Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2004
Об авторе
Дмитрий Александрович Стрельников родился в 1969 году в городе Алма-Ата в семье ученых-экологов. Выпускник Варшавского университета, магистр биологических наук. В 1996—1997 годах на молодежном канале радио «Юность» транслировались песни и поэма, заняли первые места в конкурсе. Провел несколько авторских песенно-поэтических концертов в академгородке Борок, в Воронеже, С.-Петербурге, Москве и Варшаве. С 1997 по 2000 год редактор молодежной газеты «Reakcja» в Варшаве, внештатный сотрудник Польского радио. В тот же период сыграл несколько эпизодических ролей в польских художественных кино- и телекартинах. Двукратный лауреат Варшавского литературного конкурса имени Марии Конопницкой (1999—2000). Имеет около ста опубликованных фоторабот, в основном — анималистика. Более семидесяти литературных публикаций на трех языках — польском, русском, английском (рассказы, стихи, фельетоны, публицистика, научные и научно-популярные статьи). CD «Навсегда!» — сборник авторских песен, Moroz Music (Мороз мьюзик), серия «Барды России», Москва, 2001. Книга «Trzy dziewiаtki» (сборник рассказов), 2001, издательство Mantus, Olsztyn, Polska. Живет в Варшаве.
* * * Если был бы я Чеченом, Я бы тоже умер в Грозном Иль ущелии каком. Разве только бы не прыгал И в безумии не бегал С палками и бородой. Я бы умер не за пару Не чеченских уж Чеченов, Я бы умер не за глупых, Тёмных и душевнохворых, Не за ярких и безвкусных Лилипут-мегаломанов. Я бы встал, небрит и бледен, Встал на землю своих предков — Там, где кости их белеют, Там, где песни их звучат. Я бы встал как Слово Бога, Как гроза и как перуны, Я бы умер там бесследно За чеченский дикий род. Только так уж получилось, Что родился я на Волге, Мои предки новгородцы, Мать моя — Святая Русь. Я боярин православный, Шляхтич западнославянский, Я охотник самаркандский, Семиреченский Казак. И мне жаль Тебя, Чеченец, И мне жаль Твоей Свободы, Ты её, как оказалось, Не сегодня потерял. Поднимайся же, Чеченец, Встань на землю своих предков, Там умри или поддайся — Воля Неба такова. Zalesie Gуrne, 13.03.2000 Грузия Тифлис, которого не знаю, Тбилиси, коего не видел (лишь «Мимино» и Кутаиси), Аджапаридзе из общаги, Брегвадзе Нани, Кикабидзе, Безликий кто-то из стройбата, Бурдули, что живёт в Варшаве, — Ключи скрипичные и ноты О, Грузия, Твоей души В Тетради Памяти нетленной. Превозмогая праздность, вакуум, Золотострастие так многих Своих сынов и дочерей, Живёшь, о, Грузия, прекрасной Бессмертной песнею своей! И Я — далёкий и опасный, Я — громогласный, страшный Я Летаю ласточкою в Небе, Когда поёшь Ты, Грузия! Пусть Бог пошлёт Тебе Покой, Пусть Бог пошлёт Тебе Любовь, Пусть Мир пошлёт и Всепрощенье, Пусть улыбнётся снова Бог. Я за Тебя молюсь, из сердца Рубинов горсти вынимая. * * * Вот лежат дети Кавказа. Они приехали на танке: Полуголые, в крови, В лохмотьях лопнувшей кожи. Они приехали на танке: Привязанные за ноги Стальным тросом. Лежат недвижимо И смотрят удивлённо в Небо Глазами поцарапанными В окружении концентрических мышц. В чёрных бородах — кровь, В чёрных бородах — мухи, Им уже всё равно — Это занавес муки. А ещё лишь вчера Они искренне так улыбались, Гульготали на непонятном мне языке, Танцевали И, плюя слюнями, Били наотмашь в лицо Бледного солдатика из Ростова (Не бойся Солдат! Ты не один!), Выкалывали ему глаза И отрезали кисти. (Не бойся Солдат! Мы навсегда!) А ещё лишь вчера Они искренне так улыбались! Вокруг тел стоят наёмники с автоматами. Мрачно застыли на фотографии Во французском журнале, И думает бледная девочка в Париже: Как же русские жестоки! Улыбка Как хотелось мне этой весной Взять и выехать в Кострому. Там над Волгой стоять и млеть От раздолья и песен Её. Там купить какой домик простой, Да землицы чуть-чуть: в самый раз. И построить бы так к ноябрю Ресторан Распрекрасный, как «Яр», И театр, такой небольшой — Мест на сто, К ноябрю бы построить. И съезжались бы гости ко мне Со всей Волги и даже с Двины, А театр бы мой прославился На весь мир И на Камчатке даже. Как представлю пристань и шум Парохода, идущего вверх, Астраханский арбуз и балык, С бубенцами тройку и масленицу, Так и хочется сесть в свой «Порше» И уехать скорей в Кострому. И поехал бы я уж давно, Только сон нехороший один Не даёт мне покою, совсем Он мечту растревожил мою. Снилось мне, что собрался я вдруг И уехал весной в Кострому. Разомлел по-над Волгой-рекой От раздолья и песен Её. Там купил себе домик простой, Да землицы немного — на глаз. К ноябрю уж построил театр И ресторан Развесёлый, как «Яр». Пока строил, Пришлось руки жать Мудакам Из строительной бригады, Пришлось водку с бандитами жрать И давать уголовникам на водку. А когда уж достроил театр, Из-под дома угнали «Порше». (Перед