Публикация Татьяны Полетаевой
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2005
Александр Сопровский
Железный московский будильник
Примечание публикатора | Александр Александрович Сопровский, поэт, литературный критик, философ, погиб 23 декабря 1990 года, попав под колеса автомобиля. Поэт так и не дождался ни своей первой книги, ни даже первой большой подборки стихов на родине. Шесть стихотворений вышли в журнале “Огонек” уже после его смерти, как и его статья о Мандельштаме “Правота поэта” в “Учительской газете”. В 1991 году в предисловии к первой (уже посмертной) книге поэта Н. Коржавин написал, что С. “был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения”. О “классической строгости” и “ветхозаветной суровости” стиха С. писал В. Бетаки. Философские статьи С. были отмечены критикой как работы европейского уровня (Г. Андреев, Г. Померанц). За свою короткую жизнь — С. погиб, когда ему едва исполнилось 37 лет — он написал три поэтические книги, полтора десятка статей. В архиве С. (хранится у вдовы) более ста писем, стихи, статьи, в том числе и неопубликованные, записки о природе лирики, А. Пушкине, корнях эрзаца, подготовительные материалы к книгам о Совдепии, К. Марксе и др., отдельные дневниковые записи и политические комментарии.
Из автобиографии
Родился 21 октября 1953 года в Москве, на Чистых прудах. Родители — оба шахматисты. В 70—80-е годы учился с перерывами на филологическом и историческом факультетах Московского университета. В те же годы работал бойлерщиком, сторожем, в том числе церковным, рабочим в экспедиции. Побывал на Крайнем Севере, востоке и юге страны. Приходилось также заниматься стихотворным переводом, давать на дому уроки русского языка и литературы — и так далее. На рубеже 1974 и 1975 годов мы с Сергеем Гандлевским, Бахытом Кенжеевым, Татьяной Полетаевой, Алексеем Цветковым и др. создали литературную группу “Московское время”. Издавали самиздатскую антологию. Группа не предлагала манифестов или программ. Налицо была непредвзятая вкусовая общность, обусловленная тесными творческими и дружескими связями. В 1982 году из-за публикаций на Западе был отчислен с последнего курса университета. Татьяна Полетаева, с 1977 года моя жена, потеряла тогда же и по тем же причинам работу в экскурсионном бюро. В 1983 году мне были предъявлены сразу два прокурорских предостережения: за антисоветскую агитацию и за тунеядство.
Ноябрь 1987
Александр Сопровский
* * *
Из верхних окон музыка во двор.
Горбатые ступени у подъезда.
Мой прежний мир, приставленный в упор
К очам твоим — без моего посредства.
В электроток твоих воспоминаний.
Издалека слышна мне временами.
За волчий век я сорок раз бы умер, —
Но круг друзей, но близкие мои —
Мелодия в бензомоторном шуме…
Не зря он создан нашими руками —
Где встанет наш гостеприимный дом,
Как росчерк мой под этими строками.
Нам нужно ждать. Когда не мы, то кто же?
И жизнь на вкус, как музыка на слух,
Ну спой же, спой… Побудь со мной подольше…
6 апреля — 5 мая 1976
* * *
Где зелень вскипает на камне,
Где в мае закаты страшны,
Проворные наши исканья
В беспамятство погружены,
И в бешеной зелени этой,
В верхушках листвы дождевой
Начало московского лета
Шумит над моей головой.
Ни слова о нашей потере,
Весенние бредни развей,
Покуда распахнуты двери
В дома наших добрых друзей.
Купаясь в росе и озоне,
Которым весь свет напоён,
Скворцы на зелёном газоне
Вершат поутру моцион,
И в облачной светлой водице
Взмахнув напряжённым крылом,
Колеблет далёкая птица
Бесплотный летучий объем.
В замедленном сонном теченье
Дождливых июньских затей —
Ни верности, ни отреченья,
Ни слова о жизни моей.
1—4 июня
* * *
“Я еду, еду, — пел поэт на лире, —
А как наеду — не спущу”.
Что всё хожу я по пустой квартире?
Я спички, кажется, ищу.
А хоть и знаю — не скажу.
От одиночества твержу.
И лишь расплывчатым пятном
Берёза в рост хрущёвского строенья
Зазеленеет под окном.
А я всё тот же, хоть убей,
Знаток весенних перемен погоды,
Похолоданий и дождей.
1989—90
* * *
А. Цветкову
Стукач ухмыльнётся в стакан,
На синей захватанной карте
Прояснится меридиан.
И снега смертельное тленье
Нацелится в окна контор, —
Когда за барьер отделенья
Пройдёт деловитый майор.
