Перевод с польского: Святослав Свяцкий
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2006
Шимборская по-русски
Вислава Шимборская. Соль. Стихотворения. Перевод с польского: Святослав Свяцкий. —
СПб: Logos, 2005.
У российского читателя, который хотя бы что-то знает о польской литературе, имя Виславы Шимборской вызовет, скорее всего, две ассоциации, каждая из которых тянет на свою легенду. Это, во-первых, Нобелевская премия, которую Шимборская получила в 1996 году, а во-вторых — Краков, в котором Шимборская живет уже много десятилетий и в котором жили другой польский нобелевский лауреат Чеслав Милош и великий фантаст ХХ века Станислав Лем.
О собственно же поэзии Шимборской читателю, не владеющему польским языком, сказать практически нечего. И не по причине лености и нелюбопытства, а потому, что русских изданий Шимборской, которую давно знает “вся Европа”, а после Нобелевской премии — и “весь мир”, до сих пор не существовало. Время от времени, правда, появлялись переводы в антологиях и периодике. Так, очень содержательную подборку переводов Шимборской напечатала в своей антологии “Польские поэтессы” Наталья Астафьева. Переводил Шимборскую и Владимир Британишский. Две последние книги Шимборской в переводе Асара Эппеля опубликовал журнал “Иностранная литература”. Но это все же были отдельные публикации, которые редко соединяются в восприятии носителя другого языка в цельный образ поэтического явления и становятся открытием поэта.
И вот сейчас усилиями Святослава Свяцкого вышел сборник Шимборской в двести с лишним страниц, включающий стихи из восьми основных ее книг, по которому наш читатель, наконец, сможет составить представление об этом большом поэте ХХ века. А Шимборская без преувеличения поэт мирового масштаба.
Это всегда удивительное ощущение, когда перед читателем, открывшим книгу незнакомого — к тому же иноязычного — поэта, предстает поначалу совершенно новое для него пространство слов, образов, мыслей, переживаний, и вдруг сквозь все это начинают проступать те сокровенные смыслы быта и бытия, которые каждый ищет наедине с собственным языком.
Самый текст этой книги, состоящий из отдельных сюжетов, образуемых разными состояниями, но всегда максимальным напряжением души, без которого стихов не бывает, можно читать подряд, выборочно, в случайной последовательности, но из отдельных строк всегда выстраивается сложный по переживанию и прозрачный по выражению некой высшей целесообразности и внятности смысла рисунок прочувствованной мысли.
Свяцкий в предисловии называет Шимборскую поэтом-философом, Наталья Астафьева в своей антологии — интеллектуальным поэтом, польский поэт и литературовед С. Бараньчак пишет о ней как о поэте, который “опережает философов, антропологов, психологов, социологов, историков, политологов и других поэтов в умении ухватить и назвать суть того, что беспокоит нас и болит в современном мире и в нашей человеческой природе”. А в обосновании присуждения ей Нобелевской премии была и вовсе неожиданная характеристика: “…за поэзию, которая с иронической точностью раскрывает законы биологии и действие истории в человеческом бытии”.
Все это так. Поэт такого масштаба и таких поэтических возможностей, как Шимборская, — больше чем философ, социолог, историк и т.д. Умнейший и проникновеннейший поэт: что может быть больше этого — глубже, объемнее, долговечнее?.. Вопреки хорошо известной цитате из Пушкина о том, что поэзия должна быть глуповата (опровергнутой прежде всего им же самим), — настоящий поэт очень умен, поскольку ему, как никому иному, подвластна речь — точность и многозначность слова, обертоны смыслов. Иосиф Бродский заметил, что лингвистическое превосходство поэта есть его психологическое превосходство. Именно поэтому поэт может то, чего не может ни философ, ни социолог, ни ученый. Он улавливает неуловимое — вечно изменяющуюся мысль о жизни, вечное переживание ее поиска. “Поэт, если только он настоящий поэт, обязан все время твердить “не знаю”. Каждым своим произведением он пытается дать на что-то ответ, но едва поставлена точка, как его охватывает сомнение, и он уже ощущает, что это ответ не исчерпывающий, временный”, — сказала в своей Нобелевской речи Вислава Шимборская. Ее книги — это вечное “не знаю” и удивительные по своей простоте и мудрости ответы.
Итак, если попытаться одной фразой охарактеризовать поэзию Шимборской, можно сказать, что это великий в своей проницательности ум и великое воображение. Только в этом единстве, достигаемом в слове — основном материале поэзии и основном ее результате, — только в этом единстве — основание любого знания. В начале было слово:
Следует брать его в кавычки.
Оно прикидывается, будто, не зная упущений,
Сосредоточило, охватило, включило и обладает.
А меж тем это всего лишь
Осколок хаоса.
Или:
Только не постоянно
И не навсегда.
День за днем,
год за годом
проходит в ее отсутствие…
Говорят — совершенно справедливо, — что стихи надо читать в оригинале. Но тем не менее подавляющее число читателей “не своей” поэзии читает ее в переводах. Стихи и переводят для того, чтобы их читали, и будут переводить, и будут эти переводы читать, пока существует поэзия и существует ее читатель.
Но переводить стихи необходимо и по другой причине. Переводы прививают к языку, на который эти стихи переводятся, нечто существенное от языка, с которого переводят, — опыт переживания и способ его выражения. Перевод — это расширение поэтической речи, акт коммуникации. Русская Шимборская, представленная в книге “Соль” (название одной из ее книг, видимо, метафорически обозначающее и замысел переводчика), — теперь часть русского поэтического языка.
“Это было давно…” — так начинается послесловие переводчика. “Давно” относится ко времени его знакомства с Шимборской в 1963 году, на излете нашей оттепели и на пороге взрыва интереса к Польше, который пережили в Советском Союзе. О сути его сказал потом Бродский: “Польша была поэтикой моего поколения”. Польша была поэтикой свободомыслия. В том далеком 1963 году Свяцкий не мог знать, что создаст первый российский аналог поэзии Шимборской, но именно тогда — с первых впечатлений от встречи — начался путь переводчика Свяцкого к книге, которая сложилась спустя четыре десятилетия.
Ирина Адельгейм