Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2007
очень субъективные наблюдения
Об авторе | Храмчихин Александр Анатольевич, политолог, постоянный автор “Знамени”. Последние публикации в нашем журнале см. №№ 8, 11 за 2006 год.
Первую (и большую), советскую, часть своей жизни я прожил в ближнем Подмосковье, с начала 90-х живу в Москве. Второй мой дом — в Питере, я знаю этот город не хуже Москвы. Но, как известно, Москва, ближнее Подмосковье и Питер — не совсем Россия. Это отдельная специфическая сущность внутри нее. Уровень и темп жизни, сами представления о ней в столицах и остальной стране расходятся весьма сильно. Даже специально изучая региональную политику, нельзя до конца осознать многие вещи, не совершив выезд “в поле”.
За последние пять лет мне удалось посетить еще тридцать регионов Российской Федерации. Это Бурятия, Марий-Эл, Якутия, Татарстан, Удмуртия, Чувашия, Алтайский, Краснодарский, Приморский, Ставропольский, Хабаровский края, Владимирская, Вологодская, Ивановская, Иркутская, Калининградская, Камчатская, Костромская, Мурманская, Нижегородская, Новгородская, Новосибирская, Омская, Орловская, Пермская, Псковская, Самарская, Тверская, Томская, Ярославская области. Камчатская и Пермская области теперь, впрочем, переименованы в края, но я пишу их в прежнем статусе. Целых пять минут я пробыл в Еврейской автономной области: показывая Хабаровск, хозяева провезли меня по новому мосту через Амур, на противоположном от города конце которого находится Смидовичский район ЕАО. Правда, из-за краткости пребывания не рискую считать “Израиль на Амуре” своим тридцать первым регионом. Я проехал и пролетел Россию “вдоль и поперек”, только авиационным транспортом налетав около 150 тыс. км. В восемнадцати регионах я бывал в командировках, в восьми — как турист, в Бурятии, Татарстане, Владимирской и Вологодской областях — в обоих качествах. Командировки подразумевали общение с региональным общественно-политическим активом, представляющим весь партийный и общественный спектр современной Российской Федерации. И в любой поездке я стремился как можно больше увидеть.
Разумеется, региональная жизнь очень сильно рушит московские политические стереотипы. Политический актив в регионах — это люди, которые хотят реализовать себя, чего-то добиться для своей земли, хотя, возможно, и себя не забыть. Москва предоставляет им весьма ограниченный набор политических организаций (причем по мере становления “стабильности” и “вертикали власти” этот набор становится все уже), поэтому широким российским душам очень трудно вписываться в эти рамки. В итоге политические взгляды местных партийных активистов могут, мягко говоря, не полностью совпадать с идеологией, декларируемой федеральным партийным руководством.
Самым ярким примером для меня стала беседа с партийным активистом в одном очень далеком от Москвы дальневосточном регионе. В беседе со мной человек очень хорошо отозвался о политике краснодарского губернатора А. Ткачева, регулярно “зачищающего” край от “инородцев”. Я сам спровоцировал обсуждение данной темы, назвав китайскую миграцию в Россию потенциально весьма опасным процессом. Мой собеседник, впрочем, демонстрировал крайнюю жесткость формулировок, от которой я сам был далек и в словах, и в мыслях. Представлял этот человек не “Родину”, не ЛДПР, не КПРФ. Он был активистом “Яблока”. И другое чудо я видел на Дальнем Востоке — когда руководитель регионального отделения СПС главным потенциальным противником России называет США, а коммунист главным врагом считает Китай. И даже в не таких удивительных случаях эклектичность взглядов людей производит сильное впечатление.
Из этого факта вытекает другой: московская система “свой — чужой” в регионах почти не работает. Вместо нее работает другая: “хороший — плохой”. Я общался с очень хорошими людьми, представлявшими совершенно неприемлемые для меня политические структуры.
К сожалению, несмотря на упомянутую эклектичность взглядов, одна из московских политических установок до регионов добралась. Самая гнусная из всех — противопоставление либерализма и патриотизма. То, что эти понятия можно совместить в рамках одной системы взглядов, для многих оказывается просто шоком. И, надо заметить, патриот гораздо легче примиряется с либерализмом, чем либерал — с патриотизмом. Это было проверено на очень многих людях. Возможно, именно в этом главная причина краха либеральных партий в современной России, а отнюдь не в том, что они “ввергли народ в нищету”.
