Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2005
Комикс в эпоху террора
Дина Рубина. Синдикат. — М.: ЭКСМО, 2004.
Новый роман Дины Рубиной подводит итог очередному этапу творческой жизни писателя. Как и большинство ее прежних книг, он в значительной мере отражает некоторые события ее биографии, в данном случае связанные с трехлетним пребыванием в Москве в качестве чиновника одной из международных организаций.
После долгого перерыва писатель вновь пишет “московский” роман, вернее, преимущественно московский, поскольку за пестрыми ширмами новых столичных променадов, ресторанов и домов творчества то и дело выглядывает через прорехи непритязательная безнадега российской глубинки. А еще дальше, за горизонтом, высятся тревожащие душу башни Иерусалима, Вечного города, в котором Дина Рубина живет последние полтора десятка лет и, по собственному ее признанию, не может “отвести навеки завороженного взгляда”. При этом реальность в книге хоть и смещена, размыта, затуманена, но все ж угадывается безошибочно и не оставляет никакой надежды на то, что дело происходит за гранью сознания: вот, мол, стоит только очухаться, и все исчезнет, как сон. И не надейтесь!
Жанр книги автор определяет как “роман-комикс”, и в этом видится некое литературное ноу-хау, поскольку к комиксам с двойным дном мы пока не привыкли. На первый взгляд роман Рубиной — всего лишь бесконечная чреда “рисованных картинок”, небольших сценок, порой лаконичных до незавершенности: чего там долго говорить, когда и так все ясно. Вообще в ее книгах сочетание образов и сцен важнее самой интриги, мозаичная статика часто имитирует действие, сюжет разворачивается не линейно, а многомерно, эпизодами, не имеющими прямой взаимозависимости. Если в традиционном романе это может раздражать, то в романе-комиксе выглядит совершенно натурально и даже необходимо. Такая фактура текста придает повествованию объем.
В ткани романа нетрудно выделить несколько повествовательных пластов, взаимообусловленных и взаимозависимых, однако подчеркнуто изолированных: во-первых, воспоминания автора, так сказать, постфактум, уже во время работы над книгой; во-вторых, записи по ходу событий — файлы на рабочем столе компьютера и, наконец, “малые формы” — телефонные звонки граждан с обращениями из базы данных Синдиката, своеобразные интермедии в цирковой феерии.
Конечно, “повествовательный пласт” — определение не только поверхностное, но и просто неуклюжее; в каждом уголке романа, у каждого его героя — своя клоунская выморочная житуха: поза может соответствовать стойке “смирно”, тело при этом будет расслабленным, незаинтересованно равнодушным, физиономия разольется притворной скорбью, а глаз лукаво подмигнет… Если вам не удастся ухватить все эти телодвижения одновременно, зря потратите время. Книгам Рубиной вообще свойствен своеобразный микст — сочетание несочетаемого… Вот и здесь унылый протокол заседания вдруг каким-то хитрым манером заплетается в лихую авантюрную повестушку. Не всегда удается с ходу распознать многочисленные аллюзии и намеки, бойко торчащие в тексте: здесь вам и клоунада, здесь и “ужастик”, здесь и вариации на тему “Воланд в Москве”, но только уже в XXI веке.
Как это уже бывало в романах Дины Рубиной, главная героиня выступает в нескольких ипостасях, с разными лицами, или, если угодно, масками. Здесь, однако, дело осложняется еще и тем, что Дина Рубина, автор книги, и Дина Рубина, героиня повествования, — совсем не одно и то же. У героини, Дины из Синдиката, есть “второе я” — писатель Марина Москвина. Да, тоже писатель, но “другой”, иной принципиально — “детский”. Марина — тоже “странник”, но опять-таки другой; ее мало интересует российская глубинка, ее стихия — какие-нибудь запредельные Гималаи. Дина — жестоковыйная иудейка, она любит свой Израиль тяжелой и незамысловатой любовью древних кочевников. (Я бы сказал, что она патриот, если бы это слово не было так загажено разными недоумками и прохиндеями.) Марина — космополит, ученица просветленного гуру. “Я об Иерусалиме, она о Будде”. Словом, “белый и рыжий клоуны” — единство и борьба противоположностей, как некогда учили нас на уроках научного коммунизма.
