Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2002
Власть всегда хочет…
Вопрос в том, зачем это нужно обществу
Несколько слов о новостройке
По всей России идет грандиозное строительство. Кто строит жилые дома, кто казармы, кто заводы (таких мало), но есть совершенно особое строительство, в котором, как уверяют его прорабы, участвует поистине вся страна. Это — строительство гражданского общества. Деньги на строительство регулярно выделяют зарубежные и отечественные фонды, субсидируя деятельность самых разнообразных строительных организаций — от общества потребителей до правозащитных групп. О новой стройке так много говорят, что иногда кажется: не построив светлого здания коммунизма, мы стараемся взять реванш в строительстве гражданского общества. В последнее время к этому строительству стало все внимательнее приглядываться государство. И, похоже, в отличие от советского времени, деятельность неправительственных групп не вызывает у государства протеста. (Это строительство: его планы, проекты, чертежи, прорабы, сметы, финансирование, зарплаты, себестоимость, строительные инспекции, фундаменты и само здание — настолько интересная тема, что она заслуживает отдельной статьи.)
Гражданское общество, в современном понимании, восходящем к Гоббсу, Локку и Гегелю, — это пространство социальной активности, находящееся между частной жизнью и государственным вмешательством. Прежде всего, это самоорганизация граждан для удовлетворения своих нужд и нужд других людей. Причем нужды — это не только насущные физические, бытовые потребности, но и филантропия, и защита животных и окружающей среды, и защита прав человека — словом, вся активность, которая характеризуется коллективностью усилий и независимостью от государства. Термин “гражданское общество” стал чрезвычайно популярен и даже моден в конце 1980-х–1990-х годах, вначале в форме идеи, что демократия невозможна без развитого гражданского общества. Политики занимаются строительством демократических институтов, а частные люди могут помогать строительству демократии, формируя гражданское общество. Развитие гражданского общества стало социально престижной деятельностью, и ею, как важнейшим направлением, занялись крупнейшие филантропические фонды. На это развитие тратятся ежегодно сотни миллионов долларов. Ежегодно только в Америке печатается несколько книг и десятки статей о “проблемах развития гражданского общества”.
Проблемы, конечно, есть — и чисто теоретические (например, включаются ли в гражданское общество политические организации и профсоюзы), и чисто практические. “Развитие гражданского общества” становится удобной кормушкой для чиновников и разного рода бездельников. Сотни миллионов долларов проходят через благотворительные фонды в странах, где нет жестких законов относительно того, из чего могут состоять зарплаты граждан, превращаясь в питательную среду для коррупции. В особенности это касается бедных стран, где чиновники, имеющие небольшие государственные зарплаты, но обладающие информацией и влиянием, начинают использовать свое служебное положение и участвовать в проектах “по строительству”, решая прежде всего свои финансовые проблемы. В государствах, только-только вышедших из-под власти какого-нибудь диктатора, немедленно возникают тысячи, десятки тысяч неправительственных организаций, создаваемых исключительно для “строительства гражданского общества” на деньги американских, европейских и местных благотворительных фондов.
В России права человека защищают несколько тысяч организаций. Подавляющее большинство из них получает средства на свою деятельность из крупных и мелких благотворительных фондов. Безусловно, большая часть этих организаций действительно пытается что-то сделать и иногда успешно. Но даже лучшие из них, действительно старающиеся кому-то помочь, постепенно превращаются в альтруистов за чужой счет, подгоняющих свои программы под те идеи, которые предлагают им грантодатели, платящих “отступные” чиновникам, региональным организациям-монополистам. Чрезвычайно любопытно было бы посмотреть, сколько даже не организаций, а людей будут продолжать заниматься, скажем, защитой прав человека, если завтра за это перестанут платить хорошую, по российским меркам, зарплату. В том, что кто-то, может быть, единицы, будет продолжать, я не сомневаюсь.
В результате разрушается то здоровое зерно, которое было в идее гражданского общества: самоорганизация, добровольность и независимость мотивов от материального поощрения. А без этого зерна вся громкая деятельность по строительству превращается в огромный мыльный пузырь: вот он висит и переливается всеми цветами радуги, но ветер подует, и его нет, и демократии нет, и гражданского общества.
В Америке и других развитых демократиях также действуют различного рода фонды, неправительственные организации; так называемый третий сектор занимает примерно 10–12 процентов всей рабочей силы США. Появился даже особый слой профессионалов, которые так и пишут на своих визитках: организатор НПО (неправительственных организаций). К счастью, гражданское общество в этих странах нуждается скорее в развитии, чем в строительстве, и спасает его, во-первых, очень жесткое законодательство относительно доходов, в особенности чиновников, и того, как и на что можно расходовать полученные гранты. А во-вторых, то, что волонтерство (то есть работа без материального вознаграждения), в особенности в США, — один из основных устоев общества, и, чтобы разрушить эти устои, требуется много времени.
Приглашение к диалогу.
Правозащитники отказываются от архаичных традиций
Одним из самых интересных эпизодов строительства гражданского общества стал Гражданский форум — совместное мероприятие общественных строителей и государственных институтов, — состоявшийся в конце ноября 2001 года. Встрече государственной власти и общественных организаций предшествовала долгая подготовительная работа, которая велась Фондом эффективной политики, Институтом проблем гражданского общества и др. Государство в лице Администрации президента заняло активную и гибкую позицию. Часть представителей гражданского общества сама проталкивала идею встречи, почему-то активным было общество потребителей. Другие артачились и заставляли себя упрашивать, ставили условия. Сомнения возникали, в основном, у правозащитников, то есть не сомнения, а легкая тревога. Во-первых, правозащитная деятельность до недавнего времени понималась как защита личности от произвола государственных чиновников и институтов, что предполагало некоторую отстраненность от власти, во-вторых, часть правозащитников во времена советской власти имела возможность вести прямой диалог с властью, и на очень высоком уровне. И плоды этого диалога никогда не бывали сладки, даже когда в результате переговоров отдельные участники беседы оказывались в местах, где растут инжир с айвой.
