Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2005
Об авторе | Галина Юзефович родилась в 1975 году в Перми. Закончила историко-филологический факультет РГГУ по специальности “история Древнего мира, классическая филология”. Публиковалась в “Еженедельном журнале”, “Новом очевидце”, “Эксперте”, “Огоньке”, “Русском Newsweek’е”. В прошлом году опубликовала в журнале “Знамя” статью “Невозвращенцы”.
Каждое время выдвигает на передовые позиции собственный класс-гегемон — определенную привилегированную социальную прослойку, на которую немедленно начинают ориентироваться производители, рекламодатели, пиарщики и прочие поставщики разного рода ценностей — как материальных, так и нематериальных. Необходимый атрибут такого класса-гегемона в самом грубом приближении сводится к деньгам и (или) власти, а при чуть более сложном прочтении — к заложенной в нем перспективе внутреннего развития и наличию определенных рычагов, позволяющих влиять на общественное мнение и служить эталоном грамотного и разумного современного потребителя.
Класс-гегемон задает социальные приоритеты и определенные потребительские стандарты, служа своего рода “лидером моды” (или, как говорят фрацузы, lanceur’ом) в самом широком смысле этого слова — даже если само понятие “мода” как таковое лежит вне поля интересов его представителей. Таким образом продукт, проданный представителю класса-гегемона, помимо реальной выгоды приносит продавцу выгоду символическую, выполняя, по сути дела, ту же функцию, что и часы определенной марки на руке знаменитости, провоцирующие всех поклонников этой знаменитости покупать такие же часы или, на худой конец, их дешевые реплики.
На протяжении последних ста лет в России сменилось несколько генераций класса-гегемона. Если в годы, предшествовавшие Октябрьскому перевороту, основной интерес, с точки зрения производителей ценностей, вызывали представители формирующейся буржуазии (именно они, а вовсе не рафинированная интеллигенция Серебряного века, являлись основными ценителями и потребителями так умиляющих нас сегодня шехтелевских особнячков и конфетных оберток в стиле ар-нуво), то после событий октября 17-го вектор резко сместился в сторону так называемого “пролетариата” — со всеми вытекающими. Позднее образцом “правильного” потребителя постепенно стала обширная категория служащих (в том числе, хотя и далеко не в первых рядах, “советская интеллигенция”), а после переворота начала 90-х их место заступили пресловутые “новые русские” — те самые “солидные господа”, на которых, как все мы помним, позиционировался пресловутый пелевинский “солидный Господь”.
Сегодня ситуация в очередной раз меняется, и вакуум, образовавшийся после фактического исчезновения со сцены краснопиджачно-голдовой публики, вновь заполняется. Нынешний класс-гегемон правильнее всего назвать “офисной интеллигенцией” — именно этим термином удобнее всего описывать молодых (от 25 до 40) людей, получивших неплохое образование, работающих на достаточно высоких, хотя и не топовых должностях в приличных (часто западных) компаниях, зарабатывающих от одной до трех тысяч долларов в месяц, счастливых в браке, любящих родителей, обладателей благоприятной кредитной истории, иномарок экономического класса и “двушек” в приличных районах. Информация об этой социальной прослойке обширна и глубоко проработана: маркетологам, занимающимся профессиональным “окучиванием” данной целевой аудитории, известно, где и как ее представители любят отдыхать, где учатся их дети, куда сами они ходят играть в боулинг, одежду каких марок предпочитают и какой породы их собаки.
Почему именно “офисные интеллигенты” становятся сегодня классом-гегемоном, понять, в общем, несложно: они достаточно молоды (вот вам и перспектива развития), достаточно состоятельны для того, чтобы гарантировать определенный — не слишком низкий, но и не слишком высокий — стандарт потребления и служить эталоном для менее обеспеченных слоев населения, однако, в отличие от людей по-настоящему богатых, они еще не пресыщены и к тому же сравнительно многочисленны. Но главное их достоинство, с точки зрения маркетологов, состоит в относительной предсказуемости — по крайней мере, к такому выводу можно прийти, анализируя их пристрастия в том, что касается материальной сферы.
В этом контексте логично предположить, что предпочтения офисной интеллигенции в том, что касается сферы духовной, будут столь же легко прогнозируемы и типичны. Именно эта — такая, казалось бы, очевидная — предпосылка заставляет активизироваться производителей и дистрибьюторов разного рода культурных ценностей, пытающихся спозиционировать свою продукцию именно на эту перспективную, достаточно грамотную и подготовленную, но в то же время платежеспособную аудиторию.