Люди в регионах очень хорошо умеют слушать, думать и воспринимать доводы. Мне удавалось за два часа кардинально менять взгляды аудитории по такому крайне болезненному вопросу, как способ комплектования Вооруженных сил. Они начинали слушать меня убежденными сторонниками “профессиональной армии” и заканчивали сторонниками сохранения призыва. Особенно мне запомнилась одна женщина средних лет, высокопоставленный сотрудник регионального филиала очень крупной корпорации. Она сказала, что у нее растет сын, что она была уверена, что нужна профессиональная армия, и теперь поняла, что ошибалась. Женщина — по национальности бурятка. И патриотка России. Она умеет думать о стране. С либералами сложнее, многие из них почему-то обычно думают только и исключительно о себе. Возводя это в высшую добродетель. Не хочу обобщать, но тенденция есть. Впрочем, в регионах “солдатские матери”, например, очень сильно отличаются от своих московских руководительниц. Их деятельность не направлена на ликвидацию Российской армии, они лишь хотят устранить внутренние безобразия в этой армии и защитить права военнослужащих, которые у них есть по закону. В отличие от московских “правозащитников”, региональные по-настоящему пытаются защищать права нормальных, законопослушных граждан РФ. Увы, получается это у них не очень хорошо, особенно сейчас, когда в результате становления “вертикали власти” возможность независимого правосудия изжита полностью.
Я теоретически знал пагубность лозунга “Россия для русских” и получил полное практическое подтверждение этого знания. Самыми заинтересованными, живыми и патриотичными аудиториями оказывались республиканские. Причем это относится и к представителям титульной нации, и к местным русским. Не знаю, почему так получается, но факт налицо. И ни малейших признаков межнациональной напряженности не заметил я не только в Бурятии и Чувашии, но и в Татарстане, считающемся чуть ли не олицетворением сепаратизма. Возможно, некоторое исключение составляет Якутия. Нет, я не встретил никаких проявлений национализма не только в ходе общения с местными политиками и бизнесменами, но и гуляя по улицам Якутска. Но возникло чувство, словно что-то “разлито в воздухе”. Возможно, я ошибаюсь. Очень хотелось бы ошибиться. Просто в воздухе Татарстана и Бурятии (не говоря уж о Чувашии и Марий-Эл) не разлито ничего, я там чувствовал себя дома, как в Москве, Питере или, например, Костроме. Хотя в Казани я столкнулся с самым что ни на есть татарским национализмом. Беседовал я с татарской женщиной на общеполитические темы. В середине беседы она, не помню к чему, извиняющимся тоном сказала: “Я ведь татарская националистка”. “Ага” — сказал я в ответ. После чего беседа продолжилась. Так я и не понял, в чем состояла суть национализма моей весьма интересной собеседницы. Женщина была полностью вписана в общероссийский политический контекст и мыслила именно в этом контексте. Или мы чего-то не понимаем в национализме. Впрочем, одна национальная обида у татар есть, в том числе у тех, которые уж точно никакими националистами себя не считают. Обижены они на соседей-башкир. Во время всероссийской переписи населения 2002 года башкирские власти откровенно использовали административный ресурс, заставляя проживающих в республике татар записываться башкирами. Причина в том, что Башкирия — единственная республика в составе РФ, где титульная нация по численности занимает лишь третье место (после русских и татар). Вот власти и решили столь незатейливым методом поменять этнический баланс. Татары обиделись, подтвердив тем самым, что человек вспоминает о своей национальности, когда ему о ней напоминают другие.
При этом все нерусские россияне, с которыми я общался, употребляют местоимения “мы” и “наши” по отношению к России и ее народу. Не для того, чтобы сделать мне приятное, а так они думают (понять это очень легко). Более того, создалось впечатление, что “спасать Россию” могут, скорее, коренные нерусские ее жители. Отождествляя себя с Россией, они при этом в гораздо большей степени, чем русские, сохранили способность и желание работать, а также некоторые важные духовные качества. У русских и то, и другое как-то “размылось”. Поэтому для спасения страны лозунг “Россия для русских” необходимо выжигать каленым железом.
К сожалению, мне не удалось побывать в кавказских республиках и в Тыве, возможно, там возникли бы другие впечатления.