Но это было давно, и с тех пор все изменилось — объясняли и уговаривали тревожащихся честные посредники из Фонда эффективной политики. (Интересно, почему названия некоторых организаций так похожи на оруэлловские, на Министерство правды?) Честные посредники ругали бывших диссидентов, архаичные традиции противостояния интеллигенции и власти и почему-то “толстые” журналы. Архаичные традиции ругали за то, что они мешают единству и созиданию. Говорили даже, что некоторые, как в анекдоте о старом партизане, не понимая, что времена изменились, что власть теперь не против общества, а за, продолжают пускать поезда под откос. (Интересно все же, какие поезда, кто в них едет? И почему так настойчиво обличается непродуктивная традиция “противостояния”? Ведь никакой подобной традиции никогда не было. Сказки это. Разночинная молодежь, перебесившись, устраивалась на службу, делала карьеру и отдавала дань бывшим увлечениям, оплачивая подписку на прогрессивные журналы. В послесталинское советское время ни семеро вышедших на Красную площадь в августе 1968-го, ни сотни диссидентов, прошедших через лагеря, традиции не установили. Традиционным стал образ жизни сотен тысяч интеллигентных служащих, отводивших душу на кухне и вполне лояльных на службе. Какая уж тут традиция противостояния, тут, скорее, традиция двоедушия и самоконтроля. К тому очевидному факту, что в конце 1970-х — начале 1980-х все общество разделилось на “мы” и “они”, скрыто и глухо роптало, интеллигенция имеет отношение прямое, но не большее, чем такелажники.)
Противостояние общества и власти, если оно не мнимое, — конечно, кризисное явление и угроза складывающемуся порядку вещей, и эта, пока лишь потенциальная, угроза волнует честных посредников, призывающих к “совместной работе” общества и власти. Видимо, бывшим советским людям, как властям, так и народу, никуда не деться от своего прошлого. Честные посредники говорят нам: смотрите, власть теперь другая, честная, старые советские лозунги о единстве партии и народа теперь правдивы по своей сути, не противьтесь власти и не бойтесь с ней соединиться.
Не знаю, что уж там подействовало на деятелей гражданского общества сильнее — анекдоты или рациональные доводы, а может быть, и нежелание выглядеть архаичными чудаками в бодром сегодня, — но почти все они согласились принять участие в Форуме.
Не согласились, правда, “Солдатские матери”, но у них понятный шкурный расчет: им надо своих и чужих детей защищать, которые, попав в армию или скрываясь от нее, постоянно входят в конфликт с властью. Для “Солдатских матерей” власть — это оппонент, из лап которого надо выцарапывать ребятишек, а не участник дружеского диалога за чашкой чая. Во время таких бесед легко расслабиться и пойти на какие-то соглашения. И если для чиновника никакие “дружеские” соглашения не указ, то для частного человека это определенный сдерживающий импульс, а детей защищать надо по полной программе. В общем, “Матери” на Форум не пошли.
Почему-то не поняла идею Форума пресса. Часть, правда, поняла ее позднее, а некоторые так до конца и продолжали насмехаться. Одним, так называемым оппозиционным изданиям, не нравилась сама идея “встречи общества с государством”. (В российской прессе быть в оппозиции означает получать субсидии не из кремлевского окружения.) Другим не нравилось, что собираются в бывшем Дворце Съездов. Третьи боялись, что хищная власть надует правозащитников, то есть что правозащитники, доверившись обещаниям дружбы и сотрудничества, пойдут на контакт и потеряют свою девственную чистоту. И все издевались над организаторами из среды “гражданского общества” за их предположительное легковерие.
Организаторы из среды правозащитников были явно обескуражены реакцией прессы. Алексей Симонов, президент Фонда защиты гласности и один из организаторов Форума: “Меня поражает реакция прессы на предстоящее событие. Штатные аналитики прямо-таки соревнуются в цинизме — они все в один голос говорят: “Мы прекрасно знаем эту власть и знаем, как она наколет всех этих участников Гражданского форума. Они наивны, как дети”. Но аналитики не отвечают на вопрос, кто это “они”. Подразумевается, что это общество “Мемориал”, Московская хельсинкская группа, Фонд защиты гласности (плюс два миллиона, которые, по подсчетам Симонова, ежедневно обращаются к помощи “гражданских структур”. — А.А.)… Тогда я не понимаю пафоса публикаций прессы, которая по определению должна служить обществу”.
Сотрудничество с властью помогло сделать Форум торжественным и пышным: Дворец Съездов, несколько тысяч делегатов со всей страны, выступления президента, спикера Государственной думы, Председателя Конституционного суда, десятки “круглых столов”, на которых делегаты встречались с очень высокопоставленными чиновниками. Крупных скандалов не было, мелкие, вроде возмутительной давки на входе в Кремль, не считаются, у нас по-другому и быть не может, как сказал один из приглашенных. Словом, с организационной точки зрения мероприятие удалось*.
* По данным РОМИРа, в конце декабря 2001 г. Гражданский форум отметили как событие года 2,1% опрошенных. Не так уж плохо, хотя, если сравнить с тем, что столько же людей, 2,1%, считают событием года изменения в правительстве, возникает вопрос: а кто же отвечал на вопросы?
Предприятие удалось и по мнению некоторых представителей неправительственных организаций: заключены соглашения, перед властью поставлены важные вопросы. Некоторые региональные руководители уловили (как не уловить) сигнал из Кремля и стали более милостивы к местным неправительственным организациям. Свердловский губернатор, например, пригласил местных руководителей на чашку кофе.
Если же взглянуть на Форум немного шире — как на этап в отношениях российской власти и гражданского общества, если посмотреть, как понимают отношения власти и общества организаторы Форума, что стоит за полной самодовольства пышной риторикой его участников, то большего провала российское гражданское общество еще не знало. Оно послушно приняло идею единения с властью как единственную альтернативу “противостоянию”, а ведь есть еще такие отношения между властью и обществом, как независимость, самостояние.
Власть, в лице честных посредников, выступила в роли ловкого портного, а общество позволило себя в его платье обрядить. В суете и взаимных славословиях почти неуслышанным прозвучал голос одного инвалида-колясочника, который успел в конце Форума выкрикнуть, что король-то голый.
Какие конкретные цели ставили перед собой организаторы Форума, как они объясняли его необходимость? Почему пресса, совсем не склонная в последнее время ругаться с властью, была столь критична в отношении Форума? Ради чего пять тысяч человек, в том числе Президент Российской Федерации, собирались во Дворце Съездов?
Вот как отвечают на эти вопросы организаторы Форума.