Подлинно успешных проектов такого рода, по сути дела, пока только два. Во-первых, это фильмы режиссера Сергея Балабанова — его “Брат”, “Брат-2” и даже недавние, крайне неудачные, по мнению кинокритиков, “Жмурки” — стали первым настоящим объектом культа со стороны нынешних тридцатилетних. И, во-вторых, это творчество группы “Ленинград” и ее лидера Сергея Шнурова, пару лет назад немыслимо популярное в среде офисной интеллигенции и до сих пор не утратившее своего культового статуса. Надо заметить, что и Балабанов, и Шнуров в основу своей маркетинговой стратегии положили точно отмеренную дозу бунта, аккуратный и умеренный протест против тех самых недавно изобретенных социальных добродетелей, которые неизбежно лежат в основе благополучия любого офисного работника — благопристойности поведения, законопослушания, строгой элегантности в одежде, здорового образа жизни и так далее. Несмотря на относительную молодость нашего офисного интеллигента, подобный прием, неоднократно опробованный на его более зрелых западных коллегах, сработал безукоризненно и в России: неслучайно в Европе и Америке одним из наиболее востребованных средним классом авторов является Чак Паланик, создатель легендарного “Бойцовского клуба” и один из идеологов так называемого “бунта клерков”.
Именно проекты, создатели которых сделали ставку на “протестную” популярность, оказались наиболее успешными в среде тридцатилетних, далеко обогнав более прилизанные, “позитивные” и идеологически выверенные вещи вроде фильма “Ночной дозор”, творчества группы “Звери” (и то и другое, несмотря на безусловный коммерческий успех, заинтересовало в первую очередь глуповатую и безденежную тинейджерскую аудиторию) или недавних экранизаций Акунина, также практически незамеченных “молодым средним классом”.
Несмотря на то что в сфере аудио- и кинопродукции принцип “от противного” неоднократно доказал свою эффективность, в сфере литературы, в той или иной мере рассчитанной на офисного интеллигента, лидирующим он так и не стал. Собственно, сколько-нибудь заметных авторов, пытавшихся его использовать, вспоминается всего четверо — точнее, пятеро: выпестованные радикалистским по своей ориентации издательством Ad Marginem Владимир Козлов и Владимир Спектр, молодые рижане Александр Гаррос и Алексей Евдокимов и юная петербурженка Ксения Букша.
Козлов в своих “Гопниках” и “Школе” показал путь эволюции (по большей части не внутренней, но сугубо внешней) грязного и жестокого провинциального подростка к более или менее цивилизованному и “окультуренному” клерку, разоблачая тем самым гнилое нутро последнего. Спектр действовал более прямолинейно, в своих “Face Control” и “Наезде” показывая героя — успешного молодого рекламщика — аморальным асоциальным чудовищем, но в то же время и бунтующей жертвой убогих и узких обывательских представлений о жизни. Гаррос и Евдокимов в своем дебютном романе “Головоломка” (принесшем им, кстати, премию “Национальный бестселлер”) создали российский (вернее, латвийский) вариант стоуновских “Прирожденных убийц”, рассказав историю постепенного озверения скромного банковского клерка Вадима Аплетаева — невольного убийцы, полностью слетевшего с катушек от собственной безнаказанности. И наконец, Ксения Букша (несмотря на крайнюю молодость, весьма успешная экономическая журналистка, обозреватель журнала “Эксперт – Северо-Запад”) в своем романе “Дом, который построим мы” и в недавней маленькой повести “Inside out” создала смешную и очень точную пародию-перевертыш, низведя “буржуазно-офисную” жизнь до уровня сумасшедшей, лишенной какого бы то ни было фактического наполнения фантасмагории.
Ни один из этих проектов, надо отметить, не стяжал своим создателям особо громкой славы (если, конечно, не считать таковой некоторое количество одобрительных рецензий в авторитетных изданиях), и в целом “протестный” тренд в современной российской прозе пока не приживается. Напротив, наиболее распространенной точкой зрения сегодня является та, согласно которой молодой российский средний класс хочет читать книги, которые, во-первых, являются романами, а во-вторых, “не грузят”, обладают позитивным настроем, написаны более или менее нейтральным литературным языком, повествуют если не о самих “офисных интеллигентах”, то по крайней мере содержат большое количество узнаваемых реалий, и, желательно, обладают при этом занимательным сюжетом. Отклоняясь немного от темы, хотелось бы сослаться на автора этого замечательного и очень важного для нынешней статьи списка свойств: принадлежит он Владу Вдовину, бывшему главному редактору журнала “Огонек”, с января по июнь 2005 года пытавшемуся в рамках своего издания производить образцовый печатный продукт для представителей “молодого среднего класса”.
