Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2004
Об авторе
Евгений Викторович Абдуллаев (Сухбат Афлатуни) родился 19 апреля 1971 года в Ташкенте. Закончил философский факультет Ташкентского государственного университета, работает в Программе Развития ООН. Выпустил книгу стихов «Псалмы и наброски» (М., 2003), публиковался в центральной российской периодике, а также в «Звезде Востока» и альманахе «Малый шёлковый путь». Живет в Ташкенте.
После взрывов Тутовник, не имеющий сердца. Прокашлял поезд, не имеющий сердца. Богат пыльцой восточный ветер, не имеющий сердца. а старуха всё пела, хоть нёбо огрубело, как штукатурка в кладо’вой, и язык бултыхался тяжёлой амёбой под глухие лепёшки хлопков, слетавшие с серых ладоней Побирушками тучи брели, бормоча садаку’*, с медью, спрятанной в лифах; старуха пела, пела и шла, пальцы вытянув к казанку, где шипела душа разорённого лука. Снова хлопала. Перстень о перстень стучал, и язык — то вертелся, то, вместе с губами, — молчал. Внуки глядели с тутовых деревьев. Перевод приблизителен: «…выстроим улицу мира, некрасивые бомбы зароем на дне океана, отощавшую Африку на корточки возле тандыра усадим, чернокожие зябкие плечи укроем чапа’ном; только — сердце! ты ищешь любви, о, воробушек взрослый; нет покоя тебе: всё воруешь колхозные розы». Но страна, как струна, провисает над сонною декой, а в тандыре — лишь пепел, незрячие зёрна кунжута, а сидит на заборе какой-то беспёрый калека, африканские ноги поджав, чтоб они не достались буржуям; «только — сердце! беспаспортный красный комочек, всё стучишь в барабанчик, в испорченный давишь звоночек». А над улицей мира, засыпанной жирной черешней, маршируют ракеты с начинкой гуманитарной, выпадают орлы, охотясь на штатские решки — в честь почившей армады, сокрушимой и нелегендарной. «Только — сердце! ты просишь невиданных песен, и созвездий рогатых над полем безумного мака…». Перевод приблизителен; переводчик-солдат — неизвестен. а старуха всё пела, вдовея, и глохла, — дозревала похлёбка, всплывали волокна, и ворочалась масляным телом вода. на деревьях росли, тихо сватаясь, внуки, на плечах серебрились соседские мухи, и терялась медаль ветерана труда. Облака всё ползли, шевеля языками, над базарами, зонами спотыкаясь; и ворочалась масляным телом вода. Постовые тянули к нам смуглые руки и овчарок своих окликали по-русски; и терялась медаль ветерана труда, — лишь под вечер нашлась, с ног все сбились когда. Богат пыльцой восточный ветер, не имеющий сердца. Прокашлял поезд, не имеющий сердца. Рубят тутовник, не имеющий сердца. Срубили. * * * 1 На дне речном нечасты водолазы — им в пресных водах, видимо, скучней; шагают раки здесь, шарнирноглазы, с улыбкой на клешне. А сверху, по реке, уничтожая веслом своё же отражение — несётся Грека, жёлт и уважаем. За ним летят вослед воды ошмётки, и берегов зелёные перила, и облаков бесшумные лебёдки, турецким перегруженные мылом, фамилии погибших водолазов, чешуйки от линяющих русалок и лотосов ухоженные кексы. «Аххх»: между дном реки и днищем лодки вздыхают тины дамские колготки. 2 Пыль оседает, съедая вечернюю мебель. Двое молчат, заблудившись ладонями в небе. Фотолюбителем бродит по крышам закат; видишь, его фотовспышка теряет накал, Двое молчат, недовольные снимком скандала — сходство найдя только в левой (летящей) сандалии. Бродит закат, в объективе его — всё темней. Пыль оседает, и кот пробегает по ней. Ташкент * Садака’ (узб.) — милостыня; как правило, первое слово у просящих милостыню.