миллионов погибших советских людей на фронтах и в тылу. Мы, евреи, помним про шесть миллионов уничтоженных из-за одной только формы носа. Мы, украинцы, татары, армяне, своих отдельных цифр в голове не держим, но про немцев знаем все: они были плохие, а мы — хорошие.
На минуту противопоставим этому русскому (советскому) стереотипу — стереотип немецкий. В 1990-е годы в Германии была устроена фотовыставка, рассказывающая о жестокостях немцев в годы войны. И Германия — взорвалась! Оказалось, что для самых совестливых немцев, покаявшихся, взявших на себя всю вину отцов и дедов, осудивших нацизм бесповоротно, — вермахт был чист. Свирепствовали гестаповцы, эсэсовцы, нацисты, а рядовые солдаты и офицеры были безупречны, вели себя только по-рыцарски, помогали бедствующим туземцам. Так думало большинство немцев.
Конечно, и Красная Армия не была с ангельскими крылышками, когда вступила в Центральную и Западную Европу. Это — зеркальное отражение мифа об ангельском вермахте. Напомнишь факт — вроде того, что в освобожденной Вене восемьдесят тысяч женщин заявило в полицию об изнасиловании, — и в тебя летят булыжники. Не было этого! Мой отец, мой дед — не мог! Эпизоды самые страшные не приводим, на них просто нет уже душевных сил. Иные тянут на сравнение с газовыми камерами. С нас и того хватит, что Гулаг с этими камерами сравнение выдерживает.
А правда была та, что вся “страна святых чудес” потеряла на время человеческий облик. Сбылось пророчество Бердяева. В 1900 году он писал, что будущее чревато не только небывалым добром, но и небывалым злом.
Книга Мадиевского полна поразительных эпизодов.
Обыск в квартире графини Марии фон Мальцан. Ищут скрывающегося еврея. Находят мужскую одежду. Хозяйка спокойно объясняет, что своего ребенка “родила не от Святого Духа”. Ей велят открыть диван. Она говорит, что он не открывается: “Не верите, прострелите его, только сперва дайте мне расписку, что компенсируете стоимость ремонта”. Гестаповцы уходят, а из дивана вылезает бледный, как смерть, ее возлюбленный, еврей Ганс Гиршель.
Еврейка-партизанка Ханна Гохберг была тяжело ранена и попала в плен. Не сговариваясь, ей помогают сперва военный врач, а затем следователь, присланный в госпиталь для допроса. Врач несколько дней не подпускает к ней никого, дает ей оправиться; следователь просто вывозит ее в безопасное место и отпускает на свободу.
А каковы те, кого спасали? Каковы они были тогда, когда еще могли спастись сами?
“Родина там, где на стене написано: Пауль — дурак, где я играл в камешки, в разбойников и жандармов. Все гитлеры земли не смогут этого отнять. Уехать, чтобы быть несчастным в Канаде? Вырванным из почвы в Штатах? Отчаявшимся на Филиппинах? Есть такая степень привязанности к месту, которая исключает мысль о бегстве…”
Незачем и говорить, что этот патриот погиб. Тут бы нам усмехнуться, но мы не станем. Его звали Генрих Мюзем — и он был прав: культурная преемственность несопоставимо сильнее кровной. В одной пошлой советской песне сказана важная правда: родина начинается “с той песни, что пела нам мать”. Проглатываем эту ужасную стихотворную строку с двумя М подряд и берем голую мысль, простую, как мычание: национальная принадлежность — призвание, а не генотип. Человек принадлежит тому народу, к которому себя относит. Отказать в этом — расизм.
К счастью для нас, теперешних, Мюзем был и неправ. Его правда устарела. В современном мире полностью закрытая страна невозможна. Вот-вот расколется и Северная Корея. Эмиграция в ее прежнем, катастрофическом смысле отходит в прошлое. Интернет и (говоря по-русски) джамбл-джет превратили планету в большую деревню.
