Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2004
К востоку от соловья
Хайкумена (альманах поэзии хайку) = Haikumena (Haiku poetry Almanac). Вып. 1. — М.: Российский институт культурологии, 2003.
Не помню, где я прочла, что у японцев соловьи не водятся. Лучший певец их лесов и полей — мухоловка-чернушка, увековеченная в утонченной японской поэзии. Понятно, что у японцев ее зовут как-то иначе, звучнее и экзотичнее. Но для русского читателя оды мухоловке-чернушке выглядят диковато. Вот переводчики и подобрали эквивалент, не правильный орнитологически, но зато совершенно адекватный культурологически.
Примерно то же — и с хайку. Собственно хайку (хокку) — это не только трехстрочные стихотворения с фиксированным количеством слогов 5-7-5 и выходом в обобщение в третьей строке. Это — сугубо японский ребус, построенный на многозначности иероглифов, который в зависимости от настроения можно разгадывать и так, и эдак. (Самым близким аналогом, пожалуй, будет какая-нибудь англоязычная лапидария, построенная на игре омонимов, например, spring — источник и весна одновременно, или fall — падение, листопад, осень, увядание, и даже — водопад). Мало того, “настоящая” хайку — еще и чисто визуальный объект — благодаря изысканной и сложной каллиграфии иероглифов; и даже предмет интерьера, предназначенный для украшения токономи.
У нас в России увлечение хайку началось в 1954 году — с выхода в свет томика “Японская поэзия” в переводах Веры Марковой. Тогда, в эпоху торжества “советского стиля”, хайку была воспринята как новаторская форма, некий сугубо технический прием, постижимый алгоритм, а этническое наполнение хайку — как желанная и недосягаемая экзотика. О том, что поэзия хайку связана с философией дзен-буддизма, тогда мало кто знал.
Именно кажущаяся доступность и демократичность хайку сделали этот жанр очень популярным, особенно среди, условно говоря, поэтов-любителей. Эта форма, во-первых, освобождала от необходимости подыскивать незатертые рифмы и метафоры, во-вторых, придавала стихам налет интеллектуального шика и даже диссидентства (впрочем, ненаказуемого). Правда, опубликовать такие русские хайку мало кому удавалось.
Позже до нашей страны дошла западная мода на все восточное, и звонкое “дзен-буддизм” перестало быть просто набором звуков. Жанр русской хайку начал подпитываться этой новой для нас философией. В то же время “алгоритмизированность” хайку пришлась очень по душе новой интеллектуальной элите — программистам и кибернетикам. И это во многом определило дальнейшую судьбу жанра.
Лапидарность, многозначность и в то же время точность хайку, а также заложенная в них принципиальная способность расширения, возможности составить из взаимодополняющих трехстиший некий гипертекст (рэнку) как нельзя удачней стали отвечать требованиям психологии (и принципам сетевого общения) компьютерщика, “сетевого человека”, современного интеллектуала. Недаром большинство из них предпочитает пользоваться никами — псевдонимами, подобно японским классикам хайку (Басё — означает банановое дерево, а Исса — чашечка чая).
Поэтому неудивительно, что альманах поэзии хайку “Хайкумена” составлен по большей части на основе сетевых текстов. Альманах в истории современной русской хайку не первый (до него были “Тритоны”, составленные Дмитрием Кузьминым), но, пожалуй, наиболее представительный.
Хотя того, что можно условно назвать, “настоящими хайку” (5-7-5, изобразительность, многозначность), здесь не так уж и много. В первом разделе альманаха — “Горизонт”, — составленном из трехстиший множества сетевых авторов, можно выделить, например, вот это:
ржавая луна
консервной банки овал
на мху валуна
(Сердюк)
Тут соблюдены основные формальные правила хайку — 5-7-5, яркая “картинка”, звукопись и по крайней мере две возможности прочтения — то ли ржавая консервная банка, забытая на валуне, похожа на луну, то ли багровая луна напоминает заржавевшую консервную банку, отблескивающую на темном мху.
Классические хайку требуют определенного реквизита, антуража: сезон, погода, разные виды птиц, насекомых, растений, символизирующих определенные состояния души (кукушка, соловей, кулик, журавль, лягушка, мотылек, сверчок, ива, сакура, сосна и т.п.).