Публичное соединение как механизм диалога
Председатель Московской хельсинкской группы Людмила Алексеева: “Я выражу не веру, а надежду на установление диалога с властями. …Первый раз происходит публичное соединение представителей гражданского общества* и власти. …На нем (Форуме) должны быть созданы механизмы для взаимодействия при решении проблем, которые ни власть не может решить без общества, ни общество — без власти. Это концепция. …это вообще трудно, а в России особенно, потому что традиции никакой на этот счет нет”.
* Выступавшие на Гражданском форуме называли себя представителями общества, представителями гражданского общества, а то и просто гражданским обществом.
Не будем слишком строги к заслуженному деятелю третьей эмиграции, вернувшемуся в Отечество строить гражданское общество, и не будем требовать от Алексеевой риторической благозвучности. В конце концов, “публичное соединение” при отсутствии “на этот счет традиций” — дело, действительно, совсем не простое. Мысль же на первый взгляд кажется очевидной, политически корректной и либеральной: “власть” встречается с “гражданским обществом”, чтобы выработать “механизмы решения проблем”.
Но все не так просто. Обратим внимание на идею “соединения” власти и гражданского общества ради решения проблем, которые ни власть без общества, ни общество без власти решить не могут.
Тут верен только один посыл: в любом обществе есть такие проблемы, которые власть без широкой общественной поддержки решить не может. Но ни в российском, ни в каком-либо другом демократическом или полудемократическом обществе нет таких проблем, которые общество не могло бы решить, если оно этого действительно хочет, без всякого соединения с властью. Для решения конкретных социальных и других проблем общество как бы нанимает специальных работников — выбирает своих представителей в институты власти и наделяет их определенными необходимыми полномочиями. В зависимости от того, насколько успешно власть эти проблемы решает, ее сменяют или оставляют на дополнительный срок. То есть задачи, в том числе и самые серьезные, решаются не путем “соединения” с властью, а путем поиска наиболее эффективных управляющих. Чем более серьезные задачи стоят перед обществом, тем на большие полномочия может претендовать власть и тем серьезнее общество подходит к избранию своих представителей во властные структуры, так как чем больше полномочий у власти, тем меньше свобод остается у общества.
Идея же о необходимости соединения власти и общества для “решения проблем” предполагает, что общество может усилиться от соединения с властью, что сумма общество плюс власть больше общества, а это неверно. Власть в демократическом государстве ничего не может добавить к обществу, поскольку все ее полномочия, силовые ресурсы и т.д. были делегированы ей обществом. Если же власть что-то может добавить к обществу, значит, эта власть обладает отдельным и независимым от общества властным ресурсом, частью суверенитета. Но если в демократическом государстве появляется хотя бы намек на то, что власть каким-то образом получила властный ресурс, независимый от общества, то это общество называют уже не демократией, а тиранией, и власть надо немедленно менять, а не сходиться с нею на форумах.
В выступлении Людмилы Алексеевой есть намек на то, как именно распределен суверенитет. Это замечание о “надежде” на диалог с властями. Надеется — “гражданское общество”, один из участников диалога, а решает — власть. То есть власть не только обладает частью суверенитета, независимо от общества, но и баланс распределения суверенитета явно в пользу власти. Мы видим, что в основе рассуждений председателя Московской хельсинкской группы лежит априорная посылка: носителем суверенитета в российском обществе является прежде всего власть, а само общество не только не претендует на полноту суверенитета, но готово “соединиться” с властью в “надежде” на взаимность добрых чувств. Общество оказывается не нанимателем и оценщиком деятельности власти, а зависимым и даже подчиненным по отношению к власти субъектом.
Идея “соединения гражданского общества и власти” — антидемократическая идея. “Соединение” ведет к деградации демократических механизмов сдерживания, контроля, смены властей. Отказываясь, пусть и неосознанно, от идеи независимости своей деятельности, представители российского гражданского общества отказываются от самой идеи демократии. Попытка соединения с властью, даже из самых лучших побуждений, даже для решения важнейших проблем, неминуемо кончается тем, что гражданское общество как феномен независимой социальной активности перестает существовать и начинает функционировать как бюрократический механизм.
Поразительный факт: честные посредники в лице Фонда эффективной политики только-только обличили традицию “противостояния” власти и интеллигенции, власти и диссидентов как архаичную, как непродуктивную, как мешающую взаимодействию в решении проблем, а в ответ уже несется призыв председателя Московской хельсинкской группы о необходимости “соединения”. Социальный конформизм — это самый старый из рецептов выживания и долголетия, но при чем здесь гражданское общество?
В выступлении Людмилы Алексеевой прозвучала еще одна постоянно повторявшаяся на Форуме тема — необходимость диалога с властью. Так же, как и “соединение” ради решения проблем, “диалог власти и гражданского общества” звучит приятно и нейтрально-либерально. Но эти приятные слова, по существу, подразумевают отказ от формально существующих и постепенно начинающих функционировать форм демократического устройства.
В нашем обществе уже есть механизмы диалога с властью для “решения проблем”, важных для общества, и есть механизмы, с помощью которых оно, общество, меняет власть, выбирая нового субъекта диалога, если старый оказывается невменяемым. Основные механизмы диалога закреплены и защищены Конституцией: суд, пресса, выборы. Их работа прописана тщательно и подробно, в десятках законодательных актов, и введение нового механизма диалога — это чрезвычайное мероприятие, связанное с изменениями в Конституции.
Проблемы диалога власти и общества в стране со свободой слова, митингов и демонстраций, с представительной системой правления не может быть по определению. Если же, например, по мнению некоторых представителей общества, она все-таки возникает, то, значит, их не устраивают те механизмы взаимодействия между властью и обществом, которые в течение трех сотен лет обеспечивали существование развитых демократий, и им нужно нечто новое.
Может быть, поэтому СМИ и ополчились на Гражданский форум. Во-первых, у них есть опыт “единства”, “партнерства” и посредничества между властью и обществом. Во-вторых, они не могли не почувствовать, что за настойчивой риторикой о необходимости новых механизмов диалога между властью и обществом стоит осознанное или неосознанное желание вытеснить прессу с этого поля. Странно, что защитник гласности и прав СМИ Алексей Симонов этого не понял.
Что должно случиться в обществе для того, чтобы юридически не безграмотные люди вот так взяли и заговорили о новых механизмах? По крайней мере, должен обсуждаться новый проект Конституции. А этого, как известно, пока нет. Представители гражданского общества объясняют выдвижение столь радикального требования тем, что власть и общество не слышат друг друга. Но даже если диалога нет, то ведь есть значительно более конституционный, правовой подход: сделать действенными общедемократические процедуры. Вместо этого предлагается новая форма диалога — Гражданский форум*.
