Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2007
Искусство читать
Ирина Роднянская. Движение литературы. — М.: Знак; Языки славянских культур, (Studia phililogica). Т. 1, т. 2. 2006.
Что такое литературный критик? Строгий судия, заунывным голосом произносящий не подлежащие обжалованию вердикты? восторженный дилетант, взахлеб тараторящий о модных новинках? бесстрастный оценщик, всегда держащий за пазухой весы и аршин? Все эти три типа можно отнести к критикам-информаторам, а доверие к их суждениям определяется только доверием к их личному вкусу и опыту. Ведь на то, чтобы обосновывать свою позицию, у подобных критиков нет достаточной журнальной площади, а у их читателей — терпения. Поэтому нынешняя торопливая журналистика признает и культивирует только эти типы, и к ним уже привыкла публика, не представляя, что критика может быть и иной.
Думается, критика в исходном ее понимании — это прежде всего искусство публичного прочтения. Настоящий критик обязан понимать больше, проникать глубже, чувствовать тоньше, чем среднестатистический читатель. А еще он должен находить правильные и мудрые слова, чтобы донести свое понимание. Понимание того, что за писатель перед нами, кто его учителя и предшественники, с кем его можно сопоставить и кому противопоставить, в конце концов: о чем он пишет — а на последний вопрос, несмотря на его кажущуюся простоту, ответить бывает совсем не просто. Такого рода критика еще осталась в так называемых “толстых” журналах, где и объем площадей, и почти двухвековые традиции позволяют своим авторам не только информировать публику о новых книгах, но и тщательно разбирать их, подвергая неторопливому анализу.
Ирина Роднянская дебютировала как критик в середине прошлого века, в разгар времени, называемого теперь оттепелью. Четыре десятилетия для литературы Нового времени — срок огромный. Сколько кумиров было возведено на пьедестал и затем свергнуто, сколько было сломано критических копий, сколько случилось разнообразных и бессмысленных полемик… Изменилась литература, изменился язык, изменился строй самой жизни, но Роднянская осталась верна самой себе. Остаться верным самому себе — не значит застыть в своих пристрастиях и привычках. Это значит — не изменить своему вкусу, своему непосредственному читательскому восприятию, своему критическому стилю, наконец. Она не поддавалась искушению писать короче и проще, не делала попыток торопливо реагировать на любую провозглашаемую модной литературную новинку, не пропагандировала свою систему ценностей с экрана телевизора — и поэтому сейчас кажется старомодной. Я бы даже сказал: вызывающе старомодной. Потому что постепенно большинство читателей отвыкло от того, что суждения должны быть тщательно аргументированы, что по правилам хорошего тона критический приговор должен выноситься не явно, а опосредованно, наконец, что вкус выражается не в отвержении или приятии разбираемого произведения, а (если вспомнить слова Пушкина) в чувстве соразмерности и сообразности.
Двухтомник “Движение литературы” (буду называть его просто книгой) не имеет подзаголовка. Да он был бы лишним: все сказано самим заглавием. Несмотря на то что хронологический разброс вошедших в него статей чрезвычайно велик (самая ранняя датирована 1962 годом, последняя по времени — 2005-м), книга выглядит поразительно цельной: не собраньем пестрых глав, а литой монографией. Иные критики (не только пишущие о литературе), формируя свои сборники, располагают материал в хронологическом порядке, дабы не бросался в глаза возможный диссонанс между статьями разных лет. Роднянская поступила иначе. “Движение литературы” разделено на пять смысловых частей: “От Пушкина и Гоголя до Платонова и Заболоцкого”, “О движении современной прозы”, “О движении современной поэзии”, “Идеологический роман” и “Филология и филологи”. Каждая часть представляет, по сути, отдельную книгу.
Статьи о классиках вошли в состав сборника неслучайно: ведь их творчество задает русской литературе ту самую начальную точку, по отношению к которой она измеряет свое движение. Можно сколь угодно долго спорить о характере этого движения: бегство ли это блудного сына от родного очага или исход из плена в поисках страны обетованной — но именно классиками мы поверяем творческие удачи или провалы литературы современной. “Вечные спутники” Роднянской — это не только писатели калибра Пушкина, Лермонтова или Блока. С удовольствием она пишет и об авторах, оставивших в истории литературы не столь заметный след. К примеру, статья о Константине Случевском могла бы быть идеальным предисловием к однотомнику его стихотворений: более интересного введения в понимание лирической системы этого неординарного поэта мне читать не приходилось.
