Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2003
Наталья Михайловна Первухина родилась в 1943 году в Москве. Окончила филологический факультет МГУ. Автор работ по классической и современной русской словесности. Монография об А.П. Чехове издана в Америке на английском языке. С 1980 года живет в США, преподает там русскую литературу. Доктор филологии. В “Знамени” печатается впервые.
Американский писатель Гор Видал как-то заметил, что вопреки распространенному мнению американцы не тупые, а просто невежественные. За многие годы работы в американских университетах я имела возможность убедиться в справедливости этого высказывания. Последние десять лет я веду курсы русского языка, литературы и русской культуры в большом государственном университете на Юго-Востоке США. Футбольная команда университета настолько знаменита, что лондонский таможенник, узнав, откуда я, посмотрел на меня с уважением и особенно приветливо пожелал удачи. Жизнь и экономика городов в Америке в большой степени определяется успехами университетских спортивных команд. Студенты ориентированы на цели прагматические — приобрести наиболее ценную в данный момент профессию и найти хорошо оплачиваемую, желательно интересную и перспективную, работу. Конечно, всегда находятся отчаянные энтузиасты, делающие своей профессией литературоведение или классические языки. Еще меньше тех, кто хочет стать “славистом”, как здесь называют специалистов по литературе России и Восточной Европы.
Все студенты обязаны пройти двухгодичную программу иностранного языка. Подавляющее большинство выбирает полезный испанский: на первом курсе испанского языка бывает свыше двух тысяч студентов; многие изучают французский, португальский, итальянский. В последние годы намного увеличились группы китайского и японского языков.
Количество первокурсников на русском отделении у нас почти неизменно — тридцать человек. Лет двадцать назад бывало и до ста начинающих. Причины, по которым американские студенты выбирают русский язык, поражают меня непредсказуемостью. В первый день занятий я обычно прошу студентов ответить на вопрос, почему они выбрали русский и что они знают о России и русской культуре. Десять лет назад причина выбора была довольно однообразна — антисоветская пропаганда. У определенной группы населения она, как всякая пропаганда, вызывает априорно отталкивание: если президент называет СССР “империей зла”, значит там непременно должно быть и что-то хорошее. Беспрецедентный приток на первый курс в группу русского языка случился в 1983 году, сразу же после того, как советскими был сбит корейский авиалайнер. В годы правления Горбачева также произошел большой всплеск интереса к России. Объяснения были простые: “Хочу лучше узнать язык и культуру русских, чтобы вместе стремиться к взаимопониманию и миру”. Или, попозже: “Хочу работать в бизнесе в России”. Но основная наша “клиентура” — и с годами она меняется мало — это люди с чуть необычными интересами, с желанием изучать то, чего не знают другие, что-то заведомо трудное. Кто-то прочитал “Преступление и наказание” и “погиб”. Один пишет, что ему очень нравится рассматривать кириллицу, а больше он ничего о России не знает. Через семь лет этот студент, начавший изучать русский на последнем курсе, говорит по-русски свободно и защищает диссертацию по Трифонову. Одна девочка влюбилась в Барышникова — и спустя десять лет преподает русский язык в одном из самых известных университетов. Уроки разговорной речи в ее группе вел Юз Алешковский. Иногда бывает, что ни один человек в группе не слышал имени Толстого или Достоевского, а изучать русский эти студенты решили именно потому, что ничего не знают и хотят узнать о России.
Среди моих студентов многие будут первыми в своей семье с высшим образованием. Я уже привыкла слышать, что некоторые изучали литературу лишь один семестр в школе. Вот сидит набеленная, с малиновым ртом на бледном узком лице, с зеленовато-черными волосами девица. Читаю в ее ответе: “Я очень люблю русскую литературу. Мой самый любимый писатель Федор Сологуб”. Изумлению моему нет предела. После окончания университета она пригласила меня на семейное торжество по этому случаю. Я познакомилась с огромной семьей, в основном это были фермеры, медицинские сестры, социальные работники — политически довольно консервативные, благополучные. Перед обедом все взялись за руки и произнесли молитву. Как к этой девушке попал Сологуб, как могло получиться, что именно он вошел в ее душу?! Сейчас она работает государственным адвокатом, защищает малоимущих.