дождь, вечереет
и рядом с костром
лишь лягушонок
(Олька)
эхо кукушки
мечется меж холмов
бильярдным шаром
(umsaum)
Первый текст теоретически мог бы принадлежать и средневековому японцу, второй — нет: бильярдный шар — реквизит европейский. Иногда высокая стилистика хайку демонстративно профанируется, занижается. С этим приемом мы уже сталкивались в недавно вышедшей книжке сибиряка Левченко “Валенки самурая” (“Остановилась драка/ Замерли на миг могучие мужики — / Клин журавлиный над деревней”), но и здесь мы найдем тому немало подобных примеров:
голое поле
мокнет в коровьей лепешке
след сапога
(Mario)
Как ни забавно, формальные требования к классической хайку — выразить одной фактурной деталью состояние природы, и — через него — душевное состояние, здесь выполнены. Правда, не соблюдено количество слогов, но его вообще мало кто соблюдает — еще одна особенность русских хайку.
Россия все ж таки не Япония, поэтому чаще всего лягушки, соловьи, кукушки и цветущая слива, поселившись в хайку, так и останутся стилизацией (хотя это не значит, что в России не водится ни кукушек, ни лягушек, просто они здесь встроены в иной символический ряд). А значит, могут существовать хайку, которые, будучи построены на сугубо российских фактурных реалиях, тем не менее отвечают требованиям жанра в более общем смысле.
Ватина бакенбарды
В щелях
Оконных рам.
(Павлон)
Так уж повелось: если имеется некий канон, то он, скорее, будет нарушаться, чем соблюдаться. В следующем разделе альманаха — “Сад камней”, где приведены подборки 14 поэтов, работающих в жанре хайку, мало какие из их опытов можно назвать хайку в точном смысле этого слова. У Глеба Секретта (имя это или сетевой псевдоним, несущественно) это, скорее, настроенческие зарисовки, этюды: “темный бронзовый лев, / отполированы клыки / детскими пальцами”, у Иры Новицкой — лапидарии, моностихи, выстроенные в хайку лишь графически: “я убиваю время / когда-нибудь / оно убьет меня”… Впрочем, у Боруко изящные лирические миниатюры: “заколка… браслет… / но зачем тебе бритва? / ах ты ворона!”, — действительно перемежаются “каноническими” русскими хайку: “капельку росы / поднимает все выше / молодой чеснок”, а у Александра Врублевского, Сергея Зороховича или Тэнгу трехстишия явно выстраиваются в более сложную структуру — рэнку.
Пожалуй, у русской хайку есть нечто общее с бардовскими “песнями про погоду”, увлечение которыми бытовало в той же интеллектуальной среде. Тексты таких песен, чтобы донести до слушателей “настроение”, злоупотребляли универсальными штампами (дождь, снег, костер, дым и т.п.). Неудивительно, что в русских хайку полным-полно таких чисто умозрительных “снегов” и “дождей”, как, например, у того же Тэнгу “Раннее утро. / Безмолвьем листопада / Захвачен в плен…”.
Что ж, быть может, прав Владимир Герцик, когда заявляет, единственное требование к русской хайку — это соблюдение соотношения 5-7-5, остальное просто “верлибровые японески”? В теоретической части альманаха, “Симпосион”, составленной на основе гостевой книги сайта “Аромат Востока” достаточно много весьма здравых размышлений на эту тему. В частности, говорится и о том, что японские мастера дзен, фиксируя в хайку мимолетные впечатления, ощущения, через подчеркнутую объективизацию выводили читателя на иной уровень — уровень вечности. Наши же авторы больше ориентированы не столько на вечность, сколько на сиюминутность, фиксацию некоего мгновенного состояния, никому порой, кроме автора, не интересного. Либо на сообщение некоей общей мысли, в высшей степени абстрактной.
Существует мнение, что “настоящие хайку” избегают таких слов, как “прекрасный”, “скучный”, “любовь”, “ненависть”, поскольку они “называют”, а не “показывают”. Лично я затрудняюсь сказать, является ли в классической хайку “На смерть сына”: “Увы, в руке моей, / слабея неприметно, / погас мой светлячок” — это самое “увы” произволом переводчика.
Но вот Татьяна Соколова-Делюсина, чья интересная статья о природе хайку помещена в последнем разделе альманаха, по этому поводу замечает, что в то время, когда мы ориентируемся на классические образцы, сами японцы уже давно осовременили хайку, отказавшись от “нерушимых уз образности”.
Не столь уж далеки мы от японцев, как кажется, — чем, например, не хайку классические строки Сергея Есенина:
Изба-старушка
Челюстью порога жует
Пахучий мякиш тишины.
Вопрос только в графике…
Мария Галина