* Полноценного диалога между властью и обществом в нашей стране сейчас действительно нет и быть пока не может. Кроме общих эмоций, общество пока ничего вразумительного сказать власти не может и не хочет. Но все необходимые механизмы этого диалога уже есть: пресса, политическая система, недовольство. И скоро они заработают.
Посмотрим, что означает это предложение. Некие люди, которые называют себя представителями общества, просят власть начать “диалог”. И власть соглашается. И даже обещает дальнейшее сотрудничество. Казалось бы, что тут плохого? Однако возникает множество вопросов. Первый: на основании чего представители “гражданского общества” решают, что они представляют общество в целом? Потому, что получают гранты на строительство гражданского общества? Или выиграли их на ярмарке “социальных проектов”? Или потому, что являются профессиональными строителями гражданского общества и знают, что обществу нужно? Но никакого иного представительства, кроме выборного, на основе равного, тайного голосования демократия не знает. Есть протодемократические формы представительства, когда к решениям допускались лишь люди определенного социального положения, сословия, достатка. Стать одной из таких протодемократических форм и может представительство, составленное на основе списка грантополучателей. Второе. Как эта новая форма общения с властью будет соотноситься с уже существующими? Какими законами будет регулироваться влияние “диалога” на исполнительную власть?
Сама гипотетическая возможность “решения проблем”, критических для общества, путем каких-то новых “механизмов” (прямого диалога власти и общества) предполагает вытеснение из политического пространства Думы и других выборных органов, суда и прямо затрагивает конституционное устройство.
Те, кто говорит о новых механизмах “решения проблем” и не говорит об изменениях в Конституции, относятся к этой самой Конституции, мягко говоря, снисходительно. А ведь среди участников Гражданского форума был и председатель Конституционного суда Марат Баглай, и спикер Государственной думы Геннадий Селезнев.
Власть не дура, но ей об этом надо постоянно напоминать
Одним из активных участников подготовки Гражданского форума был председатель общества “Мемориал” Арсений Рогинский: “Мы всегда и всюду заявляли о желательности и необходимости равноправного диалога между обществом и властью. …Есть некоторая робкая надежда, что удастся сделать хоть что-то из того, что было декларировано в качестве основной цели Форума — создание механизмов диалога с властью по отдельным проблемам”. Рогинский ждет от Форума “возникновения сети постоянно действующих площадок для переговорных процессов между гражданскими организациями и государством. …В дальнейшем нужны не форумы, а большие тематические конференции. …Не думаю, что в Администрации президента сидят дураки (и что они хотят использовать Форум как площадку для старта новой президентской кампании). …Гражданские цепи не приспособлены для их использования в политических целях: они при этом просто перегорают, причем цели остаются нереализованными”.
Арсений Рогинский твердо заявляет о “желательности и необходимости” “равноправного диалога” между обществом и властью. Но с первого же предложения в его, казалось бы, бодром тоне слышится диссонанс осторожной двусмысленности: “равноправный диалог” не может быть одновременно и “желателен и необходим”, он либо “желателен”, либо “необходим”. В ходе рассуждений исчезает и эта осторожная двусмысленность, уже нет и намека не только на “необходимость”, но даже и на “желательность”. На самом деле, у Рогинского есть лишь “робкая надежда” на диалог.
Если “необходимость” диалога власти и общества превращается в “робкую надежду” представителя общества, то общество находится в полной зависимости от власти и ни о каком “равноправном диалоге” уже нет и речи. “Мы” можем лишь надеяться, что власть выполнит свои обещания.
Высказывания Арсения Рогинского базируются на априорной посылке, что власть — это абсолютная сила, которая хотя и обещает, но может и не выполнить. Гордая заявка на необходимость “равноправного диалога” трансформируется в “робкую надежду”, что власть снизойдет и выполнит то, что обещала, и все-таки пойдет на диалог. Но очевидно, что это заведомо будут переговоры сильного и бессильного. Зачем же тогда они нужны? Ради самого факта “диалога”, пусть даже и неравноправного? Ради непосредственного общения “нас” с властью, чтобы замглавы администрации, скажем, приехал в “Мемориал” и физически услышал представителей “гражданского общества”?
В таком случае “диалог” с властью понимается как “необходимость и желательность” нашего личного контакта с Администрацией президента. Это заведомая готовность ограничиться не диалогом общества и власти (хотя он и заявлен как главная цель), а высказыванием своего личного мнения лично представителю власти. С надеждой на ответ. Это мечта советских публицистов времен начала перестройки: доступность власти, возможность “достучаться” до власти (не случайно, что этот перестроечный термин опять в ходу у организаторов Форума), чтобы легло на стол и было прочитано лично товарищем… Что водушевляло этих, иногда честнейших, людей в конце 1980-х годов? В частности надежда на то, что власть, вероятно, просто не знает, как на самом деле, и надо ей рассказать. (Корыстные соображения желающих доступа к телу, конечно, печальная реальность, но я говорю здесь о лучших, об идеалистах). Казалось бы, все эти надежды и стремления — пройденный этап гласности, но почему-то в последнее время, по воле власти и по нашему собственному выбору, мы упорно к нему возвращаемся.
В рассуждениях Рогинского отношения с властью построены как заведомо подчинительные и зависимые: у нас есть “робкая надежда”, что власть нас услышит, что пойдут на “диалог”, что захотят создать “механизмы”. Но, может быть, самое поразительное — это рассуждение о том, почему власти не надо использовать “гражданские цепи” (то есть и общество “Мемориал”, и самого Рогинского) в политических целях. Не потому, что “мы”, и он сам, активно этого не позволим, а потому, что власти от этого проку мало: “гражданские цепи” “просто перегорают, причем цели остаются нереализованными”.
Итак, из рассуждений председателя “Мемориала” следует: мы идем к власти с просьбой о личном диалоге “по отдельным вопросам”, и у нас есть “робкая надежда”, что власть не дура, что она согласится встречаться и разговаривать с нами, и при этом не будет нас “использовать”. Надежда, что во власти сидят “не дураки”, — к сожалению, аргумент столь же старый, сколь и необоснованный.