тем как угнали совсем, Били стёкла Кололи колёса.) О машине жалел я недолго: Запылало вдруг всё, что построил. Я стоял у большого костра И зачем-то Молчал невпопад. Веселилась, бурля и играя, Распрекрасная Волга-река. Пробудился я в крупном поту, Посмотрел на пальму в окне, И улыбка сорвалась, как бабочка, Полетела над океаном. Воспоминание Ивана В старом словаре (орфографический, «Просвещение» 1975) нашел я засохшую веточку туи. Я статую вспомнил в парке нашем любимом. Как двадцать пять лет мы целовались назад и хором вздыхал в саду детский сад. Я помню, как встал со скамейки и к туе пошел, и дождик пошёл, как какой рок-н-ролл, я ветку сорвал, вернулся назад и с силой хлестнул тебя по глазам. Я знал — только так ты мне будешь верна, Слепая кому пригодится жена? * * * Я встретил себя старого На остановке в Питере — Седоголово-бравого, Немножечко не здравого Средь душпохитителей. Смотрели мы беспочвенно Как нет трамваев в городе, Как всё тут заморочено, Немножечко испорчено И ветер бил нам в бороды. Хотел сказать я дочери — Ребёнку малолетнему: «Ты посмотри, как выгляжу я в старости своей», Но Старый Я приветливо Вдруг испарился в очередь И лишь морщинка хрустнула Посредь моих бровей. Темы Темы вечные — тексты глупые, любовь звонкая — стихи жидкие, земля сказочна — фотки мелкие, мечты лёгкие — дни гранитные. Перебросить бы, переставить всё, не проспать рассвет, не шататься в ночь. Написать бы так, как оно и есть, да зажить бы так, как мечтается. Белый стих — не стих для стихающих: некрасив и прост, да и рифмы нет, ногти с выемкой — это струны всё, ночь бессонная — это дом её. Что я делаю — знать не ведаю: меж приливами и отливами успеваю лишь поглядеть в окно, в телефон шепнуть чужим голосом. Неприятно как читать серые строфы грустные, ниочёмовы, а всё пишутся да читаются, бесконечные, как Вселенная. Вот забавно как получается — рифмы нет, а всё будто связано: видеть, что вокруг — маловато ведь, хоть чуть-чуть того, что не видимо! Так глядишь — глаза и откроются, поцелуются, перекрестятся, перемножатся вопросительно — темы вечные убедительны. К Лету Весна ранняя, Осень поздняя, Зима мягкая, не морозная, Лето жаркое, Лето знойное, Лето сладкое, Лето стройное... Надоел мне снег, хочу к Лету я! К Лету потному, сексуальному, На горошинке твёрдого соска Платье ёжится по-нахальному, А теплынь кругом: телом дышится, Небо мягкое и жить хочется, Беспокойные вздохи слышатся И сердца не бьют, а колотятся! Губы нервные, ненасытные, Глаза мокрые, чуть безумные, Руки жадные и счастливые, Бёдра гладкие и упругие. Хочу к Лету я, хочу к стройному, Хочу к пряному с колокольчиком! Без рубахи чтоб там довольному Под грибным идти тёплым дождичком. Ястреб Я бежал к электричке, А она от меня убегала. Перед ней расплывался Жёлтый свет на промасленных рельсах. Я увидел тогда, Как кружился Он и рассыпался, Как смеялся Он, искрами сыпля на землю! Ястреб малый. Зачем Прилетел и сидит на берёзе? Жёлтый глаз отражает Летящий стремительно поезд, Что-то в пепельном сердце Его жёлтая лапа сжимает, Протыкает Когтями и искрами сыпет на землю. Не поеду. К чему? Там давно уже всё позабыто. Ну, а здесь — гро’бы предков И души их в странных обличьях. Варшава, 2.02.1999 Слабь Вот нахмурилось, и воздух Липким стал; кружат далёко С тонким щебетом легчайшим Стаи ласточек небесных. В лиственнице редкой, тощей, Мир, чаруя круглооко, Совка малая топорщит Платье пёрышек чудесных. Умирают и ржавеют Листья древ, могучих телом. Чуть согнулась, будто плача, Вечно модная берёза. Всё прошло, и никнет солнце, Но сквозит в чащобе мелом, Как нежна она, невинна, Словно мягкие стрекозы. У меня — всё как обычно: Я под старою ольхой Над рекою потаённой Размножаю комаров. Выйдет на берег наяда, Посидит чуть-чуть со мной, А потом поправит нежно Тяжку цепь моих оков. Маленьких лягушек сонмы Сонно скачут в мухоморах, Папоротник — змей воздушный — Так и просится порхать; Бесшабашные дрозды Всё трезвонят в коридорах, Зазывают всех на праздник, Только мне никак не встать. Варшава, 11.09.1998 Об уральском поэте На двенадцать лет меня старше И выглядит страшно, Живёт далеко. (Хотя это как раз относительно.) Очки носит просто кошмарные. И женщины — красивые и умные — Любят ли его такого? Книжек много (На двенадцати языках!), А денег наверное нет. На «Феррари», наверное, не гоняет. Может, на «Ниве»? (из наших хороши только УАЗы хотя жрут ужасно). Поэт на «Ниве» — Колхоз, навоз и купорос... Любят ли его такого Женщины красивые и умные? (Стихи до чего же хороши!) Любят ли уральского парня Удивительного? Или чахнет он в своей удивительности, Как в причёске своей зияющей? Зачем не молод он и не хорош, Зачем о нём не знает та красотка, Что страстно так меня желает этой ночью? — А я всё думаю: Ну как же он был прав... Варшава