Идеальными сочинителями в соответствии с этими критериями могут считаться, к примеру, Евгений Гришковец, Борис Акунин, Виктор Пелевин, Владимир Сорокин (во всяком случае, его фантастическая дилогия “Лед” и “Путь Бро”), Андрей Геласимов (главным образом, конечно, роман “Год обмана”, а также повести “Жажда” и “Фокс Малдер похож на свинью”), Людмила Улицкая (особенно популярная среди женской части аудитории), Олег Зайончковский, Дмитрий Быков со своим недавним “Эвакуатором”, Катя Метелица с “Дневником Луизы Ложкиной” или новоявленный социокультурный феномен — Оксана Робски с ее “рублевскими сказками”. Несмотря на то что ни один человек из данного списка не может претендовать на тотальное соответствие всем вышеперечисленным “принципам Вдовина”, каждый из них удовлетворяет одному, а то и нескольким основным показателям. Так, например, Акунин готов предложить читателю занимательный сюжет, Быков — адекватных персонажей, Геласимов и Зайончковский — безусловный позитивный настрой, и так далее. А после выхода романа “Одиночество-12” интернет-деятеля Арсена Ревазова можно смело утверждать, что появился наконец автор, соответствующий практически всем требованиям бывшего редактора “Огонька” — книга эта представляет собой грамотный и очень качественный по исполнению аналог “Кода да Винчи” Дэна Брауна — только, в отличие от последнего, с хорошими диалогами и узнаваемыми отечественными героями. И хотя пожелание насчет “занимательного сюжета” выполнено автором не на сто процентов (ближе ко второй половине головокружительно-завиральная конспирологическая интрига несколько выдыхается, превращаясь в аналог компьютерной “ходилки-стрелялки”), с известными оговорками заявку Ревазова на вступление в клуб заслуженных “бестселлерописцев” можно принять к рассмотрению.
То обстоятельство, что практически все упомянутые выше авторы неплохо продаются, а кое-кто из них совершенно заслуженно пользуется репутацией столпов нынешнего мейнстрима, наводит многих на мысль, что исключительно такого рода литература и может рассчитывать на интерес сегодняшнего класса-гегемона. Более того, некоторые из этих писателей намеренно педалируют именно “позитивно-сюжетно-мейнстримовый” сегмент своего творчества, намеренно приводя его в соответствие с тем, что принято считать вкусом “молодого среднего класса”. Так, например, Евгений Гришковец специально вводит образ офисного интеллигента и в свою прозу, и в свои сценические миниатюры. Борис Акунин — принципиальный сторонник “проектной”, придуманной литературы — тщательно просчитывает уровень подготовленности своего потенциального читателя, стремясь сделать свои книги достаточно познавательными, однако не слишком при этом завысить интеллектуальную планку. Что же касается Дмитрия Быкова, то он — давний гонитель и насмешник “говорящей оргтехники” (придуманный критиком Львом Данилкиным обидный синоним “офисного интеллигента”) — делает, тем не менее, своих героев сотрудниками характернейшего офиса со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Однако это все касается авторов, так сказать, первого ряда, решающих в первую очередь творческие задачи и предельно далеких от рыночной прямолинейности. В то же время много интересного происходит и за пределами этого тесного кружка — в том самом “втором ряду”, который, как известно, хотя и в ущерб качеству, чаще всего обеспечивает наибольшую репрезентативность. Здесь тоже культивируются “позитив”, “сюжет” и “узнаваемые реалии”, однако происходит это в куда более незатейливой форме.
Очень любопытны, например, две книги, вышедшие в питерской “Амфоре”. Роман Алексея Остальцева “Маленький менеджер. История одной корпоративной жизни” намекает одновременно на связь с известнейшим романом Дугласа Коупленда “Раб Микрософта” и на преемственность по отношению к классической русской литературной традиции. Герой Остальцева предстает, с одной стороны, новым образчиком “маленького человека” — прямым наследником Акакия Башмачкина и объектом жестокой корпоративной эксплуатации, а с другой — подлинным хозяином нынешнего мира, стесняющимся собственной неожиданной значимости, и объектом услужливого любопытства со стороны производителей разнообразных товаров и услуг. Вторая книга — “Записки успешного манагера” Эмилии Прыткиной — еще более своеобразна, поскольку выдержана в манере очень модного и востребованного на Западе жанра “чик-лит” (этим термином принято описывать рассчитанную на женскую аудиторию продукцию вроде “Дневника Бриджит Джонс” Хелен Филдинг, “Тарифа на лунный свет” Ильдико фон Кюрти и так далее). В своем романе Прыткина излагает историю успешной адаптации героини, начинающей сотрудницы дизайн-студии, к офисной жизни — от раздражения и неудач к быстрому карьерному росту и счастливому служебному роману.
