Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2004
Музей революции
В.Э. Долинин, Б.И. Иванов, Б.В. Останин, Д.Я. Северюхин. Самиздат Ленинграда: Литературная энциклопедия. Под общей редакцией Д.Я. Северюхина. — М.: НЛО, 2003.
В свое время Георгий Федотов, комментируя организацию в Зимнем дворце Музея Революции, подчеркивал: это — вернейший знак того, что революция закончилась. Обилие книг, посвященных ленинградской “второй культуре” позднесоветской эпохи, — знак черты, подведенной под этим интереснейшим и противоречивейшим явлением российской словесности, знак прощания с ним. В числе этих книг можно упомянуть и сборник статей “История ленинградской неподцензурной литературы” (2000) и монографию С. Савицкого “Андеграунд” (2002).
Но “самиздат” — понятие более широкое, чем “андеграунд”. Строго говоря, список самиздатских авторов следовало бы открывать Н.С. Хрущевым, чей “закрытый” доклад распространялся в списках наряду с произведениями противников режима. Даже если оставить за скобками чисто политические тексты и произведения писателей недавнего прошлого (в предисловии к справочнику к месту приведена цитата из Надежды Мандельштам — о том, что количество самиздатских копий стихов ее мужа и других запретных авторов в 1960—1970-е годы “далеко превосходит тиражи любых стихотворных книг нашей молодости”) — картина оказывается очень неоднозначной. И можно только приветствовать то, что составители снабдили справочник двумя историко-обзорными статьями — предисловием (“Преодоление немоты” В.Э. Долинина и Д.Я. Северюхина) и послесловием (“Литературные поколения в ленинградской неофициальной культуре” Б.И. Иванова). Именно различие между поколениями оказывается в каком-то смысле решающим. Как отмечает Б. Иванов, “если первое послесталинское поколение было привязано к советским культурным институтам… то для второго поколения главными становятся межличностные отношения и независимость”. Авторы поколения 1970-х довольно быстро (в отличие, кстати, от своих московских сверстников) отказываются от попыток войти в официальную литературу и начинают формирование андеграундной литературной среды. Именно эта среда — с несколькими малотиражными (от 5—10 до 100 экземпляров), но пользующимися высокой репутацией и общегородской известностью (в определенном кругу, конечно) журналами, с системой литературных чтений, семинаров, салонов, с собственной премией (имени Андрея Белого) — и стяжала Ленинграду славу “города героического самиздата”.
Самодельная книжка так называемого “издательства “Бэ-Тэ” (организованного Борисом Тайгиным) в 1962 году помогла Николаю Рубцову поступить в Литературный институт. Составленная и “выпущенная” Тайгиным и Кузьминским книга Бродского была в 1965 году издана типографским способом в США. Однако журналы “37”, “Обводный канал”, “Часы”, как и машинописные книги Елены Шварц, Виктора Кривулина и Сергея Стратановского, ни при каких обстоятельствах не могли способствовать официальной карьере их авторов и издателей; но они и не были предназначены для немедленного переиздания на Западе. Самиздатские институты создавались не “вместо” чего-то другого, не в качестве промежуточной инстанции, а — всерьез и надолго. В сущности, создавалась система независимой литературной жизни. Парадокс заключается в том, что, когда “темницы рухнули” (быстрее, чем ожидалось и не так, как ожидалось), институты “второй культуры” не смогли приспособиться к трудной свободе. Все пришлось создавать заново — причем созданное заново (в Петербурге, по крайней мере) оказалось куда менее жизнеспособным. Впрочем, так кончается едва ли не любая революция…
Другое дело, что осталось от этого движения в собственно литературном смысле. Стихи крупнейших представителей андеграунда семидесятых (Шварц, Стратановского, Кривулина и Александра Миронова) перевешивают (на мой взгляд, естественно!) едва ли не все созданное их сверстниками за пределами Ленинграда (включая такие шумные московские школы, как метареализм и концептуализм). Четыре перечисленных автора, пожалуй, выдерживают сравнение с любой, самой блестящей плеядой в истории русской поэзии. (Причем, как и во всякой плеяде, место каждой фигуры различно: Кривулин, может быть, значительнее как личность, как организатор и идеолог движения, чем как лирик… Но ведь это же можно сказать и о Брюсове, и даже о Гумилеве). Однако наряду с этими авторами в андеграундном движении участвовали десятки других, и лидерство тех, кого мы чтим сегодня, было отнюдь не очевидным. Так, около 1980 года — или чуть раньше — ныне справедливо забытый Виктор Ширали поминался наравне со Шварц и Кривулиным и даже чуть впереди их. Так же точно имя Леонида Аронзона (которое должно быть для русской поэзии драгоценно) терялось в длинном ряду стихотворцев-шестидесятников. Обстановка дружеского сообщества, противостоящего “властям”, была неблагоприятна для эстетических дискуссий, и тем более для жесткой оценки творчества друг друга. Кафе “Сайгон”, “круг Малой Садовой” (тоже сложившийся в одном из кафе на этой улице), “салон Кузьминского”, “салон Юлии Вознесенской” и т.д. порождали толпы литературных тусовщиков, убежденных в своей гениальности. Разочарования и обиды этих уже немолодых людей, пытающихся о себе напомнить, — факт сегодняшней литературной жизни. Когда же был создан “Клуб-81” — официальная организация неофициальных литераторов, на первый план (при поддержке “куратора” из Союза писателей) стали выдвигаться откровенно бесталанные и притом озлобленные люди вроде Владимира Нестеровского.
