Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2006
Об авторе | Дмитрий Юрьевич Веденяпин родился в 1959 году в Москве. Поэт, переводчик. Окончил Институт иностранных языков имени Мориса Тореза (ныне Лингвистический университет).
Работал ночным сторожем, рабочим в геологических и археологических экспедициях, тренером по самбо, жонглером, преподавателем английского языка, читал лекции о русской литературе, переводил поэзию и прозу (прозу Исаака Башевиса Зингера, Майкла Каннингема, стихи Карла Кролова и других английских, американских, французских и немецких классических и современных авторов).
Первые публикации состоялись в начале 80-х годов в самиздате и тамиздате. Начиная с 1987 года публиковался в журналах “Новый мир”, “Континент”, “Постскриптум”, “Новая Россия”, “Новая Юность” и др.
Автор двух книг стихотворений.
Живет в Москве.
* * *
— Благодать — не морошка, её не бывает немножко,
Отлетела — и нет.
А когда отлетит, нас бросает и кружит, как ворох
Жухлых листьев… Монах отражался в глазах, как в озёрах —
Перевёрнутый свет.
Не шагнёшь — не поймёшь, что к чему под чернильной водою:
Торф ли там, или ил.
Что ж стоишь, словно ты — новоявленный дедушка Ноя,
Юный Мафусаил,
И не несколько жалких “ку-ку” и сомнительных “охов”,
А века и века
Будешь зорко бродить по лесам, как писатель Набоков,
Разве что без сачка…
Мимо бабочек-шахмат, сквозь отсветы, вспышки и блики,
Уходя на войну,
Заскользить, замечтавшись — о чём? — по-над морем черники,
И очнуться в плену.
Ведь неважно, кто ты на доске: ферзь, король или пешка, —
Продырявлен твой щит.
Чёрный поп в клобуке, соловецкий монах-головешка
Знал, о чём говорит.
2002
1
Вдруг начались серьёзные дела.
Как бы погасли солнечные пятна.
Жизнь, что была, взяла и уплыла,
Как облако, немного безвозвратно.
На яблоне сидит “павлиний глаз”,
“Лимонницы” калитку украшают,
Мерцая, “адмирал” пустился в пляс…
Но бабочки уже не утешают.
Горит отдельно эта красота,
Отдельно птицы тенькают и вьются.
Старик в пенсне кричит: “Я сирота”,
Смешно кричит, и в зале все смеются.
Однажды, сорок лет тому назад,
Я тоже был один на целом свете:
Проснулся — дом молчит, и дачный сад
Молчит, пустой, и в нём сверкает ветер;
Мир обезлюдел; никакой мудрец,
Я точно знал, не сможет снять проклятье,
Пока между деревьев наконец
Не замелькало бабушкино платье.
Приходит страх, и смысл лишают прав.
Недаром в мире пауза повисла
Как грустная неправда тех, кто прав,
И стрекоза “большое коромысло”.
В огромном чёрном городе зимой
Метёт метель на площади Манежной,
И женщина, укрывшись с головой,
Лежит без сна в постели белоснежной.
Был смысл как смысл, вдруг — бац! — и вышел весь,
А в воздухе, как дым от сигареты,
Соткался знак, что дверь — не там, а здесь
В пещеру, где начертаны ответы
На все вопросы: о природе зла,
Путях добра и сокровенной цели
Всего вообще… Серьёзные дела!
Я ж говорил! А вы: “Мели, Емеля”.
2003
2
Стеклянная дверь, ночь и лес звёзд,
И просто лес, и море холмов, и просто
Море, и — меньше секунды (прост
Странный совет) нужно — не девяносто
(В том-то и дело!) лет, чтобы понять: судьба —
В буквах как звёздах-снах в небе пустыни.
“Птица, кот и собака, — крикнул Саид-Баба, —
Вы свободны отныне!
Трусость, спесь и предвзятость мешали мне видеть свет, —
Спохватился Саид, от восторга шатаясь как пьяный, —
Вот и дверь, — ахнул он, — если так, может быть — разве нет? —
Просто дверью — стеклянной”.
2003
Раньше лучше было…
Какие были времена!
Теперь не то — Бен Ладен, Путин…
А раньше — сосны, тишина,
“Во всём… дойти до самой сути”.
С утра по выходным мячи
И люди прыгают на пляже,
И запах тины и мочи
В кабинках и не только даже.
В лесу, оправленном в закат
(Где комары звенят, зверея),
Прекрасные московские евреи
О Мандельштаме говорят.
* * *
Что говорить о прочих, если даже
Мужик не перекрестится, пока
Не грянет гром и не пробьёт в пейзаже
Пробоину размером с мужика.