Если же говорить об аспектах не национальных, а чисто географических, то не я первый заметил, но подтверждаю — самое тяжелое впечатление производит отнюдь не сибирская глушь, а области, непосредственно прилегающие к Московской. Обобщать тоже нельзя, все они разные (больше всех мне понравилась Тверь), но тенденция очевидна. И причина очевидна — Москва просто “высасывает” отсюда все живое, и людей, и деньги. Даже лишь немногим более отдаленные Новгород и Вологда “сохранились” гораздо лучше (я имею в виду не только и не столько архитектуру и общее состояние городов, сколько человеческий потенциал). Именно северные города создают впечатление, что вот это и есть настоящая Россия. Все остальное приложилось потом, включая Москву. Причем, похоже, местные жители благодаря историческому окружению отчасти мыслят историческими категориями. По крайней мере в Пскове явно имеет место “новгородский комплекс”, коему уже, наверное, веков восемь. Отношения Новгорода и Пскова исторически были таковы, что Новгород постоянно оказывался старшим, а Псков очень хотел быть хотя бы равным. И до сих пор псковитяне по любому поводу доказывают, что нет, не были они “младшим братом”, а были как минимум равными. В Новгороде никакого “псковского комплекса” не наблюдается. Здесь абсолютно уверены, что они были, есть и, очевидно, будут старшими. И надо сказать, что выглядит Новгород лучше Пскова. Потенциально Псков по красоте ему, безусловно, не уступает, но потенциал надо уметь реализовать. В Новгороде это получается лучше, что бы сейчас ни происходило в местных политических кругах.
В исторических категориях мыслят и жители трофейной Восточной Пруссии, носящей странное название “Калининградская область”. А его центр, Калининград, недавно отметил 750-летие. Можно только поражаться прозорливости древних пруссов, которые предугадали появление на свет всесоюзного старосты. Впрочем, большинство жителей областного центра, особенно молодых, зовут свой город Кенигом. Тут нет никакого сепаратизма, просто уж очень нелепо официальное название. Гораздо естественнее было бы гордиться древним русским городом Кенигсбергом. Местные жители уже сейчас активно “пиарят” нашего великого соотечественника Канта. Знаменитый немецкий философ ни разу в жизни не выезжал из Кенигсберга, поэтому считать его соотечественником вполне естественно. Более того, во время Семилетней войны Восточная Пруссия два года входила в состав Российской империи и Кант присягал ей на верность. Так что все абсолютно законно. Вообще, регион этот чрезвычайно оригинален. Здесь нет настоящих коренных жителей, всех ее нынешних обитателей завезли после 1946 года. Тем не менее здесь уже успел сложиться свой менталитет, особенно укрепившийся за те пятнадцать лет, что область отрезана от основной России. Жители области очень хотят считать себя европейцами. При этом они хотят остаться русскими. При этом они весьма слабо представляют, как им строить регион. Втайне они надеются, что в Москве наконец-то додумаются за них. Пока же они раскручивают Канта.
Другой регион нашей необъятной Родины понемногу начинает раскручивать еще одного нашего великого соотечественника — Чингисхана. В Монголии уже давно строится культ этого исторического деятеля. Между тем, ряд историков считает, что родился завоеватель на территории нынешней Бурятии. Соответственно, он тоже наш соотечественник. И в Улан-Удэ уже продают его сувенирные изображения. Хотя Канта, наверное, раскрутят быстрее и увереннее. Все-таки Чингисхана в России воспринимают, мягко говоря, неоднозначно. К тому же буряты — люди в целом достаточно тихие и созерцательные. У них меньше энергии, чем у восточнопрусских русских.
Сибирь и Дальний Восток ментально гораздо ближе к русскому Северу. Пожалуй, можно сказать, что они в большей степени могут претендовать на то, чтобы называть себя Европой, чем регион, по странному недоразумению названный “Центральной Россией” (настоящий географический центр России находится в Восточной Сибири). Причина тоже хорошо известна — восток России традиционно заселялся внутренне свободными людьми. Одни сами шли и ехали, других ссылали. “Сибирский характер” — отнюдь не миф. Он есть, и он, в общем, привлекательнее характера обитателей европейской части страны.
В мемуарах генералов и офицеров Вермахта, воевавших во Вторую мировую на Восточном фронте, “сибирская дивизия” — это олицетворение чего-то ужасного, встречи с которым необходимо как-нибудь избежать. А если не избежали — считай, конец. Против сибирского характера не попрешь.