С прозой дело обстояло хуже. Прекрасное начало в шестидесятые годы — и резкий обрыв. Борис Вахтин и Рид Грачев имели все данные, чтобы стать крупнейшими мастерами второй половины века…. Увы, оба этих писателя рано замолчали, Сергей Вольф отказался от прозы ради стихов (но в самиздате его прекрасная лирика хождения не имела), а Битов и Довлатов в конце 1970-х покинули Ленинград. На смену не пришел почти никто. Белла Улановская, Аркадий Бартов, Сергей Коровин, Валерий Холоденко — писатели даровитые, но, я бы сказал, местного масштаба: обстоятельства, возможно, не дали им развиться в полную мощь. Прозу не почитаешь вслух в “литературном салоне”, ее труднее воспринять при чтении со слепого пятого-шестого оттиска машинописи. Чуть ли не единственный (правда, блестящий) известный мне образец ленинградской самиздатской драматургии — первые пьесы Олега Юрьева (“Мириам”, “Маленький погром в станционном буфете”). Но они были написаны в 1984 году — уже несколько лет спустя драматические произведения Юрьева увидели и печать и сцену. Проза же этого писателя принадлежит, по большей части, уже другой, постсамиздатской эпохе (чуть ли не единственное, но знаменательное исключение — “Гонобобль и другие”, сатира на “Клуб-81”).
Составители справочника и привлеченные ими эксперты оказались в положении трудном: им (или большинству из них) пришлось писать историю событий, в которых они сами участвовали. Конечно, такие молодые, не заставшие советской эпохи авторы, как Борис Рогинский или Станислав Савицкий, лучше годились бы на роль нейтральных аналитиков. Но зато непосредственные участники событий лучше чувствуют нюансы, ускользающие от посторонних. Они хорошо знают, кто с кем водился, кто к какой группе принадлежал, в каком издании публиковался и т.д. А ведь именно это — главное, что требуется от справочника.
Если такого рода историко-литературная информация незаменима для историков литературы, то историк общества обнаруживает в книге богатый антропологический материал. Биографии участников самиздатских журналов позволяют, между прочим, разрушить некоторые живучие мифы. Первый и главный из них — о “поколении дворников и сторожей”. Представление о том, что чуть ли не все участники андеграунда работали операторами газовых котельных, сторожами и т.д., и вообще находились “вне социума”, — представление, отчасти воспроизводящееся и в статье Б. Иванова, не вполне соответствует действительности. Неофициальная культура не была эстетическим гетто, отделенным от общества, — ее “сетевая структура” пронизывала все слои гуманитарной, а иногда и технической интеллигенции. Операторы котельных явно не составляют абсолютного большинства. Даже Кривулин и Стратановский, чьей инициативе и энергии движение и было в первую очередь обязано своим статусом, не покидали скромную, но более или менее респектабельную службу: первый — редактором в санитарном издательстве, второй — экскурсоводом в Пушкинском музее, а затем библиографом в Публичной библиотеке. Для основной массы авторов, публиковавшихся в самиздатских журналах, вполне характерны такие фигуры, как, скажем, братья-филологи Николай Иванович и Сергей Иванович Николаевы (первый сейчас — заведующий отделом редких книг Российской национальной библиотеки, второй — профессор Санкт-Петербургского университета), профессор-германист Н.О. Гучинская, литературовед В.Н. Сажин, видный химик и при этом исследователь творчества Гумилева В.В. Петрановский… Список совершенно случайный — я листал справочник наугад. Но в нем есть и классик отечественного литературоведения (и талантливый, недооцененный поэт) Дмитрий Евгеньевич Максимов, и крупный математик С.Ю. Маслов. Иногда образ парадоксально двоится: едва ли многие посетители некрополей Александро-Невской Лавры знают, что их многолетний смотритель Юрий Минаевич Пирютко — тот самый К.К. Ротиков, автор скандального путеводителя “Другой Петербург” и доселе неизданной прозы, в которой “многие страницы посвящены теме однополой любви”. Некоторые авторы участвовали в официальном культурном процессе — в качестве переводчиков (как замечательный поэт Сергей Петров) или детских писателей (не менее замечательный Олег Григорьев — правда, его связь с “второй культурой” не была глубокой — в библиографической справке упомянуты лишь две публикации в самиздатских журналах).