Идти с просьбой к кому бы то ни было, и даже к власти — не зазорно. Просить не зазорно, тем более что не за себя. Но вот заявлять о равноправном диалоге тогда, когда внутренне претендуешь лишь на то, что тебя выслушает начальство, и ты заранее согласен на роль надеющегося просителя, — это странно. И, конечно, рассуждения о гражданском обществе, “гражданских цепях”, которые подразумевают, что это самое общество существует по милости власти и ровно до тех пор, пока власть его терпит и не использует в своих целях, — демонстрируют довольно забавное понимание гражданского общества.
Как сбываются надежды на то, что умная власть не будет “нас” попусту “использовать”, лучше всего показывает название “круглого стола” в рамках Форума, который Рогинский организовывал вместе с Олегом Орловым из общества “Мемориал”: “Чечня — общая боль и забота. Пути достижения мира и согласия”. Это не в шутку, это всерьез и с пафосом, боль “общая”, значит, болит у президента, ведущего войну, у известного полковника-танкиста, у московского милиционера, собирающего мзду с черноволосых уроженцев Кавказа, и у погромщика-журналиста. У всех у них, оказывается, болит, и руководители “Мемориала” хотят обсудить с ними, как бы от этой боли избавиться.
Вопрос о том, будет или нет власть “использовать” участников “диалога”, нужно ей это или нет, оказывается риторическим. Ответ, к сожалению, прост: будет, и уже использовала. И самое грустное в этой истории то, что правозащитник заранее был готов к полной капитуляции.
Делом займитесь, господа, делом!
В отличие от Арсения Рогинского, в голосе которого все же звучат нотки сомнения, координатор оргкомитета Форума Сергей Марков во всем уверен и “не опасается манипуляций со стороны властей”: “Гражданский форум должен дать… толчок развитию гражданского общества, и он должен породить различные структуры. …Я считаю, что необходимо найти больше ресурсов для развития гражданского общества, и если мы сможем показать, что способны решать различные проблемы, то соответственно больше пойдет ресурсов. …Инфраструктурное финансирование на создание ресурсных центров (оплата помещений, бухгалтерия, юридическая служба, Интернет). Проектное финансирование… ярмарка социальных проектов… Может быть создан большой фонд… развития демократии и гражданского общества… частично бюджетные деньги, деньги корпораций и… из других, традиционных источников финансирования общественных программ”.
Чем хороши деятели оргкомитетов — с ними всегда полная определенность. Никаких двусмысленностей. Они прямо заявляют: проблема гражданского общества — это проблемы его финансирования. Гражданское общество для г-на Маркова — это организация, которая развивается благодаря тому, что она дополнительно финансируется “из бюджета” и “корпорациями”, “традиционные источники” тоже забывать не надо. (Любопытно было бы узнать, что понимает под традиционными источниками г-н Марков: Фонд Сороса, или Фонд эффективной политики, или вообще всякие структуры, способные к материальному вспомоществованию?)
Гражданское общество, в структурах которого и сегодня обращаются огромные деньги, могло бы добиться еще большего финансирования, с точки зрения Маркова, если бы доказало свою эффективность, было бы в состоянии решать “проблемы”. Спрашивается: кому доказывать, чьи проблемы решать? Ответ опять же прост: тем и тех, кто может финансировать. Сергей Марков объясняет правительству и представителям гражданского общества правила игры. Первым — что без дотаций не может быть эффективного рычага управления, вторым — необходимость показать свою эффективность правительству и корпорациям, а также владельцам “традиционных источников”.
Организациям, входящим в гражданское общество, предложено выстроиться перед заказчиками — государством, корпорациями, фондами — и соревноваться за право обслуживания заказов. Гражданскому обществу предлагается стать институтом, дополняющим исполнительные органы власти и обслуживающим корпорации. Именно так существуют многие неправительственные организации по всему миру, в том числе в США и Европе. Такие организации, обычно некоммерческие или не стремящиеся к коммерческой выгоде, за счет своей гибкости, мобильности (их создают иногда только для выполнения определенного проекта), дешевизны рабочей силы выигрывают право обслуживать тот или иной национальный или международный проект. Некоммерческие по статусу, по доходам своих менеджеров, они часто вполне сравнимы с коммерческими предприятиями. То, что г-н Марков предлагает представителям неправительственных организаций заняться зарабатыванием денег, — абсолютно понятно и даже гуманно, в особенности если дать им заказ, но к идее гражданского общества обслуживание государственных и частных проектов отношения не имеет.
Простота, с которой г-н Марков отвечает на вопрос о том, пытается ли власть установить контроль над обществом, граничит с социальной сатирой: нет, поскольку власть “контролирует ситуацию и так”. И продолжает с той же гениальной непосредственностью: поскольку власть уже контролирует общество, то ей не нужны “вассалы”, а нужны организации, “обладающие собственным видением”. Вопрос: собственным видением чего?! Ответ столь же прост: того, как наиболее эффективно решать проблемы, которые власть предложит вниманию этих лояльных организаций.
Г-н Марков: “Меня часто спрашивают, а нет ли противоречия в том, что власть, с одной стороны, хочет развивать гражданское общество ради стратегических целей, а с другой стороны, может и использовать все это для манипуляции в тактических целях. Отвечаю: есть такое реальное противоречие. Но в жизни мы вынуждены сталкиваться с реальными противоречиями и находить некую среднюю линию, имея в виду обе эти составляющие”.
Власть отчасти “развивает гражданское общество”, отчасти им манипулирует. Это жизнь, это нормально. С этим надо просто смириться и искать “среднюю линию”: поддаваясь манипулированию, не забывать о “развитии”, об “инфраструктурном”, “проектном” и других видах финансирования. Как говорится, кто о чем: кто о “соединении”, о “надеждах на диалог”, кто вообще погряз в теоретических дебрях о природе гражданского общества, а г-н Марков — о деле.
Как правильно организовать диалог с властью. И с народом
Президент Фонда защиты гласности Алексей Симонов, организатор одного из “круглых столов” — “Информационная открытость как основа социального партнерства”: “…Наши партнеры от власти… ни на кого не давят, они только помогают (в подготовке Форума).
Всем гражданским организациям без исключения необходима возможность диалога с властями. Вот я, например, трижды писал обращения к заместителю прокурора России Трошеву — и не получил ответа ни разу. Теперь власть дала указание чиновникам вести диалог с гражданским обществом. Вот я и хочу спросить президента России, почему он намерен прийти на Гражданский форум, который специально для него собирается, а на форум правозащитников, которые его приглашали, он не счел возможным… даже отозваться на приглашение.