Как водится, с трагедией переплетается комедия. Мадиевский пишет:
“При комплектовании фронтового борделя одна из кандидаток была забракована по возрасту (ей было за сорок). Это настолько оскорбило ее (“Еще вчера я была хороша для вашего полковника, а теперь не гожусь для простых солдат?!”), что она стала прятать скрывающихся евреев…”
Здесь вот что спросим: фронтовой бордель — не цинизм ли это? Не тот ли это пункт, где мы видим воочию: немец отвратителен? В Красной Армии борделей не было. Мы выше, чище, честнее. А можно и так повернуть: немцы — честнее. Себя не дурачили. Знали, что фронтовому ужасу нужен грубый физиологический выход; что этот непредставимый ужас все равно найдет себе выход, и притом худший: в насилии. Забытый теперь поэт Михаил Светлов писал: “Нам жены простили измены в походах…”. Если бы только измены! Вернемся к Вене: сколько женщин скрыло то, что они были изнасилованы воинами-освободителями? Ведь такое обычно скрывают — чтобы сохранить семью, чтобы выжить.
История с борделем иллюстрирует еще один вывод Мадиевского: социология терпит полное фиаско при анализе мотивов, которыми руководились спасатели. Все мыслимые мотивы отмечены у представителей самых разных слоев общества. Классовый подход оказался бы тут пустозвонством.
Корыстолюбие и властолюбие шли в одном ряду с человеколюбием, но, конечно, преобладало и первенствовало сострадание. Есть люди, немедленно ставящие себя на место того, кто страдает, — вот они-то и рисковали жизнью ради чужих. Смешно вымолвить: среди спасателей были антисемиты. Теоретические, так сказать, антисемиты, но — не считавшие возможным убивать, неспособные видеть страдание и бездействовать. Да здравствует антисемитизм! Евреям (русским, татарам, армянам) вовсе не нужно, чтобы их любили немцы (русские, татары, армяне). Нужно, чтобы не унижали и не убивали.
Во многих случаях действовали религиозные мотивы. Честный христианин не может убивать из расовых побуждений. Многие немцы, не только священники, остались христианами даже в годы нацизма. Священники, понятно, были заметнее и смелее. Один из них, пастор Грюбер, сказал свою правду в лицо Эйхману.
Больше всего евреев (главным образом, евреек) спасли их арийские супруги. Почти 90% спасали — и многие преуспели. Спасали и в том случае, когда брак уже распался.
Сколько всего удалось спасти? Горстку людей. Не более 25 тысяч человек. Что это рядом с шестью миллионами?! Не стыдно ли? Не знаем. Мы там не были, на себе этого гнета не испытали. Знаем другое: каждый человек равновелик Вселенной, вмещает ее в себя. Вообразите, что речь идет о спасении вашей жизни, что от немцев вас спасает немец — а потом стыдите целый народ.
Книга Мадиевского невелика: всего 110 станиц. Треть каждой страницы — под чертой: там источники в основном немецкие. Автор — историк. Он обобщает, подсчитывает, а мораль оставляет нам. Невысказанные мысли толпятся на каждой странице. Молодец! Но как можно было не поместить в историческом труде — да еще о героях — именного указателя?! Должно быть, издатель виноват. Требовал краткости. Теперешние историки всегда сетуют на нехватку места.
Русский язык книги не всегда хорош. Почти все переводные цитаты выглядят калькой с немецкого или английского. Например: “Больше чем расстрелять, с нами ничего не могут сделать…”. Историк словно не знает, что дословный перевод искажает смысл.
Что для неподготовленного русского читателя может означать словосочетание Яд Вашем? Обрывок русской фразы с двумя русскими словами. Поскольку же речь идет о евреях, об Израиле, то этот обрывок еще и на антисемитскую шутку просится: “яд вашим — мед нашим”. Говорите, так пишут по-русски в Израиле? Ответим тоже по-русски: гляди на слепого — коли себе глаз. На иврите в названии этого мемориала — три слова, а по-русски — одно: Йад-ва-Шем. В переводе: “рука и имя”. Ни перевода, ни источника Мадиевский не дает. А источник не помешал бы: “…ибо и они услышат о Твоем имени великом и о Твоей руке сильной и о Твоей мышце простертой…” (3 Цар., гл. 8, ст. 42). Зато его труд пестрит именами немецких историков.
В хорошей книге недостатки бросаются в глаза. Книга Мадиевского хороша тем, что о многом заставляет задуматься.
Юрий Колкер