Есть истории совершенно удивительные. В прошлом году был у меня студент, лет под тридцать, военный. Ему необходим диплом о высшем образовании для продвижения по службе. Такого неспособного к языкам человека встречаешь нечасто. Занимается он упорно. Я не выдержала и спросила, зачем ему русский язык. Выяснилось, что он служил в Корее, часто посещал ночной клуб, где среди танцовщиц были русские женщины, приехавшие на заработки. Он познакомился с одной из них близко. Большой любви между ними не было, но при расставании женщина взяла с него обещание по возвращении в Америку изучить русский язык, — просто, чтобы узнать, как велика русская культура. Слово офицера — закон. И вот при первой возможности он садится за русский, потому что дал слово! Я, как в рассказе Леонида Пантелеева “Честное слово”, освободила страдальца от выполнения долга, объяснив, что он слово сдержал, а это главное.
Вместе с тем так же, как невежество, меня изумляет оригинальность и независимость восприятия американскими студентами учебного материала. Они многого не понимают, многого не замечают, но видят то, чего часто не замечаем мы. Они свободны от нашего политизированного отношения к литературе. Конечно, у нас и у них свой вариант политической корректности, но незнание Белинского и Бердяева иногда придает замечательную свежесть рассуждениям моих студентов. При живой любознательности и наличии здравого смысла невежество имеет свои достоинства.
Аккуратная, дисциплинированная студентка, типичная отличница, готовится поступать в медицинский институт. Читаем “Петербург” Белого. В сочинениии она пишет: “Вся моя жизнь делится на время до и после чтения этой книги. Мне кажется, что мое подлинное “я” принадлежит той реальности, тому зелено-желтому туману, в котором бродят герои Белого. Это книга, потрясающая душу. На все окружающее я смотрю теперь другими глазами”. Блондиночка, 18 лет, пишет, что она многого не понимает в поэме Маяковского “Облако в штанах”, но чувствует, что это “отчаянный вопль бессильной любви, слепой к объекту своей страсти, готовый разрушить мир, чтобы быть замеченным”. Реакция на “Одесские рассказы” Бабеля (предварительно пришлось объяснять, кто такие евреи): “Очень смешные рассказы, похоже на фильм “Крестный отец”.
Чтение Солженицына и Шаламова немедленно разбивает класс на разные группы. Одна состоит из богатеньких барышень, которые никогда в жизни еще не сталкивались ни с каким страданием; отсутствие воображения не позволяет им испытывать иных эмоций, кроме веселия и скуки. В наших авторах веселия немного, и они этим не нравятся студентам. Другим, особенно военнослужащим, нравится Солженицын. Они понимают его “Один день Ивана Денисовича”. Они ценят здравый смысл и честность героя, но больше всего то, что Солженицын “вселяет надежду”, оставляет в душе положительные эмоции. Удивительно понимание некоторыми студентами Шаламова, несоответствия его внешнего бесстрастия подлинному ужасу описываемого. “У Солженицына сразу понятно, кто хороший, а кто плохой, он заставляет читателя разделять его точку зрения, а Шаламов вводит читателя в то, что описывает, и оставляет со страшной реальностью наедине. Он больший художник”.
У американских студентов очень развита подозрительность ко всему, что они воспринимают как “пропаганду”, как оказываемое на них давление.
После мартиролога русской литературы двадцатого века, после того, как в бедных студенческих головах перемешались расстрелы литературных героев и гибель их авторов, на закуску я им даю понятного, узнаваемого “Пхенца” Синявского. Научная фантастика, радуются они, любимый жанр. К этому времени они уже привыкли к тому, что каждый текст вызывает культурный шок, привыкли к отсутствию хеппи-энда, почувствовали уверенность в своих возможностях и смирение перед огромностью открывшегося им мира. Задержится ли что-нибудь у них в памяти, в душе?
