Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2005
Жизнь, господа, довольно скучная штука: один день от другого дня отличается разве что погодой, непрерывно воспроизводятся всякого рода и смысла ритуалы: умыться, зубы почистить, позавтракать, газету свежую лениво открыть, раскурить первую сигарету. Живя в системе ритуалов, собственно, спишь. Как поэт однажды счастливо выразился: “На свете счастья нет, но есть покой и воля”. Покоя на нашем свете сколько угодно: впасть в состояние смирения в России легче всего. Как сядешь, к примеру, в Нижнем Новгороде на травку откоса, спускающегося к Оке (чуть дальше она с Волгой сливается), и думаешь: а на фига вообще всё? Вот так лежать, всякие там облака в небе видеть, текучую воду внизу, покуривать, думать о смысле жизни и никаким душевным движениям, требующим воли, воли не давать. Здесь слово “воля” в двух смежных значениях употреблено, если вы заметили. Есть еще одно замечательное слово, к российскому образу жизни имеющее прямое отношение: “млеть”. “Млеть” — это, собственно, и значит испытывать чувство покоя, самоудовлетворения, кратковременной гармонии с безмерным российским пространством, устройством жизни, состоянием культуры и прочими данностями.
Но надоедает же! Или вспомним любимую фразу героя нашей статьи: “И это пройдет”. А кто бы сомневался?
Ну, словом, главный редактор журнала “Знамя” Сергей Иванович Чупринин волю проявил: хочу вот такие-то и такие-то тексты, которые не нравятся редколлегии, опубликовать. Сделаю своего рода резервацию в подведомственном журнале, назову ее “Малая сцена” (так ведь игра же, и отчего бы не использовать театральный язык?), авось что-то новенькое в русской словесности появится.
Тут у меня у самого проблема: никак не могу развести в собственном сознании “новое” и “новенькое”. То есть о качестве речь: “новое” перетряхивает тебя от пяток до макушки, а “новенькое” щекочет где-то под мышками: весело, но недолго. Но это не предлог забраковать “новенькое”. А черт его знает, может, там что-то прорежется, что-то замешается, возникнет новый язык, новые смыслы, новые возможности, новые жанры.
Да и другое в голову приходит, когда читаешь “Малую сцену”: неосторожные поступки всегда эстетичнее (и симпатичнее), чем регулярное следование канону. На опасном пути надо, конечно, под ноги глядеть, чтоб не споткнуться, зато какое счастье, когда в куче дерьма вдруг находишь жемчужину или уж вовсе изумруд.
Редко такое бывает, и вот ведь в чем незадача: когда год от года роешься в навозной куче и ничего не находишь, теряешь веру в то, что это вообще возможно. “Малая сцена” — это манифестация веры в неисчерпаемую потенцию русской словесности, в то, что время от времени она становится “другой” (термин Чупринина), и это требует реакции со стороны “ответственных” товарищей (критиков, например).
Я остерегусь судить “по существу” и “по содержанию”. Как-то вот не очень интересно такими каноническими процедурами заниматься. Куда важнее проявленная воля и заполнение пустовавшей клеточки в системе культурных функций. Их, этих пустующих клеточек, еще в нашей культуре много, и, увы, пустые клеточки размножаются быстрее, чем растет воля образованного сообщества к их освоению и заполнению.
А вообще говоря, — счастье: написать фразу, потом отщелкнуть абзац и выдать отдельным абзацем типичный “чупринизм”:
“То-то же”
Это я уже про завершающую “журнал в журнале” статью С.И. Чупринина с названием из Блока “Звоном щита”. Там же и словарь всяких-разных понятий, проросших в последние лет десять из недр самостановящейся культуры: “миддл-литература”, например. Я всю сознательную жизнь занимался всякого рода текстологией, библиографией, классификацией и думал при том: может, все эти занятия есть некий способ заклясть смерть, остановить время, поспорить с энтропией?
Да если бы! (“чупринизм”)
Мы остаемся там, где себя поставили, вокруг нас нарастает год от года некая материальная и человеческая среда, иногда она становится слишком густой, и совершенно необходимо взорвать хоть некоторые башни наших персональных кремлей, чтоб подышать свежим воздухом, а потом…
А потом вернуться за стену, ибо кто же мы такие вовне? В поле ветер?