Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2005
Ключи и отмычки: очередная попытка понять Достоевского
Ася Пекуровская. Страсти по Достоевскому: Механизмы желаний сочинителя. — М.: НЛО, 2004.
Черчилль сказал о России, что она есть окутанная тайной загадка внутри чего-то непостижимого (“Russia is a riddle wrapped in a mystery inside an enigma”). Можно предполагать, что в самом центре этих тайн и загадок, наподобие иголки Кащея бессмертного, находится русская душа, а где-то рядом ее исследователи: Гоголь и Достоевский. В свете наблюдения Черчилля все три объекта: русская душа, Гоголь и Достоевский — таинственны, загадочны и слабопостижимы.
Первым исследователем русской души — а возможно, и души вообще — был Гоголь. В своей “Страшной мести” он написал: “Бедная Катерина! Она многого не знает из того, что знает душа ее”. Мы видим, что еще в начале 30-х годов XIX века Гоголем было предвосхищено учение Фрейда о подсознании.
А через пятнадцать лет состоялось — как это было возвещено Некрасовым Белинскому — явление нового Гоголя, и этим новым Гоголем был Достоевский.
Существенная разница между Гоголем и Достоевским состоит в том, что Гоголь не переводим на другие языки. Достоевский переводим, и именно поэтому для западного читателя он — главный толкователь загадочной русской души, ее полпред и пропагандист. Роман Давидович Тименчик рассказывал мне трогательную историю о западном человеке, вытолкнутом из бара в неуютную дождливую ночь. Что произнес этот несчастный? “О Достоевский!” Известно, что основным мотивом, побуждающим американских студентов изучать русский язык, является желание читать Достоевского в подлиннике.
Не будем также забывать, что единственный памятник, поставленный у Российской государственной (бывшей Ленинской) библиотеки, — это памятник Достоевскому. Тем самым Достоевский как бы объявляется лицом русской литературы. Полномочный представитель загадочной русской души не может сам не быть загадочным, и переводимость Достоевского не лишает его фактора загадочности.
Думается, что книге о Достоевском также естественно быть хотя бы отчасти загадочной.
Посмотрим под этим углом на 600-страничную книгу Аси Пекуровской “Страсти по Достоевскому”, изданную в качестве 43-го научного приложения к журналу “Новое литературное обозрение”.
Если театр начинается с вешалки, то книга начинается с лицевой стороны обложки. Читатель встречается здесь с первой загадкой. Ибо помещенная на лицевой стороне абстрактная картина загадочна. Я был бы рад иметь возможность расспросить дизайнера обложки г-жу Т. Шанта’р, что это за картина.
На самом деле картина не совсем абстрактная, скорее, полуабстрактная, потому что на фоне фигур действительно абстрактных изображены предметы вполне узнаваемые — ключи. Надо полагать, это ключи к Достоевскому.
Идем далее. Первая фраза книги — еще в Предисловии — заканчивается знаком вопроса. Тем же знаком заканчивается заголовок первого раздела первой главы. Вообще, одна из характернейших особенностей книги — это нестандартное обилие в ней вопросительных предложений. Вероятно, так и надо подходить к загадкам. Полагаю, что ряд вопросов оставлен без ответа. Не считаю это недостатком. В математической среде традиционный комплимент таков: “Очень интересный доклад, оставил много нерешенных проблем”.
Но это о стиле. Теперь о содержании, точнее, о цели. Эта цель, как указано на с. 13, заключается в “поиске скрытых пластов мысли (мотивов и желаний) Достоевского и его персонажей”. Ася Пекуровская, если я правильно понял ее позицию, придерживается убедительной гипотезы, согласно которой Фрейд отождествлял себя со своими пациентами, а Достоевский — со своими персонажами. Поэтому слова “и его персонажей” в формулировке цели исследования, возможно, могли бы быть опущены без ограничения объема цели.
Философской основой заявленного поиска автор избирает фрейдистский психоанализ. Можно по-разному относиться к теории или теориям Фрейда: Набоков, как известно, относился довольно презрительно, Бродский же в своем “Письме в бутылке” признал, что Фрейд сумел “над речкой души перекинуть мост, / соединяющий пах и мозг”. Как бы там ни было, нельзя отрицать, что именно Фрейд ввел в науку ряд основополагающих понятий. Более того, он закрепил эти понятия терминами (такими как “подсознание”, “вытеснение” и др.), и именно благодаря этому обстоятельству они оказались включенными в повседневный язык современного гуманитарного дискурса.
Но фрейдистский психоанализ — это именно теоретическая основа, на которой Ася Пекуровская строит свое изложение. В практическом же плане ее метод состоит, как она это объявляет, в чтении художественных произведений Достоевского, его переписки, дневников, статей, историй и т.д., а также литературы о его художественных произведениях, переписке, дневниках, статьях, историях и т.д., как если бы они составляли единый текст, своего рода мемуар.
Не скрою, что корректность объединения в едином мемуаре и сочинений писателя, и литературы о нем вызывает у меня определенные сомнения. Но Ася Пекуровская написала свою книгу именно так, и это ее право. К тому же избранный ею широкий метод параллельного исследования текстов Достоевского и текстов о Достоевском позволил ей продемонстрировать колоссальную эрудицию. Нет сомнений, что она прочла и осмыслила всего Достоевского. Но читатель не может отделаться и от впечатления, что она прочла также и всю литературу о нем и вокруг него.
Однако тут неизбежно возникает логический парадокс. Если и тексты Достоевского, и тексты о Достоевском трактовать как единое мемуарное пространство, тогда в это пространство должна быть включена и книга Аси Пекуровской. То есть сама эта книга должна быть подвергнута психоаналитическому исследованию в ней же самой. Должно заметить, что автор не уклоняется от понимания этой непростой ситуации, вопрошая на странице 12: “Но каким образом в этот контекст могут быть вписаны мои собственные желания?”.
Издательство “Новое литературное обозрение” тоже отозвалось на этот парадокс, дав два варианта подзаголовка. На лицевой и на задней сторонах обложки написано: “Механизмы желаний сочинителя”. Ту же написано в выходных данных на обороте титула. Однако на авантитуле и в выходных данных на странице 602 вместо “Механизмы” стоит “Механизм” — в единственном числе. Можно предполагать, что механизм в единственном числе относится к достоевсковедению до выхода книги “Страсти по Достоевскому”, а механизмы в числе множественном — к тому этапу достоевсковедения, который наступает после появления этой книги.
Высказанное предположение тем более справедливо, что исследование Аси Пекуровской займет почетное место среди деконструкций таких механизмов. Задняя сторона обложки дает графическую иллюстрацию этого ожидания: если на лицевой стороне ключей было два, то на задней стороне их число возрастает до четырех. Кроме того, на задней стороне появляются изображения двух металлических стержней — предположительно, отмычек.
Владимир А. Успенский