Мужское alter ego Дины — художник-карикатурист и “синдик” (т.е. работник Синдиката) Яша Сокол. Собственно, он есть тот, кто рисует комиксы. Яша вносит в повествование игровой азарт: его жизнь, жизнь его жены и дочерей — сплошь авантюрный роман. Он — хороший парень, борец со злом. Яша — и автор, и герой комиксов одновременно, по существу он (а значит, автор в его лице) и есть противостоящий нечисти бэтмен.
Нечистью роман полнится изобильно. Не случайно высшее руководство Синдиката размещается в иерусалимском районе под названием Долина Призраков, что уже само по себе звучит многообещающе. Вся эта бюрократическая нечисть в России не была бы, вероятно, так кошмарна, если бы не источалась из Вечного города, если бы не коренилась где-то неподалеку от Самого Главного.
А собственно, что такое — нечисть? Это всегда, издревле, подмена сущности ее видимостью. Вот, например, Петюня Гурвиц, “главный распорядитель” Синдиката, внешне “до остолбенения похож на апостола Петра, каким его изображал Эль-Греко”; в сущности же — типичный бес, человек-подмена, мастер пошлого анекдота, с большой связкой ключей, но не от рая, а “от сейфа с валютной наличностью”.
Писатель подробно представляет каждого из тайных вершителей судеб “заблудших душ”… Клавдий, “генеральный синдик”, “бесстрашный вояка, увенчанный наградами и изрешеченный пулями” — карикатурный аналог римского императора, языческий бог, “с уютно-дамской задницей и круглым животом”. И далее… Ной Клещатик, генеральный подрядчик Синдиката — он же главный черт, этакий нагловатый Воланд московского фольклора конца прошлого столетия. Угроза Расстреловна (Роза Марселовна Мцех), главный бухгалтер — демон-убийца, мужчина-воин с походкой “чеканно-молодцеватой, какую приобретают курсанты военной школы на третий год маршировки по плацу в любую погоду”. Анат Крачковски, “баба Нюта”, баба Яга, возглавляющая департамент Языковедения, типичная ведьма из детских страшилок с крашенными фиолетовым лаком ногтями, похожая “на Павла Первого перед удушением: белые космы дыбом, вытаращенные глаза и азартная готовность завязать скандальчик на любую тему с первым встречным”. Все эти ловцы душ — Высокие Персоны Послания, члены Круглого стола Синдиката — обладают значительным могуществом и властью, отменно блюдут свою выгоду, они, казалось, были бы почти неотличимы от реальных людей, если бы не вселенская пошлость, которая вызывающе бьет в глаза от каждого их слова и поступка.
Роман начинается с описания самого первого дня работы героини в московском офисе Синдиката, даже не с интерьера, а с охраны во дворе. Если кто-то еще помнит начало некогда очень популярной картины Эльдара Рязанова “Служебный роман”, возможно, у того возникнут какие-то ассоциации с этим фильмом. Напрасно: никакой внятной сквозной любовной истории в книге Рубиной не будет. Роман не об этом. В каждом из героев повествования, представленных читателям в первых главах, заметен некий глобальный изъян, часто сфокусированный вокруг какой-то одной преобладающей черты. По мере дальнейшего рассказа становится ясно, что это всего лишь картинки комиксов Яши Сокола, куклы, очень похожие на живых людей, которые изготовляет Марина Москвина.
В “производственных главах” автор-героиня переодевается в разные наряды, которые позволяют ей контактировать с “живыми куклами” и по мере сил адекватно воспринимать заботы актеров самодеятельного театра под названием “московская еврейская тусовка”, оставаясь при этом несколько поодаль в роли “заграничной штучки”. Иногда такая позиция позволяет измерять дольную московскую жизнь мерками горнего Иерусалима, что весьма трудно и не всегда получается, но игра все равно стоит свеч.
Перед зачарованным взором читателей проходит забавный театрализованный парад колоритных оборотней, вроде знаменосца и идеолога общественного фонда “Узник” Клары Тихонькой. “Она и выступала, как знаменосец, откидывая голову с высоким седым коком волос над открытым лбом Савонаролы — и голосом, поставленным и ограненным неисчислимыми собраниями, заседаниями, комитетами, протоколами и голосованиями, — вопрошала, требовала, взывала и обличала. За ней крался Савва Белужный на мягких лапах. Пара была классической, из старинных площадных комедий”.