…У нас появилась, м.б., короткая возможность… глядя в глаза, задать власти вопросы. В том числе неприятные. …Общественного обсуждения ситуации в Чечне не избежать. Но главная задача Форума — создать механизмы переговоров, построить некие “причалы”, к которым могли бы “пришвартовываться” плывущие в бурном море гражданские организации.
…Среди представителей власти есть такие люди, которые пашут на идею гражданского общества, “как папа Карло”… Есть и люди, которые… преследуют цель сплотить общество в поддержке президента. Но если власть услышит общество, то тогда почему обществу не поддержать президента?”.
Казалось бы, короткое заявление. А сколько здесь всего!
В дополнение к теме “соединения”, уже заявленной другими лидерами Гражданского форума, появляется тема — власти как “партнеры”. Мы поговорим об этом партнерстве ниже, когда будем рассматривать тезисы Глеба Павловского.
Прелестно преломляется тема “диалога” гражданского общества (и лично Алексея Симонова) с “властью”. Диалог теперь возможен, потому что “власть приказала чиновникам” отвечать на письма. Но ведь есть закон о государственных учреждениях и есть норматив ответов на письма. Власть, таким образом, приказывает чиновникам выполнять законы. А если завтра забудет напомнить? Кто будет напоминать? Алексей Симонов? Вряд ли это у него получится, он три раза уже “обращался” к Трошеву — и все безответно.
Тема “диалога” и необходимость “создания механизмов переговоров”, о чем мы уже писали, обогащаются образом причала в бурном море, по которому плавают гражданские организации. Причал, то есть спокойное место, пристанище от невзгод и непогоды, — это переговоры с властями. Хорошо, а что тогда бурное море? Понять этот странный образ помогает тема, прозвучавшая у Алексея Симонова: для него “власть” отделена от “чиновничества”. (Плохие “чиновники” не отвечают, в то время как “власть” заставляет их прислушиваться к проблемам гражданского общества.)
Образ бурного моря и причала получается теперь вполне логичным: бурное море — это страдания и мытарства гражданских организаций в их борьбе с чиновниками (заявления, письма). Спасительный же причал — это “переговоры с властью”. Где же именно кончается “чиновничество” и начинается “власть”, с кем можно вести переговоры? Судя по тому, что заместитель генерального прокурора — это еще “чиновник” (он не ответил на три обращения Алексея Симонова), то власть — это не менее чем Генеральный прокурор. Прежде всего, это верхушка исполнительной власти и, конечно, президент. Именно о нем, как о представителе “власти”, говорит Симонов: “Если власть услышит общество, то почему бы обществу не поддержать президента?”.
Итак, что же это такое, “диалог” с властью, с точки зрения Симонова? Он, диалог, необходим, но его нет. Почему? Диалога нет, потому что “чиновники” его не хотели и не вели. А теперь власть дала указание вести диалог. Появляется возможность “глядя в глаза, задать вопросы”, в том числе и “неприятные” (эту возможность реально обратиться к президенту и власти предоставляет Форум).
Обратим внимание на настойчиво проводимую тему: диалог — это возможность лично, физически обратиться к власти, то есть даже не разговор с начальством, а просто обращение: “задать вопросы”, “власть услышит общество”, “получит информацию из первых рук”. Выше я уже упоминал, что эти представления развивают важнейшую тему российской перестроечной публицистики: возможность “достучаться” до власти. Все проблемы у нас якобы оттого, что у власти нет реальной информации, что власть “получала (и получает) информацию через фильтры спецслужб”. А когда власть узнает об истинном положении дел, она будет “править” еще лучше, потому что “лучше правит тот, кто владеет объективной информацией”. (Странно видеть, как у защитника гласности вдруг проявляется верноподданнический пафос, и он начинает советовать президенту, как лучше даже не управлять, а именно “править”.)
Симонов, судя по его заявлениям, ответов от власти вообще не ожидает, достаточно того, что “власть услышит”, что президент приказал чиновникам “нас” выслушать. Общество “сплотится” и “поддержит президента” только потому, что власть услышала самого Симонова и других представителей гражданского общества. Не выполнила определенные условия, а просто услышала.
Такое понимание отношений между властью, активистом и обществом — полностью в рамках гласности и, вместе с тем, недемократического политического устройства. Оно было естественно в конце восьмидесятых, когда застрельщики перестройки пытались “достучаться” до власти и объяснить ей ее ошибки. Как же до сих пор сильно желание быть услышанным, “достучаться”! Ответов не надо, дайте возможность личного обращения, личного влияния. Уже десять лет у общества есть возможность требовать, есть политические механизмы, чтобы вести диалог с властью с позиции силы. Но и общество предпочитает молчать, и “гражданское общество” (в лице своих “лидеров”) предпочитает возможность лично задавать вопросы легальному, открытому воздействию на власть с помощью легальных механизмов влияния.
Попытки “достучаться” приносили до последнего времени только унижение: президент, как заметил сам Симонов, даже не ответил на приглашение правозащитников принять участие в их съезде. Когда же их самих пригласили встретиться, они согласились, рассудив, что это — возможность “создать механизмы” диалога и “задать вопросы”. Что же вышло? Путин просидел почти два часа на Форуме и прослушал нескольких выступающих, включая Людмилу Алексееву и Олега Миронова. Никто Путину никаких вопросов, в том числе неприятных, в том числе и о Чечне, не задал. Говорили о проблемах, но вопросов, глядя в глаза, не задавали, наоборот, всячески хвалили за благие намерения, а когда он покидал Форум, по предложению председателя Московской хельсинкской группы проводили его стоя. Не знаю, вставал ли Симонов. Зато точно знаю, что никаких вопросов, глядя в глаза, не задавал. Может быть, потому, что люди в экстремальных ситуациях ведут себя иногда непредсказуемо: собираешься прямо все выложить президенту, а потом увидишь его и Людмилу Алексееву, сидящих буквально рядом за одним столом, расчувствуешься и забудешь о прежних критиканских намерениях, и вместо обличений начинаешь грозить врагам обретенного единства с властью: “Такое единство — смерть Березовскому”, как заявил Алексей Симонов в интервью “Коммерсанту”. (Конечно, Борис Березовский сейчас в опале и в федеральном розыске, но вот так открыто выступить против бывшего олигарха и заявить о единстве с президентом при всем честном народе — тут смелость нужна. Кто-то, пожалуй, назовет это административным восторгом. Ну, да что там. Интриги.)