Круг авторов, участвовавших в написании статей, судя по всему, не исчерпывается указанными на титульном листе четырьмя именами. Иногда автор легко угадывается. Скажем, статью о Рубцове с высокой вероятностью писал Эдуард Шнейдерман — в ней почти слово в слово повторяются тезисы его работы о Рубцове, напечатанной в 1984 году в “Часах”. Надо ли было редакции “вычищать” подобные субъективные пассажи? Надо ли было приводить стилистику всех статей к единообразию? Правильно ли, что в одном случае нам предлагают чисто справочную информацию, в другом — чуть ли не эссе о творчестве писателя? И правильно ли, что такому нерелевантному для ленинградской самиздатской среды, внутренне чуждому ей (да и, по моему мнению, не слишком значительному несмотря на всю свою искусственно раздутую славу) автору, как Рубцов, уделено вдвое больше места, чем Анри Волохонскому, Михаилу Еремину, тому же Миронову? На эти вопросы ответа у нас нет. Однако они относятся скорее к принципам, которым следовали (или не следовали) составители и редактор, чем к непосредственному качеству их работы. Во всяком случае, я сумел обнаружить в более чем 600-страничной книге лишь одну явную оплошность: одна и та же статья “Слепая пчела” (Вестник Новой Литературы, 1994, № 8) на стр. 231 приписана Кривулину, а на стр. 387 — Е. Шварц (на самом деле написана и подписана Шварц).
Пожалуй, недостаточно освещена в справочнике деятельность младшего поколения андеграунда, дебютировавшего в конце 1970 — начале 1980-х. Точнее, ее освещению не хватает систематичности. Так, в книге содержатся довольно подробные справки о группе “Камера хранения” и обо всех ее участниках. Но эта информация никак не отражена в обзорных статьях. В результате — особенно в статье Бориса Иванова — как чуть ли не единственное важное явление восьмидесятых рассматривается “Митин журнал”, а в качестве главной тенденции десятилетия выдвигается посмодернистская деконструкция. Картина явно неполная… Причем едва ли Иванова — прозаика-реалиста и позитивиста — можно заподозрить в данном случае в пристрастности. Причина искажения в том, что именно авторы “Митиного журнала” были в восьмидесятые годы ближе всего к “Клубу-81” и, следовательно, попадали в поле зрения автора статьи. Еще раз: трудно исследовать то, о чем у тебя есть личные воспоминания! Иные важные явления самиздата восьмидесятых просто не попали в поле зрения составителей. Так, в числе учеников Виктора Сосноры упомянуты А. Скидан, Т. Мнева, автор этой рецензии и др. Однако основной круг участников его ЛИТО в Доме культуры им. Цюрупы составляли в начале 1980-х Сергей Степанов, Валерий Дымшиц, Алла Смирнова, Анджей Иконников-Галицкий, Вадим Лурье, Мария Каменкович, Александр Тимофеев. Они издавали довольно примечательный журнал “Меркурий”, даже не упомянутый в справочнике. В числе других не упомянутых изданий — журнал “За рублем”, издававшийся братьями Лушиными и Евгением Мякишевым (на обложку приклеивалась настоящая рублевая купюра). Может быть, значимость каждого из таких журнальчиков и невелика, но они (так же, как, к примеру, ничуть не более значительные “Северомуринская пчела”, “Грааль” или “Остров Борнхольм”, для которых место в справочнике нашлось) создавали ту среду “массового молодежного самиздата”, которая начала складываться в последние советские годы. Это была форма самовыражения, которую можно сопоставить с нынешним массовым созданием собственных веб-страниц.
Наконец, существует болезненная тема: отношения между “второй культурой” и властями. Прежде всего — отношения с КГБ. Как известно, именно чиновники всемогущей организации из трех букв в определенный момент поняли, что следует “спустить пар”, и способствовали созданию “Клуба-81”. Это был лишь один из эпизодов в тех запутанных играх, которые борцы за свободу и тайная полиция, по старой русской традиции, вели друг с другом. Вероятно, составители правильно поступили, обойдя вниманием причудливые изгибы иных “героических” биографий. В будущем, когда откроются все архивы, на эти события будет пролит свет. Но — на фоне совершенно доподлинных подвигов и страданий многих деятелей “второй культуры” — надо ли было упоминать о вызовах в органы для беседы, которым подвергся иной доблестный литератор, и даже о “проработке в деканате”, жертвой которой стал (подумать только!) юный Виктор Топоров?
В целом же перед нами ценный и информативный справочник, который послужит не одному поколению исследователей.
Валерий Шубинский