Удивительно, но когда Роднянская пишет о современниках, ее интонация почти не меняется; разве что появляется чуть больше пристрастия в голосе, становятся слышнее полемические нотки. Героями своих статей она выбирает тех писателей, которые интересны именно ей именно сейчас, — и пытается объяснить, почему они могут быть интересны всем и всегда. Наибольшее количество страниц в книге посвящено Андрею Битову и Александру Кушнеру. Очевидно, их автор “Движения литературы” считает самыми значительными, самыми достойными внимания современными писателями. Это выбор критика, с которым можно согласиться или не согласиться (я скорее соглашусь), но нельзя не понять логику выбора, нельзя не прислушаться к аргументации, нельзя предъявить претензии во вкусовщине или групповщине. Можно также подвергнуть сомнению их актуальность для сегодняшнего литературного процесса, но одной ли актуальностью интересен тот или иной писатель? На мой взгляд, самой оскорбительной оценкой любой книги будет мнение, что она “очень своевременная” и что кто-то “прочтет ее с большой пользой для себя”. Подобная книга сродни отрывному календарю: она жива сегодня, завтра — нет. А раз так, то и писать о ней незачем.
Если попытаться коротко определить стиль Роднянской-критика, самым уместным будет слово “полутона”. Она не пытается сказать все и сразу, а упорно, тщательно, фраза за фразой, стежок за стежком вышивает логический узор своих статей. Он становится виден только на расстоянии, когда уже закрываешь книгу и начинаешь размышлять о сказанном, но тем сильнее убеждает, тем глубже запоминается. Роднянская — мастер не афоризма, но точного наблюдения и четкого диагноза (поневоле думаешь, что это семейная черта, поскольку ее отец был врачом). “Битов так уж устроен, что писательство для него не профессиональная, а всецело экзистенциальная задача. Быть писателем — его жизненная позиция, его пожизненная каторга. Только оставаясь писателем, сознавая себя таковым, он может как-то справиться с жизнью, не спасовать перед вопросами “зачем я?” и “зачем все вокруг?”” (I, 556); Маканин — разоблачитель, но не тех или иных общественных зол, подлежащих выяснению и искоренению, а бесспорных основ человеческого общежития; таких, как любовь, верность, взаимопомощь. С холодным любопытством пополняя свою картотеку психологических типов, он препарирует людей, как лягушек, ставит над ними унизительные эксперименты, подглядывает, подобно библейскому Хаму, за их беспомощной наготой” (I, 602); и еще, о Быкове: “Перед нами романтический поэт, чья мировая скорбь, пройдя через прокатный стан бесцеремонной эпохи, превратилась в “постэсхатологическую” растерянность, а “высокая болезнь инфантилизма” предусмотрительно надела маску Одиссеева хитроумия” (II, 206) — каждая из этих цитат, на мой взгляд, достойна быть приведенной в энциклопедической статье про каждого из этих писателей как самая точная и сжатая характеристика особенностей их художественного мира.
Кстати, несмотря на солидный объем каждого из томов “Движения литературы” и внушительный именной указатель, книга Роднянской лишена энциклопедизма в привычном понимании. Ориентируясь по ней, карту литературы рубежа XX и XXI веков будет начертить сложно, или это будет карта слишком крупного масштаба. Она не претендует на роль путеводителя по современной словесности, какими являются книги Андрея Немзера или Льва Данилкина. Роднянскую больше интересуют не люди, а проблемы, и недаром самые удачные, на мой взгляд, статьи “Движения литературы” — о соотношении беллетристики и “высокой литературы”, о преображении интеллигента в интеллектуала, о современном идеологическом романе (том жанре, замечу в скобках, с которым в первую очередь и ассоциируется на Западе русская литература XIX века), о месте литературы в современной христианской культуре. Поэтому ее книга — скорее не о движении литературы, а о движении идей в литературе. О том, как они рождаются, процветают, а потом вытесняются на периферию массового читательского сознания другими, более молодыми и агрессивными.
Рецензируемый двухтомник подготовлен тщательно и с любовью. Открывается он коротким авторским предуведомлением с благодарностями, затем следует концептуальная “Беседа с автором о профессии”, своего рода “рассуждение о методе”, где Роднянская формулирует очень важные методологические предпосылки и объясняет свою эстетическую позицию. Замыкает “Движение литературы” анкетно-автобиографический текст “Вместо послесловия”, совершенно необходимый “Список первых публикаций” и, как всякую порядочную книгу, — Указатель имен. Из технических промахов можно указать только отсутствие авантитула в первом томе (при наличии его на втором) и не слишком удачное шрифтовое решение заголовков. И уж совершенно неприличным выглядит тираж — всего 600 экземпляров. Такое ощущение, что издательству важно было выпустить книгу, отчитаться по гранту, а уж как и кому она попадет в руки — не его забота. Да и цена ее не слишком внушает оптимизм.
Впрочем, в России редко когда достойные книги не были в дефиците.
Алексей Балакин