Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2004
“Различения и скорби”
Николая Недоброво:
взгляд из ХХI века
Екатерина Орлова. Литературная судьба Н.В. Недоброво. — М. — Томск: Водолей, 2004.
Существованию “dei minores” (“младших богов”) искусство нередко бывает обязано тем, что они проговаривают некоторые положения и идеи, значимость которых не всегда осознают сами. И — в силу ли особенностей личности, или недостаточной талантливости — оказываются не в состоянии их развить в должной мере (за них это с успехом делают другие). Поэтому их роль “первопроходцев” в некоторых областях отнюдь не очевидна и требует установления “момента истины”. Так происходит, например, с понятием “семантический ореол метра” (М. Гаспаров), праистоки которого Е. Орлова обнаруживает в “психологии стихотворных размеров” Н. Недоброво.
Сейчас литературоведение уже поставило перед собой задачу изучения роли и феномена второстепенного писателя. Об этом свидетельствует появление двухтомника “Забытые и второстепенные писатели ХVII-XIX веков как явление европейской культурной жизни. Материалы международной конференции, посвященной 80-летию Е.А. Маймина 15-18 мая 2001” (Псков, 2002), где эта проблема заявлена и даже начато изучение деятелей, выполняющих так называемую компенсаторную функцию, то есть не столько созидающих художественные феномены, а, как сказали бы теперь, продвигающих их к читателю — издателей, пропагандистов, организаторов, “тайных советников” от литературы — к Недоброво это применимо в первую очередь, так как мы знаем, сколько ценных советов им было дано Анне Ахматовой.
Как писать о практически “отсутствующем” в литературной реальности человеке, недовоплощенном, по определению автора работы, писателе, который, однако, являлся деятелем литературно-эстетической жизни 1910-х годов, поскольку аккумулировал ее идеи, резюмировал важные открытия, выходил на новое понимание старых истин? В определенной степени решению этого вопроса помогло “отделение” личной биографии филолога, поэта, критика Н. Недоброво от его внутренней биографии, которая и есть “жизнь идей”. Автор, пытаясь раскрыть творческую индивидуальность писателя второго ряда, задается вопросами: “В какой степени он способен сохранить ее, участвуя в литературном движении и подвергаясь влиянию и воздействию более сильных собратьев по перу? Или ее сохранность обеспечивается именно “внеобщественной” позицией? И именно такой способ бытования выбрал Недоброво?” После прочтения книги, впрочем, становится ясно, что ее герой сознательно “остался поэтом, пишущим немного”, и это же свойство ценил в других.
Кстати, таким же незаметным мог оказаться и Иннокентий Анненский, если бы на определенном этапе не решился принять участие в литературной жизни. Вообще, имя Анненского хотелось бы видеть в этой работе еще чаще. Представляется, что Недоброво и Анненский — художники одной “группы крови”. Их отстраненность от личного, невозможность допустить посторонних в мир переживаний, стремление воссоздать историю души, понимание искусства как “соприкосновения” воспринимающей и творящей душ — невольно подталкивают к постоянным сопоставлениям.
Опорной точкой размышлений автора книги о ее герое явилось, очевидно, высказывание знакомой Недоброво Ю. Сазоновой-Слонимской, писавшей, что “он казался не связанным со своей эпохой, хоть и был в мысли своей, в духовной сути своей самым современным из современников, ибо современность отложилась в нем не одним только каким-либо случайно задевшим его событием, — а вся ее сущность отложилась в нем абстрактными кристаллами, сложив замкнутый и слитный мир идей. Как ни был отличен от других и как ни казался подчас одиноким… он был человеком своей эпохи, быть может, наиболее полно и наиболее самоотверженно ее воплотившим”. Е. Орлова творчески восприняла это указание, сумев воссоздать и “слитный мир точных идей”, который в итоге образовали размышления художника, и отразить эпоху, которая, просвечивая через него, “отложилась абстрактными кристаллами”. Думается, правда, что ощущение своеобразия Недоброво еще бы усилилось, если бы многократно возникающее в его сознании понятие “разумной воли” автор сопоставила с бытующими в то время или возникшими позднее “волюнтаристскими” концепциями в философии. Однако указание на стремление Недоброво создать “эстетику активной утвердительности” с опорой на А. Бергсона можно считать попыткой обозначения его места в философской полемике тех лет.