Сама мысль о том, что Гражданский форум, то есть встреча с властью по ее же, власти, предложению, это и есть “диалог”, была бы дикой в демократическом обществе. Диалог с властью идет в американском обществе очень активно и с участием представителей гражданского общества, но отнюдь не потому, что власть организует какие-то гражданские форумы. Этого нет в принципе. Слишком очевидно пропагандистским было бы такое мероприятие, а американцы на этот счет удивительно чувствительны. У правительства есть единственная возможность публичной пропаганды своей деятельности — это сама деятельность. Никаких дополнительных средств правительству — на правительственное радио, газеты, гражданские форумы с участием президента — американцы не отпускают. Правительство, может быть, и хотело бы, но общество не дает.
И в американском обществе до президента и правительства очень трудно “достучаться”, хотя и проще, чем в нашем. Есть определенные процедуры, и президент огромную часть своего времени уделяет встречам с самыми разными людьми. Конечно, не всем представителям гражданского общества удается встретиться и лично “повлиять”, а иногда и встретившись не удается. Но осведомленные деятели гражданского общества понимают: есть установки, есть интересы, есть расклад сил, и “повлиять” на решение — это прежде всего не лично взглянуть в глаза, а изменить расстановку сил. Изменить ее можно либо с помощью легальных юридических процедур, либо воздействуя на общественное мнение — прежде всего, своей активностью привлекая внимание прессы. Поэтому так называемое отсутствие диалога — это установка на действие для самих деятелей гражданского общества. Это значит, что они не умеют заставить себя слушать, не умеют (не хотят, не снисходят) убедить общество в насущности и важности своих требований и добиться массовой поддержки. А если их не понимает и не слушает народ, то почему их должна понимать власть?
Как именно некоторые представители гражданского общества понимают диалог с народом, можно увидеть на примере заявлений философа Игоря Чубайса, опубликовавшего в “Известиях” свой наказ коллегам по гражданскому обществу: “Диалог с гражданским обществом необходим и власти, и народу; в них (в ком?—А.А.) — главная гарантия общей стабильности. …Гражданские организации должны получить постоянный регулярный доступ в СМИ. 1,5 часа в неделю на телевидении РТР… — начальное и минимальное условие… Это время также необходимо для организации общероссийской гражданской дискуссии о нашем прошлом и будущем.
Независимо от того, будут ли созданы каналы общения гражданских структур с властью, этим структурам необходимо свое руководство. Работающим в нем людям мы предоставим право выступать от нашего имени, представлять… наши интересы… Я хочу назвать имена тех, кому доверяю. Это Людмила Алексеева, Валерий Абрамкин, Лидия Графова, Арсений Рогинский, Алексей Яблоков.
Ну, а если кто-то с таким предложением не согласен… он может… продолжать работу самостоятельно (выделено И. Чубайсом. — А.А.)”.
Началом диалога гражданского общества с властью станет Форум, потом хорошо бы создать “каналы общения гражданских структур с властью”, полагает автор цитаты. В любом случае диалог должно осуществлять “руководство”, которому лично он, Игорь Чубайс, доверяет и которое по этому мандату доверия будет вести диалог с властью, представляя “наши интересы”, то есть, видимо, всего гражданского общества.
А как же диалог с народом? Как гражданскому обществу вести диалог со своим народом? По мнению Игоря Чубайса, диалог с народом должен быть установлен путем выделения полутора часов в неделю на государственном телевидении. Выделить эти часы должно государство, а народ будет смотреть и слушать, чтобы узнать о “жизни, проблемах и успехах гражданских структур” и чтобы принять участие в общероссийской гражданской дискуссии “о нашем прошлом и будущем”, так как такая дискуссия является “самым сильным средством самоочищения”. Платить за “самоочищение” будет сам налогоплательщик, и стоить это ему будет довольно дорого.
Что такое “гражданское общество”, разные люди понимают по-разному. Но у Игоря Чубайса свое, впрочем, не очень оригинальное, понимание: гражданское общество — это возможность по приказу власти организовать диалог с народом (и, что важно, за его, народа, счет).
Никто из лидеров гражданского общества не осмеливается признать — в основе их заявлений о необходимости диалога с властью лежит простой факт: народ их не слышит, не понимает, что ему важно существование “Мемориала”, что нужно поддерживать инициативы, направленные на прекращение войны в Чечне, что нужно не смотреть сериалы, а слушать, как по телевизору Игорь Чубайс будет обсуждать прошлое и будущее.
Правительство не слышит деятелей российского “гражданского общества” по тем же причинам, по которым американский президент не замечает некоторых деятелей американского — потому что их не слышит общество. Однако если в стране существует хотя бы отчасти свободная пресса, то в отсутствии внимания общества к проблемам, скажем, правозащитных организаций нужно винить самих правозащитников, которые не могут добиться массовой поддержки, организовать массовые акции, привлечь внимание массмедиа и таким образом добиваться изменений в политике, а не благосклонного внимания власти.
Российские же правозащитники больше надеются на то, что всего этого им удастся достичь путем личного диалога с властью. Но проблема в том, что власть никогда не услышит того, кто не представляет собой значительную силу — социальную, политическую, военную, финансовую и т.д. За спиной же у неправительственных организаций нет никаких сил. Даже те, кому они помогают, обычно не питают к ним особенного доверия, ведь они лишь посредники в распределении чужих денег, а посредников не любят. Так же как население в целом не испытывает симпатии к тем, кто распределяет гуманитарную помощь.
Единственный способ заставить власть отнестись серьезно к заявлениям неправительственных организаций — это путь демократический: добиваться поддержки значительных общественных сил. Но именно это у неправительственных организаций и не получается. Причин много. Одна из основных — люди, которые занимаются у нас общественной деятельностью, делают это, в огромном большинстве, за хорошую зарплату и уже давно превратились в более или менее добросовестных бюрократов, которым трудно представить себе кампанию по защите интересов беженцев без гранта от Европейского Союза или какого-нибудь фонда.
Секреты кремлевского закройщика
Организационно оформленной поддержки от населения неправительственные организации не имеют, а претензия быть услышанными — остается. И вот здесь появляется Павловский и предлагает очень заманчивый вариант.