Но иногда (возможно, это сны),
Речь, в сущности, о музыке — возможно,
Какой-то неземной и невозможной —
Случаются включенья тишины.
Последняя петарда, свистнув, косо
Взмывает в небо — бах! — немая взвесь…
И только выпь о четырёх колёсах
Кричит во весь…
И что-то есть, по крайней мере то,
Чем дышит летний двор в объятьях ночи:
Негадкий смысл, неплоский мир, короче,
Надежда — сами знаете на что…
2004
* * *
Как в кровати между папой и мамой
Пьёшь бессмертие… А может быть, все мы
Просто знали про незнанье Адама,
Потому что были ближе к Эдему?
С каждым годом жизнь вокруг безадамней,
Безэдемней — что же тут удивляться?!
Даром, что ли, там мы все вверх ногами,
Как в утробе, чтоб удобней рождаться?
Дальше от, но к значительно ближе.
Tout le reste, конечно — литература.
Может, я ещё возьму и увижу
Маму, папу, бабушку, бабу Нюру?..
2004
* * *
В тесноте скрестившихся плоскостей
Луч, как чижик, скачет туда-сюда,
Чистый Чехов — вечером из гостей,
Утром в гости: пьеса про “нет” и “да”,
Вдох и выдох… Мир, чей мир не спасти,
Ищет мира, лезет лучом в глаза,
Окликает, верит в тебя почти
Бесконечно — если тебе не за.
2005
* * *
Как кто убил?.. Из книжки лился свет
Взамен того, убавленного на ночь
За шторами… И смех, и грех, и бред…
Вы и убили-с, Родион Романыч…
Переморгнёшь — и на древесном срезе
Дрожат лучи,
Как в “Зеркале”, где Бах и Перголези,
Блестят ключи
В руке того, который (верь, не верь) —
Кому? когда? за что? — никто не знает —
Поставлен отпирать — и отпирает (?!)
Тугую дверь.
2005
* * *
Пустота как присутствие, дырка как мир наяву,
“Нет” как ясное “есть” вместо “был” или “не был”
Превращают дорогу в дорогу, траву в траву,
Небо в небо.
Заполошная мошка, влетевшая с ветром в глаз,
На дороге у поля, заросшего васильками
(“Наклонись, отведи веко и поморгай семь раз”),
Что-то знает о маме.
В перепутанном времени брешь как просвет
Между здесь и сейчас — бой с тенью
Между полем и небом, где всё кроме “нет”
Не имеет значенья.
2005, август
Пинг-понг
Женщина выходит из подъезда
Прямо в сон (в каком-то смысле вещий)
Мальчика, от страха — больше-меньше —
Верящего в солнечные вещи.
Ведь, по слухам, свет не в беспорядке
Падает, а как бы в форме храма
Мальчика) — и тот, и этот самый.
Отчего же остаётся только
Страх и всё, а солнечные вещи
Прячутся, как счёт у — сколько, сколько? —
Запыхавшихся на “больше-меньше”?
2005
* * *
маркиза де Помпадур
Вся эта унылая чушь?
Ведь даже у бабы-на-чайник
В глазах: после нас хоть dйluge.
А было, недолго, но было:
Каких-нибудь пару недель
И вправду чего-то сквозило
Сквозь ту диковатую Ель.
Едва, но маячило всё же,
Пока не сработалось в нуль
И не загудело похоже
На этот маркизин буль-буль.
2005
* * *
Памяти пятидесятых
Сквозь белый день цветные пятна, где —
Казалось, люди, оказалось, время —
Со всеми вместе в снежной чехарде,
Тогда — почти, сейчас — совсем со всеми…
Сквозь чёрное июльское окно
Лос-Анджелес светился, как в кино;
Гостиница переливалась ало,
Дымилась сигарета, и вино
Мерцало.
Надежда, вера, нежность, страсть и страх,
Как Бим и Бом, сражались с темнотою,
Той, где отель, и той, где снежный прах,
Но комната уже была пустою.
Немного мелодраматично, но
Тут ничего поправить не дано,
Молитвенными не прожечь словами
Разворошённый этот неуют,
И только слёзы что-то могут тут
И там, как в настоящей мелодраме.
2006
* * *
Конечно, плохо, даже очень, но
В лесу, где листья падают на дно;
В троллейбусе, где, как птенцы на ветке,
Сидят уютный старичок в беретке
И девочка в уродливом пальто,
Которая — ты точно знаешь, что —
Лет через двадцать-тридцать — вспоминая
Вот это время (в перспективе “то”),
Кому-то, хмыкнув, скажет: “Смех! Тогда я
Носила это жуткое пальто
И ничего — носила и носила…”
И некто спросит: “Сколько тебе было?”
И женщина, прикинув, скажет: “Шесть”…
Бессмыслица, но в этом что-то есть.
2006