Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2004
Об авторе
Евгений Борисович Рейн — поэт, эссеист, прозаик, сценарист. Родился 29 декабря 1935 года в Ленинграде. В 1959 г. окончил Ленинградский технологический институт, в 1964 г. — Высшие сценарные курсы. С началом перестройки книги Рейна начинают активно издаваться, он выпускает сборники стихов, книги мемуаров и эссе «Мне скучно без Довлатова» (СПб., «Лимбус-пресс»); «Заметки марафонца: неканонические мемуары» (Екатеринбург, «У-Фактория», 2003). Лауреат «Царскосельской премии» (Петербург), 1995, Государственной премии Российской Федерации, 1996, Независимой литературной премии имени Александра Блока, 1999, Пушкинской премии фонда Альфреда Тепфера (Гамбург), 2003. Живет в Москве.
На Инките За Литфондом на Инките тихо, Полное собрание руин, Шелестит осенняя гречиха Да торгует чачей магазин. Ставит кошелёк турецкий сейнер, Мандарины падают в траву, Местного футбола бывший тренер Здесь один остался на плаву. В здании пицундского райкома Он завёл убогий ресторан, Где живёт, не покидая дома, Обречённый, жертвенный баран. Между «Лыхны» и восточным кофе Я хотел бы выкупить его, Потому что мне не надо крови, И вообще на свете ничего. Только бы глядеть на эти волны, Смешивая чистый алкоголь, Только бы гудеть под эти войны И на эти раны сыпать соль. В пламени закатного пожара Всё уже на свете сожжено, На другом конце земного шара Нам ещё увидеть суждено, Как нищают лучшие победы, Как народы начинают бой, Как авианосцы и торпеды Делят эту жизнь между собой. Из Абхазии Долгий волны набег, Большой Медведицы ковш, Нам суждены навек, Как неразменный грош. Там, где небесный край Сходится с краем морским, — Бедный Бахчисарай, Берег, Россия, Крым. Сердце туда летит, Память туда плывёт, Меж известковых плит Майский цветок живёт. Дай мне забвенья, мак, Опиум дней и лет, И я зажму в кулак Золотоносный бред. Через Эвксинский Понт На корабле «Арго» Я перекину фронт Времени самого. Звезды уйдут на дно, А мертвецы всплывут, Цепь разорвёт звено Наших державных пут. Ибо для всех, кто жив, Есть лишь один исход, Хуже, когда обрыв, Лучше — могила вод. 2003 Памяти друга Худощавый, бородатый, В вечной курточке своей, Ты доказывал с досадой, Что стихи — не эмпирей, Что они — отродье злости, Что Некрасов им отец, Ты остался на форпосте Всех размаянных сердец. Прямота твоя и грубость Покрывала смутный гул, Я любил твою сутулость, Твой рассерженный разгул. И когда ты, стоя прямо, Стих бросал в затихший зал, Возникала панорама: Призрак, пристань и вокзал. И когда ты стал помечен Несравненною бедой, Ты остался груб и вечен, Горький и полуседой. И теперь я вижу, знаю, Что ушёл ты в те края, Где пылает злоба с краю Несравненная твоя. * * * Закатное небо над Невкой Сливается с жёлтой водой, И кажется давней разведкой — Бессмысленной и молодой. Как будто бы город полночный Подскажет, поможет, уймёт, И словно помадой порочной Подмажет бесчувственный рот. В волне и вине отражаясь, Разжалобит твой гороскоп, Но, жить второпях не решаясь, Он спишет и это в расход: Надежду дойти до залива, Застрять в подворотне чужой. Закатное небо тоскливо Сливается с жёлтой водой. Подсказывал он — я не понял. Предсказывал — всё невдомёк. Лишь то, что подбрасывал — поднял, И всё же присвоить не смог. 1981—2003 * * * Жизнь на что-то надеется, Примеряет пальто, И с упорством индейца Верит только в ничто. В ту случайную музыку На бульваре пустом, В эту лестницу узкую В позаброшенный дом. В эти волны у пристани, Отсыревший песок, Взгляд, направленный пристально, Но и наискосок. Жизнь на что-то надеется, На окурок, на спирт, Может, кто-то поделится, Может, кто-то не спит. Может, это рыдание, О тебе, о себе, А погибшее, давнее — Всё уже в высоте. Жизнь на что-то надеется, Покупает табак, И от этого действия, Не отучит никак. 2003 Чёрная метка Кончается лето, кончается лето, Вот-вот нас завалит густым листопадом, В пустых небесах проступает примета, Как чёрная метка, пришедшая на дом. Ты будешь судим и позорно повешен, На рее твоей же захваченной шхуны, Но здесь на скамейке ни конным, ни пешим, Тебя не найти под сиянием лунным. Бульварная ночь напевает романсы, Пахуча, как «Опиум» в тёмном флаконе, И те, кто придут за тобою, опасны, И служат, естественно, пятой колонне. Кончается лето, срываются птицы, Напрасно ты дал вековую подписку, Сейчас бы добраться до старой границы И жить помаленьку без страха и риска. И, глядя оттуда, в жерло телескопа, Увидеть, что жизнь расплатилась на совесть, И если тебя приютила Европа, То там всё погибло — и завязь, и повесть. 