Оригинальна композиция книги: от общего представления о месте Недоброво в литературном процессе эпохи к разветвленному исследованию составных частей его наследия (поэзия, критика, филологические штудии). Среди них особенно ценным мне видится раздел, посвященный статье Недоброво о Фете, его размышлениям о Бергсоне и повести поэта “Душа в маске”. Мысль Е. Орловой о предвидениях и предсказаниях Недоброво находит подтверждение в различных областях филологии. Мне отрадно было обнаружить, что моя статья “Лица и маски женской культуры Серебряного века” (Гендерные исследования: Феминистская методология в социальных науках. Харьков, 1999), писавшаяся без знакомства с этой повестью, как теперь выяснилось, стала по сути расшифровкой и продолжением заявленных Недоброво идей, а именно: для того чтобы раскрыть свою душу, женщине (в моем случае — писательнице) в начале ХХ века необходимо было надеть маску, придумать роль, и только тогда она могла явить себя истинную!
Вообще с завидной добросовестностью проработана деятельность Недоброво-критика. Особенно удачна та часть работы, где говорится об отношении Недоброво к жесту, пластике, “языку телодвижений” в связи с его рецензией на книгу С.М. Волконского. В итоге размышления Недоброво в представлении автора диссертации вырастают в едва ли не завершенную концепцию “духа зрячего искусства”, к которому следует устремляться исполнителям, и метафизику “изменения без изменяющихся вещей”, на которую следует опираться творцам.
Много подлинно нового или по-новому осмысленного материала содержит в себе раздел, освещающий деятельность Недоброво-филолога. Он богат выводами и конкретными наблюдениями. Логичным представляется и завершающий монографию аккорд — “Последняя встреча (М.А. Волошин и Н.В. Недоброво)”. Данная глава раскрывает читателю историософские размышления исследуемого автора, дорисовывает его облик как мыслителя, вступившего в диалог со своими современниками по самым насущным вопросам бытия России в мировом историческом процессе. Она завершает характеристику Недоброво, добавляя к уже известным сторонам его деятельности новые черты: политическое предвидение, профетичность мышления.
Основной упор в книге сделан на культурной деятельности поэта-филолога. Много внимания уделено участию Недоброво в просуществовавшем всего два года Обществе Поэтов: прослежены инициативы, предшествовавшие созданию кружка, и идеи, из которых в дальнейшем выросли дискуссии 20-х. После проделанной работы становится бесспорным, что первенство в постановке многих вопросов стихосложения принадлежит Недоброво.
Не менее значимы и отдельные наблюдения автора. Так, усиленной психологизацией чувств героев произведений Недоброво отмечено его обращение к библейской теме (здесь опять вспоминается Анненский с его осовремениванием чувств героев античности). И это становится стержнем разговора о трагедии “Юдифь”, который вообще отличается предельной филологической тщательностью (дана предыстория, прослежены аллюзии, ассоциации и претворения и т.п.) и необычайно широким кругом сопоставлений. Особенно впечатляющи живописные ассоциации, к которым я бы добавила знаменитую “Юдифь” Артемизии Джентилески, вне зависимости от того, известна она была Недоброво или нет (хотя в Италии он и мог ее увидеть). Эта картина неожиданно образует некий контрапункт с его трагедией. Артемизия в своей картине живописно почти “воссоздала” строки Недоброво: “… кровью, от разгула / Еще горевшею, забрызгана, восторг, / Хмель мести взвидела!”. Орловой точно прочитано новаторство Недоброво, запечатлевшего в своей трагедии “гения желания” — Олоферна — через яркую эротическую символику. Но одновременно неожиданным предстает и образ Юдифи, обессиленной своим преступлением, испытывающей апатию, отказывающейся жить.
Очень уместен неоднократно возникающий мотив “резонанса”, т.е. восприятие облика и идей Недоброво сквозь призму десятилетий. Я имею в виду “письма на тот свет”, которые цитирует автор книги, то есть обращений знавших поэта людей к нему, уже умершему…
В книге Е. Орловой осуществлена полнота анализа личности и творчества поэта “предпоследних слов”, как сам себя называл Недоброво. Автору удалось создать крупное литературоведческое полотно, которое буквально “соткано” из множества идущих в разном направлении, прихотливо цепляющих друг друга “нитей-струй” (приблизительно так видел каждую историческую эпоху сам Недоброво). Исследование Е. Орловой можно сравнить с изучением живописного холста (о котором уже существует определенное мнение) под микроскопом. Но именно после такого изучения становится понятно, почему именно таким оттенком заиграла эта краска, почему проступающая сквозь краску шероховатость материи задала всей картине совершенно иной, чем кажется порой на первый взгляд, тон.
Мария Михайлова