Свободные люди по собственной инициативе присоединили к России гигантское пространство к востоку от Урала. Это произошло триста—четыреста лет назад. Однако до сих пор существуют сомнения, наше ли это пространство. При том что никаких других сколько-нибудь законных претендентов на него нет, здесь живут русские и те коренные народы, которые жили и до нашего прихода. За истекший период всерьез освоить это пространство не удалось. К востоку от Новосибирска оно остается практически пустым. На нем есть лишь отдельные “острова”, до которых “только самолетом можно долететь”, хотя находятся они на материке. Самое тяжелое впечатление из всех российских городов с точки зрения внешнего вида (я уже постепенно перешел от политики к жизни) произвели на меня те два города, которые не связаны с “большой землей” наземными коммуникациями — Якутск и Петропавловск-Камчатский. Причем если к Якутску железную дорогу, может быть, лет через десять все-таки дотянут, то у Петропавловска шансов нет. В обоих случаях влияет и климат — резко континентальный в Якутии (пятидесятиградусный мороз зимой бывает чаще, чем в Москве десятиградусный, а весной под городом начинает таять вечная мерзлота) и, наоборот, резко океанический на Камчатке. Из-за постоянных циклонов, приводящих к регулярному закрытию аэропорта Елизово, само попадание сюда становится почти подвигом (если учесть финансовую сторону такого путешествия, то это подвиг в квадрате). Именно Камчатка — единственное место в стране, где я услышал откровенно сепаратистские заявления, хотя здесь национальный фактор отсутствует полностью. Что им этот сепаратизм даст, никто хоть сколько-нибудь внятно объяснить не мог, но чувство оторванности и заброшенности давит очень сильно. И большинство людей стремится убыть куда-нибудь позападнее. Хотя бы в Иркутск или Красноярск.
Единственной более или менее обжитой частью российского Востока является полоса земли вдоль Транссиба, то есть, фактически, вдоль границы. В конце его, на 9288-м километре, стоит великолепный Владивосток. Этот город обладает колоссальным драйвом, нигде кроме Москвы в России такого нет. Почти не уступает ему и Хабаровск. Но и отсюда люди активно уезжают “в Россию” (так и говорят). Они не понимают своей перспективы на Востоке. При этом на них чудовищно давит наш замечательный “стратегический партнер” — Китай. Жить в нескольких десятках километров от границы с ним — это очень специфическое ощущение… Обитателям европейской части его не понять в принципе. Хотя отсюда не только уезжают, сюда и приезжают. Не только китайцы, а русские — с Камчатки, Сахалина, Колымы, Чукотки. Поэтому две дальневосточные столицы пока держатся. Здесь несмотря ни на что есть много возможностей. И есть люди, остающиеся “из принципа”.
Кроме специфики жизни рядом со стратегическим партнером, европейские россияне совершенно не представляют себе сибирско-дальневосточных расстояний. И в Хабаровске, и во Владивостоке мне рассказывали, как из Москвы им отправляли какую-нибудь вещь, чтобы они ее передали на Камчатку, потому что “это ведь у вас там рядом”. При этом никому из москвичей не кажется, что Омск расположен рядом с Москвой. Между тем, от Владивостока до Петропавловска-Камчатского расстояние как раз такое же, как от Москвы до Омска. Лететь три с половиной часа (проверено на собственном опыте).
Кстати, в России весьма своеобразно устроено авиасообщение. Опустим вопрос цен, его сложно обсуждать сколько-нибудь вежливо. Но и конфигурация маршрутов очень интересна. Из любого сибирского или дальневосточного города в Москву есть два—три рейса в день (причем, как правило, вылетают они друг за другом с минимальным интервалом рано утром). В другие же города России рейсов либо вообще нет, либо один рейс в неделю. В результате “из Сибири в Сибирь” напрямую проще попасть только в том случае, если пункт отправления и пункт назначения являются соседними (в сибирском понимании этого слова, то есть не больше 1000 км) станциями Транссиба (тогда можно за приемлемое время доехать на поезде). В любом другом случае, скорее всего, добираться быстрее (и, что особенно поразительно, дешевле) через Москву.
В Восточной Сибири есть Байкал — место абсолютно исключительное, ничего подобного в мире больше нет. Это главное природное достояние России. Он действительно священный, это можно понять, только побывав там. В силу своей исключительности Байкал имеет колоссальный туристический потенциал, несмотря на безобразно дорогие авиабилеты из Москвы до Иркутска или Улан-Удэ. Однако, сидя на берегу озера примерно в двухстах километрах к северо-западу от Улан-Удэ и глядя на иркутский берег и остров Ольхон в лучах заходящего солнца, думал я, что лучше этот потенциал не реализовывать. Ибо наши люди загубят все. И даже если каким-то непонятным образом добиться экологической чистоты мест отдыха, само их массовое появление отберет у Байкала очень много. А этого делать нельзя, потому что Байкал священный.