И ни конца, ни края этому шествию не видно…
Но вся эта мелкая шушера блекнет перед злым гением Синдиката Ноем Рувимовичем Клещатиком, руководителем призрачной и вместе с тем могущественной компании “Глобал-Цивилизейшн”, полностью паразитирующей на неоскудевающих ресурсах таинственного монстра. Благодетель не просто высасывает все жизненные соки из почтенной фирмы, но и попутно снабжает ее иллюзорными целями, парализующими и без того давно пришедший в негодность организм.
Всей этой бесовщине пытается всерьез противостоять, по существу, только одна заметная фигура (зато какая!) — настоящий библейский обличитель зла, компьютерный пророк Азария, о котором мы не знаем даже, существует ли он в действительности. Впрочем, сама его попытка противодействия хоть и вызывает интерес, а все-таки вряд ли способна изменить ситуацию и отодвинуть мир от края обрыва.
Персонажи и события в романе Рубиной были бы всего лишь занятным курьезом, частным случаем воображаемой реальности, присущей некой, пусть и могущественной, но всего лишь отдельно взятой корпорации под названием Синдикат, если бы с поразительной достоверностью не свидетельствовали о необратимых переменах, происходящих в этой самой глобал цивилизейшн на рубеже столетий. Ведь что такое комикс? Фантастическая, гротескная и вместе с тем упрощенная модель реального мира, более наглядная, что ли, рассчитанная на восприятие так называемым массовым сознанием обывателя. Комикс отличается от действительной жизни тем, что поляризация сил происходит в нем ярче, осознаннее, грубее. Именно эта жестко выраженная полярность предопределяет накал страстей, способный вызвать искру между двумя враждебными полюсами. Вот и в “Синдикате” такая искра вызвала возгорание уже в конце первой книги романа. Правда, пока это всего лишь забава рыжего мальчишки, “огненного ангела” московского подъезда, или даже сон со вспыхнувшей на спине пелериной, когда неожиданно, странным образом, “за поворотом улицы Кинг Джордж сразу начинается Большая Никитская”.
Но уже вторая книга романа завершается вселенской катастрофой 11 сентября. В третьей части — кошмар обычного иерусалимского теракта, почти уже привычного, даже рутинного, а потому не менее страшного, чем глобальная катастрофа; страшного еще и потому, что случился он не где-то “за морем, за долом”, а прямо здесь, рядом, и героиня, “взорванная магнием гигантского фотоаппарата, осталась лежать щекой на асфальте”.
В откликах на роман речь идет преимущественно о том, кого имела в виду автор под тем или другим именем; кто-то обижен, кто-то, наоборот, злорадствует, с садистским наслаждением раскрывая “подлинные имена”, словно во время кампании борьбы с космополитами более чем полувековой давности. Разумеется, никому не запрещается высказывать о книгах любого писателя свое собственное суждение… Только стоит ли это делать с пафосом обиженного соседа, которому на кухне плюнули в суп?
Ведь проблема куда серьезнее.
“Появилось ощущение, — говорит Дина Рубина в интервью газете “Московские новости”, — что вся земля, вся планета шевелится и горит под ногами человечества. Расчлененность нашего мира, нашего разъятого ужасом сознания, тотальный страх западной цивилизации перед мускулистым и целеустремленным Террором… Так что там есть еще о чем почитать, кроме как о межеврейских разборках…”
Мир, где властвует нечисть, — замечательная питательная среда для терроризма, — кричит роман Дины Рубиной. Нечисть внутри нас и рядом с нами… Даже Ноев Ковчег в таком мире становится всего лишь Кораблем Дураков, на котором Синдикат отправляет “потерянные колена израилевы” к Земле Обетованной. Синдикаты всех племен и народов по всему миру уже приспособились дышать в атмосфере, в которой террор становится сперва неизбежностью, а потом рутиной. В своем интервью писатель подчеркивает, что “действие проистекает на фоне этого пира во время чумы”.
…И снова раздается телефонный звонок: “А кто там у вас такая-то? Она что, правда “хай-тек” через “у” написала?”.
О! Если бы только можно было вслед за Рубиной — бросить в аквариум щепотку сухого корма для мальков… и выйти из романа…
Но мы-то знаем, что это невозможно…
Леонид Гомберг