Вершится зачатье времён,
Железный московский будильник
В зеркальном шкафу погребён,
Горячечны зимние споры,
Но замкнутый контур бесед
Выводит душа на просторы,
Берёт атлантический след.
В толкучке издательств и плах,
Конца стародавнего света
Успешный пророческий страх.
Молчанья кромешные своды
Стигийскому небу сродни.
Последнее утро природы
В угарной лиловой тени.
Прислушайся к горьким словам:
Нам нужно на свете держаться,
Как птицам, камням и волкам.
В волнистых напевах английских
Зайдешься кровавой слюной,
Ищи среди верных и близких
Отчизну надежды земной.
Но слушай, что друг говорит:
— Мы чёрной земли мушкетёры,
И шпаги хлопочут навзрыд.
Содержат рассыпчатый порох
Богатые кровью сердца.
Мудрее сознанья конца.
Не канули в письменный хлам.
Не так уж нас мало, послушай,
Идёт к новогодним столам.
Такая нам светит карьера,
Что встанут пред нами с тобой
По струнке — майор у барьера
И маршал у кнопки стальной.
20 декабря — 18 января 1975
* * *
Вот и захлопнул я дверь за собой,
Как бы предел обозначив хаосу.
Завтрак размеренно стряпаю свой
И зажигаю свою папиросу.
Чёрную “Правду” раскрыв по дороге.
Кто там уставился зло и хитро
Через плечо на газетные строки?
Небо — раствор розоватого мела.
Это — моё, что в виду и вблизи,
Дальше — чужое: какое мне дело?
В ухо шипит: “Борода, подвигайся…”?
Письма трудящихся. Майский парад.
Новые происки американца.
Взвыла фреза от Москвы до окраин.
Очередь негров на бирже труда.
Очередь русских за визой в Израиль.
Кореша-нытика носит по свету.
Вот уж устроено так на земле,
Что не положено счастья поэту.
Пой — о бездомной и неистребимой,
Пой о разлуке, хлебнуши сполна
Ветра над родиной и над чужбиной.
18 апреля 1984
* * *
Б. Кенжееву
Над лугом, лесом и рекой,
Ни мёрзлых поездов на стыках,
Ни оттепели городской,
Ни — в тёплой судороге ливней
Сумятицы штрихов и линий,
Шуршит над берегом ольха…
Довольно ли? С какого краю
Ни тронешь — обратится вспять.
Не знаю, что хочу сказать,
Но что-то высказать желаю.
Пока докушай борщ до дна,
Не то обидится жена.
Спешащему немолодому,
Без задних ног от беготни
По службе и хлопот по дому,
Кто в будние пустые дни
Жуёт газетные идейки,
А в праздник — жареной индейки
На кухне запах ощутив,
Начнёт насвистывать мотив
Любимой из советских песен, —
Ему и больно, и смешно
Всё то, что мной сочинено,
И пафос мой неинтересен.
Поэтому тебе, хлыщу,
Я строки эти посвящу.
Ты много думал о свободе
И много думал вообще,
Как о полдневном небосводе,
Так и о тёщином борще.
Свобода в сумерках летает
И в первом снеге обитает —
Но в мирной комнатке своей
Ты вряд ли породнишься с ней.
Свобода — это есть уменье
На свете волю находить.
Она — как путевая нить
Незаподозренным в измене
Себе, товарищу, строке,
Любимой, лесу и реке.
Без счёта истин есть на свете,
Не достающих до нутра.
Легко промчатся строки эти,
Как наши дни и вечера.
Упрямых душ тугая завязь —
Живём пока, с бедою знаясь,
О чём-то вечно говоря
Посередине декабря…
Вдвоём бы раз в открытом поле
Морозным полднем постоять —
На миг сомкнулись бы опять
Там независимость и воля, —
Чтоб жизни песенка была
Безжалостна и весела.
Стихи об уверенности
в завтрашнем дне
Памяти А. Галича
1
По весне, по лихой погодке
Все мы в меру собой горды.
Вертухаям идут бородки,
В коридорах легки походки,
Звонкой речью набиты рты.
Но чужому постичь нельзя,
Как вы ходите, говорите,
Как не смотрите вы в глаза.
Верный выводок молодой.
Из просторных аудиторий
Тянет газовой духотой.
Сел у места — блюди престиж.
Нас таких не возьмёшь на пушку,
Не обскачешь, не подсидишь.
По себе оставляя грязь,
Мы неспешно поправим польта,
Разойдёмся, не торопясь.
Горя чёрного — напролёт.