Еще один довольно показательный проект того же “чик-литового” рода — книжный сериал “М+Ж”, написанный Евгенией Пастернак и Андреем Жвалевским по заказу издательства “Время”. История любви двух издательских клерков — Кати и Сергея, минчанки и москвича — развивается на протяжении уже трех книг цикла при активнейшем участии всевозможной современной машинерии, как то электронная почта, ICQ, SMS, и в постоянном антураже совещаний, планерок, коллективных походов в курилку и офисных вечеринок.
Не надо быть профессиональным маркетологом для того, чтобы понять: книги, подобные романам Остальцева, Прыткиной, а также проекту “М+Ж”, рассчитаны на узнавание знакомых всем представителям “офисного братства” деталей и несут вполне определенный философский месседж. Если Остальцев предлагает своему читателю осознать двойственность собственного положения в мире (мелкий винтик внутри корпорации и “идеальный потребитель”, желанный клиент — вне ее), то миссия Прыткиной более проста и незатейлива: ее книга предназначена для неофитов (а особенно неофиток) корпоративной жизни и готовит их к более быстрому и комфортному принятию ее правил. Что же касается Жвалевского с Пастернак, то они избрали ни к чему не обязывающий романтический жанр и разрабатывают офисную проблематику в том же ключе, что и прежние авторы деревенских или производственных романов.
Подводя итог этому затянувшемуся перечислению, можно констатировать, что прослойка литературы, ориентированной на офисных интеллигентов, вполне оформилась в строгом соответствии с классическими маркетинговыми лекалами — как на высоком уровне настоящих “штучных” бестселлеров, так и на уровне массовых, посредственных вещей, окупающихся не за счет индивидуальных тиражей, но за счет большого числа наименований.
И вот тут-то и возникает ключевой вопрос: а есть ли для всей этой литературы соответствующая аудитория? Обеспечена ли она не умозрительным, но, как принято говорить у маркетологов, платежеспособным спросом?
Ответ, казалось бы, очевиден — еще в самом начале статьи мы постулировали безусловный факт наличия в сегодняшней России сложившегося сословия офисных интеллигентов, обладающих вполне определенными вкусовыми пристрастиями. Однако не следует забывать, что любая социальная прослойка вовсе не тождественна читательской аудитории, точно так же, как государственные границы далеко не всегда совпадают с национальными или языковыми. Оснований предполагать, что офисные интеллигенты, достаточно монолитные в том, что касается бытовых преференций, проявят такое же единодушие в своих эстетических взглядах, нет решительно никаких.
И потому к ставшему едва ли не общим местом мнению, согласно которому молодой российский средний класс желает читать исключительно литературу, соответствующую “критериям Вдовина”, следует относиться как к гипотезе — на первый взгляд, достаточно убедительной, но решительно никак не доказуемой. Более того, на неполное (по меньшей мере) соответствие этих критериев действительности указывает, в частности, громкий провал возглавляемого Вдовиным “Огонька”. Объявленная им “перезагрузка” журнала призвана была превратить безликое и старомодное издание, паразитировавшее на собственной славе перестроечных времен, в модный еженедельник “для молодых и успешных”. При этом, разумеется, во главу угла были поставлены те же требования, которые Вдовин предъявлял и к современной литературе в целом. Однако проект оказался крайне неудачен — тираж неуклонно падал за счет размывания прежней аудитории, а “молодые и успешные” игнорировали обновленный “Огонек” с поразительным и в высшей степени показательным единодушием.