2003 Первое сентября Под рубашку залетает холод — Первая повестка сентября. Был и я когда-то зол и молод, Мрачен, как осенняя заря. Выходил на улицу с рассветом, Покупал «Аврору» на углу, Принимал сто грамм перед обедом, Разжимал железную дугу. Знал всему на свете вес и цену, Слизывал слезинку на губе, Грубо выходил на авансцену На свиданье к собственной судьбе. Было, укатило, завалилось, Перешло в необратимый сон, Словно белоснежный яркий вырез, Шёлковый под пиджаком фасон. Первое октября Тёмный ельник и голый осинник, Покорёженный, ржавый дубок, Оттесняющий лето насильник, Я-то знаю тебя назубок. Ты приходишь из чуждого мрака, Точно беженец, полный беды, И уже по утрам, забияка, Я твои различаю следы. Что тебе наши тёплые гнёзда, Если сам ты вовсю разорён, И на днях ты покажешь упорство, Оставляющих почву племён. Ты, бывает, ещё утираешь Рукавом этот дождик чужой И попутно берёшь и теряешь И ещё отступаешь порой. Но уже закалённая злоба Без утайки смеётся в глаза, И робеет, скучает утроба, В пять минут облетают леса. От тебя не отделаться данью, И смиреньем тебя не смирить, Только общему вторить рыданью — Голосить, голосить, голосить… 2002 Перед Эльбой Огни по Эльбе проплывают мимо, ночь не сгорает в подтёках дыма, а набухает огнём, что бумага, и проступает на ней знак зодиака подобием водяного знака. Чем дальше в темень, тем ярче сигналы, в оправе ночи огни — опалы, что на невидимых глазу буксирах — речных старателях плаксивых. Десятипалубный гигант «Паллада», и тот невидим из-под маскхалата, он рядом с моим окном проплывает, в невидимый окоём убывает. И я сижу до утра перед Эльбой, и тает сумрак ночи последней, ведь мне в Евразию, а флоту к Гольфстриму, опять не вместе, а мимо, мимо… Возьми меня матросом, стюардом, дай мне поплавать по синим картам, дай намотать на себя Экватор и повторять всё «вотер» и «ватер», дай мне исчезнуть в живой пучине, по очень ясной простой причине, там смерть — не смерть, или смерть — вполсилы, поскольку нету твоей могилы, тогда ты времени и морю — сродник, вовек невидимый герой-подводник. 2003 На этаже сто первом Я вышел на балкон над бездною Нью-Йорка, Ступени пирамид темнели в полусне. От сумрачных дождей душа моя промокла, Сумятица огней пылала в вышине. Сияющая ночь горела в исступленье, Переворот огней взлетал на небеса. Восторженная речь превосходила пенье, И были всех слышней заката голоса. Темнели над рекой отвесные громады, И зеркала витрин дробили изумруд, И не было уже ни страха, ни пощады, И показалось мне, что это — Страшный Суд. И я затерян был на этаже сто первом, И падал мне в лицо закатный, острый луч, И открывал меня, что пиво и консервы, Средь тёмных покрывал и откровенных туч. И я тогда сошёл в теснину у Бродвея, И на скамейку сел в затоптанном саду, И падали огни, смеясь и сатанея, И прыгали назад, в дурную высоту. И робкая душа над миром возносилась, И вспыхивала вдруг ответом и огнём, И на ночной разгул испуганно косилась, И уходила вспять за дальний окоём. Бар «Эмпайр» В баре отеля «Эмпайр» темно, Вставлено в ночь золотое окно, Свечи за стойкой дрожат и плывут. В баре отеля «Эмпайр» уют. А за окном — океанская ночь, Как Атлантида утопла — точь-в-точь, В баре отеля царит алкоголь, Сухо горит на миндалинах соль. Кофе наводит священный ожог, Да с требухою лежит пирожок. Я бы хотел здесь остаться совсем, Возле покрытых плакатами стен, В восемь утра осветляется мрак, Перед отелем стоит «кадиллак». Надо теперь переждать этот день, Это похмелье надеть набекрень, Скуку обеда и призрачный час, Преодолеть головы ватерпас. Только лишь башни отметит закат, Надо немедля вернуться назад, Ты позабыл и порыв и покой, К вечности душу подшил ты иглой. Вот и опять темнота за окном, Синькой и охрой горит окоём. Что же, стаканы поднимем за бар, Там, где восходит свечей перегар, В баре, в котором живём и умрём, Ночью и вечером, утром и днём. 2003 После Илиады Я прошёл от заката снегов до заноса По следам македонского молокососа, Я увидел, как ночь охватили фаланги, Как пехота прошла через горы на фланге. И как Дарий бежал, отступая к Дербенту, Как плебеи платили патрициям ренту, Я увидел, как конница шла к Каллимаху, Как хватило Боэцию страха на плаху, И как у Фермопил посекли Леонида, Как Перикла настигла беда и обида. Как Аспазия замертво пала в объятья, Как Сократ надевал передсмертное платье, Как Эллада лишилась и блага и лада, И как Персию обуревала отрада. Я увидел, как эллины рушили Трою, Как Ахилл перед строем похвалялся собою, Как Гомер заводил помертвелые очи, Я увидел, что жизни длинней и короче. 2003