Значительно более трудный и интересный для меня курс истории России и русской культуры. Я преподаю его уже лет пять. В первый день занятий я раздаю опросник и в зависимости от студенческих ответов включаю в курс определенные темы. Например, в одном классе никто из студентов не знал, с какими странами граничит Россия. Поэтому первое мое задание было — выучить карту России и окружающих стран. Для другого класса мои вопросы по географии были почти оскорбительны — большинство знало географию и историю России вполне прилично.
С особым интересом, предвкушая неожиданные сюрпризы, я читаю студенческие работы после окончания курса. Прошу студентов ответить, чему они научились и что их больше всего приятно и неприятно поразило из того, что они узнали.
Джейсон, огромный, круглолицый, менеджер в компании, торгующей пивом, пишет: “Я открыл для себя существование русской культуры и почувствовал ее оригинальность. Больше всего мне понравился “Борис Годунов” Пушкина. Меня крайне заинтересовала идея Самозванного царя. Мне кажется крайним святотатством использовать имя умершего для достижения власти, особенно со стороны того, кто посвятил себя Богу. Исключительно интересно, что ему не удалось никого обмануть — ведь бояре знали, кто он, и хотели использовать его как марионетку. Поверили ему только простые люди, народ, их признание узаконило его власть. Русский народ так мечтает о легендарном великом царе, что он поверил фантастической истории Отрепьева. В этом есть что-то уникальное. Русские так хотят перемен, что любой лжец может воспользоваться доверием народа. Еще уникальное явление, это как страдали русские цари. Меня особенно поразила смерть двоюродного брата Ивана Грозного, который был не совсем умственно развит (Владимир Старицкий из фильма “Иван Грозный”). Ужасно, что даже детей убивали с такой жестокостью, чтобы уничтожить род Романовых. В целом, русская история увлекательная, но очень кровавая”.
Откровенный карьерист Алекс не подозревает, как его рациональное мышление и мертвые клише чужды всему, о чем мы говорим на занятиях: “1. Позитивно я был удивлен сутью русской духовности, передающей простоту, внутреннюю красоту и напряженный умственный труд. 2. Отрицательным фактом является самодержавное угнетение низших классов деспотической тиранией, приводившее к беспорядкам и восстаниям”.
Грант, студент театрального факультета, совсем несведущий в истории, поражен богатством русской литературы. На него, как и на многих его сверстников, особенное впечатление произвел Печорин. Каждый себя с ним “идентифицирует”.
Надо сказать, что в курсе по культуре я не уделяю много времени разбору художественных произведений, даю только общее представление, а студенты читают самостоятельно основные образцы русской классики и пишут небольшое сочинение. Тем более меня удивило, что несколько человек предпочли из “Героя нашего времени” “Тамань”, не подозревая, что Чехов упомянул ее как образец совершенства русской прозы. В “Тамани”, пишет один из студентов, автор “особенно впечатляюще передал магическую, таинственную и влекущую атмосферу, в которой оказался герой”. Самым любимым автором обычно оказывается Гоголь. “Он все время обманывает, он просто в лицо вам врет, как это на свете возможно, чтобы нос стал человеком! Так же и в “Шинели”! Все время непонятно, где реальность, а где фантазия. Это он придумал специальный мир, где, как в метель, ничего не разберешь. Он все время заставляет читателя искать разгадку. Гоголь мой самый любимый русский писатель”. Это пишет тихий, застенчивый, рассеянный парень, будущий политолог, а скорее всего чиновник в каком-нибудь государственном учреждении. Никто не заметил социальной сатиры, разоблачения социального неравенства.
Иногда работы поражают откровенностью и наивностью. В заднем ряду сидит американка азиатского происхождения по имени Мэри, возможно, удочеренная какой-нибудь местной семьей после войны во Вьетнаме. Она не пропускает ни одного занятия, никогда не задает вопросов, никогда не отвечает, если я интересуюсь ее мнением. Очень миловидная, аккуратная, абсолютно невежественная. И вот что я читаю в ее сочинении: “Больше всего меня поразил Гоголь. Когда я была моложе, я часами смотрела на себя в зеркало, и мне казалось, что у меня какой-то не такой нос. Я мечтала заснуть и проснуться совсем без носа. Почему нос так важен в обществе? Герой Гоголя стесняется показать, что у него нет носа. Я ему очень сочувствую, и вообще рассказ такой удивительный, ни на что не похожий. Я не читаю книг, но этого писателя было очень интересно читать”.