Еще одна существенная деталь: никаким — даже самым точным —социологическим инструментом описать сколько-нибудь значительную и цельную прослойку офисных интеллигентов по их книжным вкусам не удается. По данным исследования, проведенного Аналитическим Центром Юрия Левады, уровень дохода (единственный объективный признак, позволяющий с большей или меньшей достоверностью выделить “средний класс” из общей массы респондентов) вообще не является структурообразующим фактором при описании модели потребления книг. Количество прочитываемых человеком изданий находится в прямой зависимости от уровня его образования, размера домашней библиотеки (меньше всего читают люди либо вовсе не имеющие дома книг, либо, как это ни парадоксально, обладатели очень больших библиотек), региона проживания (в столицах читают больше, чем в провинции), возраста (активнее читают люди в возрасте до 40 лет) и даже пола (среди активных читателей преобладают женщины — их свыше 60%) — но не от дохода. Некоторым образом зависит от дохода количество покупаемых книг, однако и здесь разброс очень существенный: люди с уровнем дохода “выше среднего” (предположительно тот самый вожделенный средний класс) тратят на книги в месяц от 100 до 1000 рублей. Говорить о каком-то выраженном лидерстве “вдовинообразной” литературы или хотя бы о четком соотнесении ее с определенной группой потребителей также не приходится: более 20% российских читателей (и более 30% читателей-женщин) не потребляют ничего, кроме женского детектива. Также очень востребованными остаются жанры российского боевика и женской прозы. Единственное, что объединяет людей, более или менее соответствующих образу “офисного интеллигента”, это место покупки книг: все они отдают предпочтение крупным книжным супермаркетам в центре города и практически никогда не покупают книги с лотков или в маленьких неспециализированных магазинчиках. Что, впрочем, имеет отношение не столько к собственно чтению, сколько к сфере бытовых привычек — вероятнее всего, и продукты они предпочитают покупать в супермаркетах, а не в устроенных по советскому принципу маленьких гастрономах по соседству.
Словом, говорить о наличии какой-то сформировавшейся читательской аудитории, границы которой совпадали бы с границами социальной прослойки “молодого среднего класса” явно преждевременно. Стремление под видом уникального и социально детерминированного литературного вкуса приписать новому российскому офисному сословию некие усредненные, обобщенные и размытые представления о качественной массовой прозе (а ведь именно ее и пытался в действительности описать своими критериями Вдовин) едва ли имеет под собой какие-то основания. Расхожая точка зрения, согласно которой, например, наиболее востребованным жанром является роман, на взгляд вечно занятого офисного интеллигента выглядит не вполне естественно — скорее уж от ограниченного во времени человека можно ожидать интереса к малому жанру. То же самое касается и основополагающего представления о якобы присущей среднему классу любви к художественной литературе — ничуть не менее (а вероятно, и гораздо более) убедительно выглядит гипотеза о тяготении этого слоя, сделавшего ставку на практичность, к литературе нон-фикшн. Впрочем, все эти предположения носят такой же обобщенный и умозрительный характер, как и любые другие.
Почему дело обстоит именно так, почему применительно к России говорить о вкусовой монолитности “офисной интеллигенции” заведомо не приходится, в целом понятно. В отличие от американской ситуации, блестяще описанной в книге Джона Сибрука “Nobrow” и предполагавшей вплоть до самого последнего времени четкую корреляцию между социальным статусом и культурными предпочтениями, в России соотношение это не является сколько-нибудь жестким и устоявшимся. Молодые специалисты, сегодня формирующие прослойку офисной интеллигенции, являются первым поколением российского среднего класса, и потому говорить о каком-то их кастовом единообразии странно. Учитывая же то обстоятельство, что в силу возраста эти люди сформировались еще в эпоху советской и ранней постсоветской гипертрофии чтения, следует признать: их читательские предпочтения (какими бы они ни были) сложились задолго до возникновения нынешней рыночной конъюнктуры и едва ли сумеют под ее влиянием претерпеть особо существенные изменения. Очевидно, что вчерашний студент МИФИ, выросший на фантастике, трансформировавшись в руководителя отдела крупной компании, едва ли захочет в срочном порядке переориентироваться на Гришковца или Быкова.
Более того: общемировой тренд все очевиднее указывает на распад культурных общностей, построенных по социальному или имущественному признаку. Времена, когда гангстеры слушали гангста-рэп, а обеспеченные граждане ходили в оперу, уходят в прошлое. Применительно же к теме нынешнего разговора это означает, что “литература для среднего класса” очень скоро станет такой же дикостью и анахронизмом, как литература для дворников или, скажем, врачей-анестезиологов. Понятно, что вовсе миновать период детерминированности вкусов общественным статусом России (как некогда Монголии, шагнувшей в социализм напрямую из феодализма) едва ли удастся, однако понятно, что пройдет у нас эта эпоха по сильно сокращенной программе. Очевидно, что, не успев толком сформироваться, литературные предпочтения офисных интеллигентов начнут стремительно распадаться. Иметь это в виду будет нелишним для тех писателей и издателей, которые именно с этой прослойкой связывают свои надежды и ожидания.