В Западной Сибири есть Алтайский край. Едешь там очень долго по пейзажу, очень напоминающему центральнороссийский. И это становится скучно. А потом подъезжаешь к горам. И, даже не въехав в них, остановившись в Белокурихе (ничем не хуже курорт, чем Ессентуки или Кисловодск), понимаешь, что здесь тоже исключительно высокий туристический потенциал. Еще есть город Томск, бывшая столица Сибири, в начале ХХ века откупившаяся от Транссиба (потому что от него было много шума и дыма) и из-за этого утратившая свой столичный статус (его забрал Новосибирск, на месте которого тогда был маленький полустанок). Сохранил он, однако, университет, старую деревянную и каменную архитектуру и очень интересный менталитет. Себе на уме такой город с лучшей в стране региональной телекомпанией. Еще есть Омск, который теперь навсегда город Колчака (хотя памятник ему с боем поставили не здесь, а в Иркутске). С памятником вылезающему из люка сантехнику Степанычу в самом центре и улицей Рабиновича, ведущей к Крестовоздвиженскому собору.
Очень многие омичи в последние годы жили за счет Чукотки. Даже возник авиарейс Омск — Анадырь. Дело в том, что в “Сибнефть”, которой владел Абрамович, входил Омский нефтеперерабатывающий завод (лучшее в стране предприятие данного профиля). Он сам по себе давал жить значительной части жителей области. А когда Роман Аркадьевич решил подкормить Чукотку путем руководства ею, он стал вахтовым методом возить туда врачей, учителей, инженеров и т.д. Удобнее всего ему их было брать все в той же Омской области. В результате многие омские бюджетники сумели получить довольно неслабые деньги. Сейчас, правда, “Сибнефть” перерегистрирована в Санкт-Петербурге под названием “Газпромнефть”. Пожили омичи — и хватит. Вертикаль. Хотя, наверное, омичи выживут, несмотря на старание Москвы их загубить.
Российские люди вообще оказались вполне изобретательны в смысле выживания. Это особенно хорошо заметно на примере некоторых малых городов. Вряд ли многие их жители что-то слышали о китайской стратагеме номер 7 — “извлечь нечто из ничего”. Но они ее реализуют на практике. Муром извлекает “нечто” из Ильи Муромца, Кунгур — из ледяных пещер, Углич — из царевича Дмитрия, Мышкин — из музеев мыши и валенок, Плес — не только из Левитана, но, представьте себе, из “Первобытного музея” и “Музея свадьбы”. Козмодемьянск провозгласил себя Васюками и проводит Бендериаду. Елабугу обеспечивают Цветаева, Шишкин и кавалерист-девица Наталья Дурова. В Чистополе есть Пастернак. И еще что-то есть, потому что город каким-то образом получился очень симпатичный и ухоженный.
Совершенно непонятно, из чего извлекает “нечто” небольшой (хотя и столичный) город Чебоксары. По масштабам строительства современных жилых домов он, пожалуй, превосходит Москву (в относительных цифрах, конечно). Большое количество современных зданий, скажем, в Перми или Иркутске можно объяснить тем, что это крупные, развитые города. Откуда деньги у Чебоксар? Интересно, что сами жители чувашской столицы внятно ответить на этот вопрос не могут. А еще ведь возникает следующий вопрос — эти новые дома в Чебоксарах, а также в Перми и Иркутске, а также практически во всех виденных мной городах пользуются реальным спросом? Про инвестиционный потенциал таких квартир никто ничего не слышал, значит, их покупают?
Еще видел я, как гуляет народ в выходные в уральской глуши, в районе удмуртского города Сарапула (на стыке границ этой республики с Башкирией и Пермской областью). Берега Камы уставлены сотнями машин, в основном иномарок, по реке гоняются катера и гидроциклы. Да и дома в деревнях здесь очень даже неплохие. Откуда это все? Очевидно, что в этой глуши вполне значимая часть людей живет хорошо. И такое же впечатление возникает в большинстве посещенных мной мест.
И вряд ли моя выборка является совсем нерепрезентативной. Я посетил все географические зоны РФ, все типы регионов, отнюдь не только региональные столицы, а и местную “глубинку”. Я не сомневаюсь, что есть довольно много мест, где народ живет очень плохо. Но я очень сильно сомневаюсь, что до 1991 года народ там жил хорошо. Я еще прекрасно помню, как совершенно нездорово было жить в 70—80-е годы даже в ближнем Подмосковье, а ведь это был “расцвет застоя”, самый благополучный период в истории СССР.
По-видимому, вопреки московскому мнению, народ в стране живет сейчас лучше, чем в советское время. Сложились эффект реформ 90-х и нефтяного бума 2000-х. Насколько экономически здоровым является нынешнее благополучие, насколько мы его реально заработали, как ударят по нам нынешние политические и идеологические “нововведения” — вопросы совершенно отдельные.
Все написанное здесь не претендует на истину не только в последней, но даже в первой инстанции. Я лишь описал СВОЮ Россию. У меня она вот такая.