Несколько человек признаются, что совсем не любят читать и что были страшно удивлены, поняв, что от чтения можно получать удовольствие. Обычно этим студентам больше всего нравится Пушкин, особенно “Капитанская дочка”. Самым общим положительным впечатлением оказывается, пожалуй, понимание роли, которую играет в сознании русских людей история. Найджел, достаточно хорошо образованный, знакомый с европейской историей, выражает общую для многих мысль: “Больше всего меня приятно удивило чувство истории, которое демонстрируют русские. Личная история человека неотделима от истории его семьи, а та, в свою очередь, переплетена с историей национальной культуры. Для людей кажется очевидным, что их индивидуальные поступки имеют последствия не только в личном, но и в историческом контексте. Это так не похоже на типично американское представление, что их семейная история это просто любопытное отклонение, что национальная индивидуальность определяется только отрицательно — по противопоставлению с тем, “чем мы не являемся”. На вопрос, что его поразило отрицательно, этот студент отвечает неординарно. Большинство пишет о войнах, восстаниях, революции, особенно всех шокирует безжалостное убийство царской семьи. Найджел приходит к обратному выводу: “Меня довольно отрицательно поразила склонность русских легко менять союзников. Может быть, это как-то связано с важностью понятия чести в меняющемся историческом контексте. То, что может показаться “сменой союзника”, может быть на самом деле результатом исторического мышления и представления о национальной судьбе и о том, что на самом деле правильно. Ну, посмотрите на меня! Теперь эта особенность кажется совсем даже и не негативной!”.
Один из лучших студентов, Ричард, прекрасно знающий русскую культуру, любитель Скрябина и Стравинского, побывавший уже в России, пишет: “Самым интересным для меня оказалось то, что Православная церковь опирается на традицию и понятие любви, а не на теологию. Интересно также, как русская церковь (Московская Патриархия) устояла в годы коммунизма, несмотря на значительные отклонения от своего курса. В наши дни Православная церковь сильнее, чем когда-либо раньше, потому что она смогла приостановить распространение в России множества культов, таких, как “Свидетели Иеговы” или “Армия Спасения”. Даже несмотря на властную церковную иерархию, русское Православие остается одной из самых великолепных форм религиозного культа”. Ричард отказывается оперировать эмоциональными понятиями “поразило отрицательно” или “поразило положительно”. Прослеживая факты русской истории от заговора Пестеля до философии Бакунина и дела Нечаева, он сам обнаруживает “связь современного терроризма с методами русских террористов”. Ричард человек довольно консервативных политических взглядов, формально, как и большинство населения США, принадлежит к англиканской церкви и холодно относится к “южным баптистам”. В наших местах это необычно. Тем более неожиданным оказался ответ Керри, одной из лучших студенток в классе. После восторженного анализа “Бориса Годунова” и “Капитанской дочки”, восхищения русским чувством истории на вопрос, что ее неприятно поразило, она заявляет: “Самым неприятным образом меня поразила русская укорененность в духовности. От Пушкина и до наших дней все в России связано с духовностью и с зависимостью от нее. Наверное, на меня это так отрицательно подействовало потому, что меня лично отталкивает все то, что хотя бы отдаленно связано с религией. Однако я способна понять причины русской духовности и даже оценить побуждения, стоящие за ней. Я знаю, что русская культура укоренена в духовности и ею пронизана”.
