Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2007
“К этой жизни нет отмычки…”
Лариса Миллер. Сто оттенков травы и воды… — М.: Время, 2006.
В этом заголовке — строчка одного из стихотворений, вошедших в новую книгу Ларисы Миллер. В общем, сказана сущая правда. Чем дольше живем, тем больше убеждаемся: какие уж тут отмычки? Может быть, отсюда и вся философия, в частности, кьеркегорские “страх и трепет” (“страх… пожирает все конечное и обнаруживает всю его обманчивость”). Так-то так, но испокон веку наш народ чаял заглянуть за предел. Вот любопытные девицы хотя бы. Они, выходя вечером с пирогом во двор, чтобы увидеть Стожары (лучше бы, конечно, с правой руки!), ощущая мистическое предназначение поэзии, пели, как известно читателю, трогательные складушки: “Ай, звезды, звезды, звездочки! Все вы, звезды, одной матушки…”. И много чего открывалось им.
Того же чает и поэт Лариса Миллер. Такова природа ее таланта. С таким же простодушием, выходя “на свет из тени”, зная, что “не заслужила эти Божии дары”, она признается: “Но зато я пела, пела, пела все оттенки дня и про то, как небо пламенело слева от меня”. Подчеркнем это “слева от меня” — примету лирической подлинности, окончательно утвердившейся в “Ста оттенках…”. Читаешь — и думаешь, что недаром же и старцы старые прибегали к слову песенному, когда пели “про живот, про смерть”, угадывая “вековечну жизнь на весь род человечь”. Это начало, идущее издревле, основанное на самой искренней вере в небо и чудеса, присуще всему складу рассматриваемой нами книги.
Автор “Ста оттенков…” (по совместительству литературовед и критик) всегда предполагала, что несоединимое соединяется. И вновь доказывает всем нам это, показывая, как “красное яблоко падает в снег”, причем это “из сказки, где нету конца. Сказка такая одна у Творца. Красные яблоки с белых ветвей падают в снег. И поет соловей”. Итак, совмещение произошло на наших глазах. Виновница его, как я уже отмечал однажды в статье, радовалась, находя подтверждение своим догадкам у Набокова, у Бунина, у Георгия Иванова, у Ходасевича, у Пастернака — у тех, кто обладал редчайшей способностью заглядывать за край бытия (про Иванова сказано было у нее следующим образом: “Для него это… так же естественно, как заглянуть за шкаф или за печку”). Ты лишь получи пропуск в Мастерскую Искусства, а там… “столько разных стремительных сценок мир готов предложить за бесценок”.
Лариса Миллер, получившая такой пропуск (от Кого? и когда? и почему?), в стихах последних лет обнаружила сполна способность заглядывать за край, что зовется мною феноменом “по ту сторону строки”. Она — не только рядом с другими людьми, она — одна из них, она восторгается ими: “Все эти маленькие люди всегда живут мечтой о чуде”, и без нее (как здесь не припомнить Андрея Платонова!) народ неполный. “Нам с рожденья назначено маяться — значит, я уж давно начала”. “НАМ” следовало бы подчеркнуть, что мы и делаем.
“На грешную землю не надо спускаться, не надо вовеки земного касаться” — это художническая провокация поэта. Вся земная, Лариса Миллер нашла-таки поэтическую отмычку к жизни, дарованную ей: ведь она не скрывает боязни того, что почва все время ускользает и ускользает из-под ног, а потому необходимо доверяться быстротекущему мигу земного бытия, осторожно обнимая его “парной рифмы двумя крылами”, “чтоб в день грядущий отнести и от забвения спасти”. Эпиграфом к этой статье могла бы стать ее строка “Да будет краткий миг продлен!” или еще одна (подобная): “Да не сгорит горящий куст!”. Куст охвачен огнем — вот он, знак неблагополучия, знак непреходящей беды. И пристрастный анализ великой музыки наконец заставляет поэта понять, что побеждает не пресловутая гармония, не очередное наваждение, не приманка, не морок, который, околдовав, обольстив, рассыпается в пух и в прах, а диссонанс и разъятость — залог правды в искусстве.
Нельзя лишать стих горестной, щемящей ноты: иначе не увидишь “высь, которая без дна”. Вселенная Ларисы Миллер трагична (“Очень звонок птичий хор, а на смертных нынче мор. Жить на свете — тяжкий труд, оттого они и мрут”); поэт не просто не гнушается любой нелепостью, любым уродством быта, но, напротив, считает, что они-то существуют изначально и становятся приметами устойчивого, незыблемого мира. Да, земля — “это гиблое место”; да, “жить и опасно, и больно”. Легко “со стихов на прозу сбиться”. И тем не менее художник, способный, кроме “нового мрака и нового света”, запечатлеть в образе “то, чего в природе нет” и “шепот ангелов крылатых”, преодолевает инерцию немоты, немощи, словесной анемии. Пусть “боль твоя останется”, пусть “боль твоя не лечится”, пусть “жизнь на земле, как всегда, под вопросом”, зато и поэту Ларисе Миллер, и ее читателю огромное счастье — знать, что “летают влюбленные в небе белесом” (не правда ли, это сродни бессмертному небу Марка Шагала!). “И дождь, как молодой любовник, стучит то в двери, то в окно…”. И стоит ли удивляться, что “судьбе благодаренье слетает с мерзлых уст”.
Конструкция чуть ли не каждой вещи в этой книге очень хрупкая. “Сверху светлая черта. Снизу темная черта”. Строка — словно бы “черная бабочка. Хрупкая тайна”. И нет никакого назидания в просьбе: “День этот долгий живи и не комкай. Черная бабочка с белой каемкой села на скромный цветок полевой. Очень непросто остаться живой”. Все так сиротливо, будто “остов брошенной беседки”. Это “мир зыбких величин”, это и “зыбкий свет в твоем дому”, и “к нему еще подсветка”. Так у художника и должно быть. Тот же Серен Кьеркегор полагал, что “вера есть такой парадокс: внутреннее выше, чем внешнее”. Для спасенья — мало молиться, мало просить:
Мы в этом мире без брони.
Земля уходит из-под ног.
Но, Господи, и Ты бы мог
Любой душе средь бела дня
Шептать: “Храни, храни меня”.
…О моем друге Владимире Соколове в “Книжном обозрении” я напечатал некогда статью “Несбыточная сирень”. То был портрет поэта в цитатах. Ларису Миллер тоже хочется беспрерывно цитировать. Это свидетельство того, что она, и дотоле запоминавшаяся и успешная, достигла качественно нового уровня. Без всяческих усилий она умещает в восьми (!) строчках бесконечность пространства и времени (“Не умираем никогда…”). Здесь и сады эдемские, и облачное млеко соседствуют с щебечущими птицами, гремящими поездами и электропроводами. Вот и опять несовместимое совместилось. Удача. А казалось бы, что тут особенного: “Июньский день. Начало века. На тропах — влажные следы”. Всему виной — миг, память о нем. На этом и стоит Лариса Миллер. Действительно, что делать с тем, что “отпылало, как в домне”? “Помни, — сказали мне, — помни”.
Владимир Мощенко