А весенний хорош денёчек,
Сердце радуется. Поёт!
Дело сделано — благодать!
Завтра будет ничуть не хуже:
Кто полезет опровергать?
Помогая без чувств заснуть, —
Нас не тронут — и мы не тронем,
А и тронем — не обессудь.
2
Это там у них, дуралеев,
Неуверенность и разлад.
Ночью кто-то один в аллее,
Звёзды в душу к нему глядят.
Вечно бдительной синевы.
Это где-то у нас, под боком,
Под окном — и в черте Москвы.
Взгляд приковывает больной,
Отражает бездонность неба
В чёрных прутьях над головой.
Чтоб деревья в чужом саду,
Поворачиваясь на орбите,
Приходили под ту звезду.
Чтобы вздрогнул в урочный час
Под лучом голубого света
Мир, живущий помимо нас.
Октябрь 1977, 26 марта 1978
* * *
Я бессмертен, пока я не умер,
И для тех, кто ещё не рождён,
Разрываю пространство, как зуммер
Телефона грядущих времён…
А. Тарковский
С постелей тёплых поднята страна,
Ты думаешь, что прожил год на свете —
Какое там, ты закричал со сна!
В надежде жить, перекричав века,
Тебя зовёт отчаянье Вийона,
И ты сейчас проснёшься от звонка? —
Тебе уменья даром не дано,
За занавеской утренней маяча,
С уменьем жить рождается оно.
И слово ставят, как наводят мост,
И воздвигают крышу над остовом,
И строят перекрытия для звёзд.
Но твердь сильна морозом голубым,
И жив, как встарь, ольшаник побережий,
И дым костров, и папиросный дым.
И связь времён откроется на миг,
И у костра замрёт бессмертный дворник,
И светлый пар взлетит за воротник.
Мы все боимся снега в эти дни, —
Вот молодости точка отправная,
Вскипает снег, и стынут головни.
В обметке белой смертные пути!
Один резон — за будущее драться.
Одна надежда — прошлое спасти.
Нелегкий год, искрящийся насквозь.
За оборот, положенный планете,
Вконец тебе запутаться пришлось.
Непрочен пар дыханья в декабре,
Как отсветы со стен бомбоубежищ,
Как пёстрый сон потомка на заре.
Декабрь —17 января 1975
* * *
Не оставляйте старанья, маэстро,
Не убирайте ладони со лба!
(“Моцарт на старенькой скрипке играет…” —
из поэзии Б. Окуджавы)
Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтётся,
Я потом, что непонятно, объясню.
(из той же поэзии)
Мелодия Вам солгала.
Поверьте: здесь вовсе не место
Высокому строю числа.
Здесь место — кривыми речами
Привычную кривду встречать,
Но в мудрости столько печали,
Что впору молчать да молчать.
А стопки гранёные звонки,
Не выпить ли молча вдвоём,
Пока дурачьё и подонки
Закусывают за столом,
Пока перезрелые бюсты
Склоняются к жадным рукам
Над плошками кислой капусты
Под общий расчётливый гам,
Под самовлюблённые речи
Рачительного стукача,
Под ложнопасхальные свечи,
Торчащие из кулича…
Ни пифагорейского лада,
Ни старенькой скрипки в руках,
Ни новенькой скрипки — не надо:
Вы видите, что€€ здесь и как.
И прядку с надбровья стряхните,
И — руки скрестив на груди —
Поверьте мне: передохните.
Кто знает — а что впереди.
Добро ещё, если дворами,
Цедя незатейливый мат,
Сюда не бредёт с ордерами
Пятёрка безглазых ребят.
Заправлены койки опрятно.
Палаты без острых углов.
И всё, что ещё не понятно,
Предстанет понятным без слов.
Ну что ж — за покой и за волю.
А женщина лишь головою
С недоброй печалью качнёт.
Упрёк потемневшего взгляда —
Как выстрел беззвучный в упор.
Не надо упрёков, не надо —
Не в силе ещё приговор
За музыку, смолкшую честно,
За певчие наши сердца,
За наши старанья, маэстро,
За жизнь и за смерть. До конца.
Август 1981 — 25 мая 1982
* * *
С небес упала синева,
Сплошной стеной ударив в ноги,
И разом пыльная листва
Уткнулась в жёлтые дороги,
На травянистый пёстрый хлам
Всё небо шло единым фронтом,
И растеклись по колеям
Грузовики за горизонтом…
Восполни, память, этот миг
В минуту самой страшной были —
И дальний тряский грузовик,
И светлый столб небесной пыли.
10 июня 1974