Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2006
“Между морем и миром…”
Галина Ермошина. Круги речи. Книга стихов. — М.: АРГО-РИСК, Тверь: KOLONNA Publications. — Проект “Воздух”, вып. 5 (серия “Поэты русской провинции”), 2005.
Можно сказать, что серия “Поэты русской провинции” развивает направление, заложенное “Поэзией русской диаспоры” (НЛО). Цель одна и та же — вывести представление о русской поэзии за пределы Садового кольца, показать читателю единое неразрывное поэтическое пространство. В этом смысле новая книга самарской поэтессы Галины Ермошиной — фрагмент причудливой карты русской поэзии, может быть, не самый яркий, зато значимый.
Ермошина предпочитает две поэтические формы — либо регулярный стих с обедненной рифмой (“Дельфины не могут долго держать печали, / рыбьи шорохи в медном расплавленные не зря, / чья вода ведет к переменам из дня и дали, / и на дне восковые фигурки и бабочки у фонаря”), либо мини-прозу, настроенческие эссе (“Пыльные слова воскресенья. Включи его свет: forever. На влажных простынях отпечаталась Африка твоего позвоночника. Здесь теперь подозрительна подпись. Ее долго разглядывали в лупу, отказавшись от правильности числа. Хронология беззвучна”).
В стихах все больше биология — рыбы, ежи, тритоны, ласточки. В мини-эссе — “вторая природа”, “вещный мир” — простыни, хина, лифт, стены. В стихах устойчивый образ — вода во всех ее формах (море, река, лед, дождь), в мини-эссе — “мертвая почва”, “черно-белая равнинная апатия”, эрозия, часовой механизм, каменная стена… Стихи явно апеллируют к Элладе — и персонажами (Одиссей, Эвридика), и ритмикой, и системой образов с явной отсылкой к мандельштамовскому “флейты греческой тэта и йота” — мята, виноград, ласточка… Мини-проза — к современному англоязычному Западу (every night, copyright, cry, dream, enter…) с его тягой к верлибру и механистической фиксации моментального состояния чего бы то ни было — души или окружающей действительности.
Перед нами явная попытка не столько скрестить, сколько “развести” два начала отечественной поэзии, при том что разделить неразделимое в принципе не представляется возможным.
Отсюда и болезненная раздвоенность, сквозящая в стихах Ермошиной, “промежуточность” ее излюбленных символов. В ее стихах часто фигурирует лед (“твердая вода”), дельфин (“не рыба”), корабль, остров (“не море”).
голос пряжи — стальной, деревянный, медный,
взгляду-первенцу от лица до солнца
ближе отталкивает, шепчет на ухо, медлит,
ты привязан к доске корабельной, к суше,
хватит ли силы еще убежать к лесу,
мимо, минуя пространство, воздух на веслах сушит,
в круге воды обнажит леску.
…
линию острого берега запоминают улитки,
ткут полотно тебе, раковину оставив,
мимо закрытых глаз у нее перетерлась нитка,
мимо всего остального хлопают ставни.
…
веретено сломалось, плавучий остров,
это не ты к нему, а он за тобою глотает сажу,
выброси компас и карту, тебя догонит,
что потеряешь, когда повернешь к дому?
Смысл стихотворения достаточно темен и символичен, однако именно вследствие этой своей символичности поддается расшифровке. “Раковина” — символ Средиземноморья, античности, гармонии.
“Нить”, “полотно”, “веретено” — это, конечно, и “нить судьбы”, выпрядаемая Парками, и то полотно, которое “натрудил в морях” корабль Одиссея. Но, в отличие от хрестоматийного героя, лирический герой Ермошиной не возвратится домой “пространством и временем полный”. Возвращаясь, он не столько приобретает, сколько теряет, поскольку нельзя же вправду считать приобретением “песок в петлях дверных”. И дело даже не в том, “тот ли догнал тебя дом и тот ли остров”, — возвращение в принципе невозможно, поскольку возвращаться некуда. Все, что связано не с “золотистыми шкурками ветвей”, “греками и мятой”, “медовым шаром, где поселились осы”, а с предметным миром, с бытом, “цивилизацией”, — отчуждено в прозу, умерщвлено, вытолкнуто из стихов и механизировано.
“Словесный ракурс — хорошо сделанный чертеж перспективы. Чтобы проверить его, умелый механик только подстраивает размер шрифта, изолируя вход. Мы готовы отозваться на ссылку мраморного календаря, чередующего титры вымышленных имен, когда зрительная память искусственного света заменит мембрану четкого почерка на блуждающем пространстве распятия”.
Самара, где живет поэт, — город не то чтобы сухопутный, но уж точно континентальный, не морской. В этом смысле море с его морскими черепахами, дельфинами и “корабельным соком” порождено не столько реалиями, сколько все той же “тоской по мировой культуре”. Что, кстати, прекрасно соотносится с названием проекта, под эгидой которого и выпущена эта книга (здесь же вышли книги Вениамина Блаженного, Александра Скидана, Гали-Даны Зингер, Александра Ожиганова — уже из этого списка понятно, что “русской провинцией” дело не ограничивается). “Воздух” — это мандельштамовский “ворованный воздух”, открытое, распахнутое пространство. Взаимопроникновение воздушных поэтических масс сейчас, пожалуй, один из немногих рецептов, спасающих от “культурной духоты”, по ряду причин угрожающей современной русской литературе.
Мария Галина