Все, что люди говорят и думают о чужих культурах, на самом деле больше всего свидетельствует об их понимании своей собственной. Керри задыхается в ханжеской атмосфере благочестия и набожности, охватившей в последние годы Америку, да и весь современный мир. Поэтому ей так понравилась искренность в выражении чувств, поразило, что “у русских другое выражение лица, что они не должны всегда ходить с улыбкой”…
Откровенность и правдивость — удивительно привлекательные черты моих студентов. Можно объяснять их честность наивностью, отсутствием того богатого житейского и исторического опыта, который в России принято понимать как “их жареный петух в зад не клевал”. Но очень не хочется повторять известную фразу Ильфа: “Страна непуганых идиотов”. Как показали события одиннадцатого сентября 2001 года, попытки “пугнуть” ума не прибавляют, а порождают недоверчивость и страх.
Существует, по моему мнению, несколько причин, объясняющих оторванность среднего американца от происходящего не то что за границами страны, а даже за границей родного штата. Основная причина связана с коренными культурно-историческими традициями Америки. США создавались энергией отрыва от “старого мира”. Для американского мышления было характерно утопическое представление о возможности начать жизнь с нуля, уверенность в том, что на новом континенте они построят жизнь, лишенную пороков “старого мира”. Европа, раздираемая бесконечными войнами, погрязшая в декадансе и обреченная на разложение, оставлена позади. Обживая новый континент, переселенцы живут своим умом, не оглядываясь на старый, “загнивающий Восток”. (Запад по-русски!). Американская культура утверждала себя в борьбе с властью абсолютного авторитета, политического и культурного. Протестантская религия — религия отказа от тысячелетней церковной традиции — стала одной из основ американской государственности. Протестантизм наложил свою печать на эстетические и культурные потребности и вкусы: “Европа нам не указ”. С протестантской религией, с презрением к элитарности, иерархии тесно связаны традиции изоляционизма.
Не меньшее значение, чем история создания Америки, имела, конечно, география континента. Как американцам приходится подробно объяснять, какую роль в русской истории и психологии играли незащищенность границ, отсутствие выхода к морю, так же трудно проникнуться чувством естественной изоляции, которое свойственно жителям американского континента. Путешествие в Европу традиционно рассматривалось как роскошь, привилегия образованной элиты. Европейское образование, интеллектуализм европейской культуры вызывали недоверие, как всякая претензия на исключительность. Тем не менее, существовал определенный классический канон, принятый в наиболее образованных кругах, в многочисленных университетах — от знаменитых и престижных до малоизвестных, но часто весьма солидных. Университеты были культурными центрами штата, школьные учителя передавали ученикам основные сведения о европейской истории, географии.
Все это сильно и невосполнимо стало теряться в шестидесятые годы. Университеты превратились в очаги либеральных, а часто радикальных реформ, которые требовали отказа от буржуазного евроцентрического образовательного канона. Политическая корректность, понятия которой приобрели силу законодательной власти, нашла особенно благодатную почву в средней школе. Не углубляясь в историю, достаточно сказать, что современная американская школа, с ее гигантской бюрократией и властью профсоюза учителей, выпускает миллионы недоучек, ставших жертвой системы образования, реформированной в шестидесятые годы прошлого века. Приходят новые поколения учителей, сами не знакомые с географией мира, с историей, не знающие мировой культуры, преданные не евроцентристским культурным канонам, а жестким канонам политической корректности. Как говорили мне мои студенты, по идеалистическим соображениям избравшие учительскую профессию, само преподавание занимает десять процентов времени, а остальное уходит на заботу о дисциплине, писание бесконечных планов и отчетов, присутствие на собраниях и педсоветах. Поэтому наиболее творческие, образованные молодые люди уходят из преподавания.
Больше всего мне не хочется обобщать. Существуют отличные школы, но их меньшинство. Разумеется, всегда встречаются блестящие учителя, подвижники школьного дела, уроки которых сразу выделяются среди других. Как везде, наиболее значительную роль в образовании играет семья, семейные культурные ценности. Но самую большую симпатию и наибольшую надежду вызывают у меня те студенты, которые каким-то чудом преодолевают равнодушие семьи, посредственную школу, отупляющее воздействие телевидения и притягательную силу компьютерных игр и стремятся к образованию из чистой жажды знания. Для них русская культура оказывается той новой страной, которую они для себя открывают.