Глеб Павловский. Тезисы клуба “Гражданские дебаты” для Гражданского форума:
“Почему мы, солидные общественные и государственные люди, так настаиваем на понятии гражданской экспертизы, себя именуя скромно экспертами, и не торопимся создавать никаких систем взаимодействия с властью помимо экспертных? … (Потому что эти солидные люди договорились считать себя экспертами, а не лидерами и представителями.—А.А.). (Потому что) Форум — это всероссийская машина гражданской экспертизы (здесь и далее все выделения в данной цитате принадлежат Глебу Павловскому.—А.А.). Цель Форума — разработка и оценка системы взаимодействия государства и гражданского общества — … экспертно квалифицированный, реализуемый гражданский продукт.
Довольно этих трех причин, чтобы добиваться усиления роли экспертной компоненты в общественно-государственном партнерстве как одного из главных результатов Гражданского форума.
ВЕРТИКАЛЬ ВЛАСТИ ПРОТИВ ДИКТАТУРЫ ПРАВА
Процесс подготовки и проведения Гражданского Форума можно рассматривать как модель общенационального диалога…
Критическая черта — переход… к совместной работе (бюрократов и экспертов из независимых организаций) над решениями и контролем их выполнения. …(Эта работа и контроль) ломает всю бюрократическую логику.
Бюрократия готова допустить институт гражданской экспертизы, но только в двух ролях:
1. В роли аппаратного консультанта, обслуживающего закрытый процесс подготовки законодательных и административных актов;
2. В роли бессильного внешнего критика — “эксперта свершившихся фактов”.
…Российские СМИ, по скудости немассовых изданий, затрудняют публичную профессиональную коммуникацию независимых экспертов…
Главной проблемой гражданского общества является его неспособность к эффективной экспертной конкуренции с некомпетентной бюрократией.
…Российская бюрократия относительно компетентна в режимах чрезвычайного реагирования. В режиме повседневного управления, то есть в режиме партнерского сотрудничества с обществом, российская бюрократия, как правило, некомпетентна.
Конституционно понимаемая “диктатура закона” неосуществима теми кадрами, которые заполняют нынешнюю “вертикаль власти”.
…Пора говорить о формировании нового постиндустриального гражданского сектора, потенциально способного конкурировать с аппаратно-бюрократическими силами по своим организационным, профессиональным и научно-технологическим критериям.
…Разработка организационно-правовых и финансовых форм свободного развития и государственного усиления открытой экспертной среды России — один из главных пунктов повестки дня дискуссий… Гражданского форума…”.
Вот, казалось бы, просто набор рассуждений о трудностях развития и блестящих перспективах неправительственных организаций, изложенный представителем одной из таких организаций, при этом изложенный туманно и на птичьем языке. А ведь за этими рассуждениями стоит целая стратегия: на поверхности — о том, как развивать неправительственный сектор, а на самом деле — о том, как сделать независимые организации управляемыми, послушными орудиями, как строить государственную политику по отношению к ним.
То, что придумал Павловский, заслуживает государственной премии в области управления. Причем, в отличие от большинства теоретиков на казенном содержании, Павловскому удалось если не провести свою теорию в жизнь, то, по крайней мере, поставить смелый эксперимент, который дал блестящие результаты. Кульминацией эксперимента стало согласие сомневающихся принять участие в Форуме, а торжественной развязкой — сам Гражданский форум. Посмотрим, что в результате. Если год назад буквально все независимые организации и их лидеры слова доброго для Путина и его политики найти не могли, говорили исключительно о противостоянии, наступлении на права человека и свободу слова, то с лета 2001 года — как рукой сняло. Лидеры правозащитного движения заговорили на языке, предложенном командой Павловского: партнерство с властью, единение, диалог, возможность совместной работы над решением проблем. Год назад над Путиным и его штатными манипуляторами издевались и выдвигали ряд таких обвинений в адрес президента, каждое из которых тянуло на импичмент, а в ноябре те же самые люди — сами, по своей воле, вот что ценно — строились в ряды на борьбу с врагами президента и даже выкрикивали лозунги. Конечно, трудно всю эту разношерстную команду удержать надолго вместе, в одной колонне, но значительную часть — удалось, а с остальными будут продолжать работать. Главное, что общество увидело — они умеют работать вместе.
Сергей Марков, из команды честных посредников, прост как правда и действует рублем: ребята, есть возможность заработать, оправдаете надежды — получите государственные субсидии. Инструментарий Глеба Павловского несравнимо более тонкий и, как показал Форум, более действенный. Ведь опасность для власти представляют не те, кого легко купить, а независимые и активные деятели, организации, отстаивающие либеральные идеи, прагматичные и активные идеалисты. Среди наших гражданских организаций идеалистов мало (они-то и есть самые опасные), но зато много сознательно работающих под лозунгом либеральных идей, защиты прав человека, окружающей среды и т.д. И подступаться к ним легче не с рублем на ладони, а как-то обернув его симпатичным лозунгом или обратившись к амбициям лидеров.
В тезисах Павловского и была озвучена часть его проекта, касающаяся того, как направить амбициозных лидеров общественного сектора на совместную с властью созидательную работу.
Глеб Павловский поразительно ловко сводит все формы отношений власти и общества к “диалогу”, а “диалог” — к “партнерству”, которое, в свою очередь, представляется Павловским как “экспертная деятельность”. Для таких функций, как оппонирование, независимая деятельность просто не остается места в рамках предложенной им программы.
Итак, проблема гражданского общества — это экспертиза. Очень странная, но для российской ситуации естественная идея. Павловский предлагает российским общественным организациям не просто быть экспертами в общепринятом смысле, то есть теми, кто консультирует, предлагает определенную программу действий, а затем анализирует и оценивает, во что вылились предпринятые действия. В его терминологии этот тип экспертизы оценивается крайне уничижительно: быть “аппаратным консультантом, обслуживающим закрытый процесс подготовки законодательных и административных актов”, и “бессильным внешним критиком — экспертом свершившихся фактов”.
На самом же деле эти две роли, по существу, исчерпывают все отношения экспертов и власти в демократическом государстве. Власть приглашает экспертов, обычно идейно и политически близких, для внутренней экспертизы, в то время как оппозиционные — точат зубы и становятся критиками принятых решений. Это обычный расклад, который не мешает властям прислушиваться и советоваться с экспертами из “недружественных” институтов, а идейно близким критиковать предпринятые властью шаги.
Павловский же стремится дискредитировать эти привычные функции экспертов, вводя в их описание негативные образы. Это те роли, к которым “бюрократия готова допустить институт гражданской экспертизы”. Внутренний эксперт — “аппаратный консультант”, а экспертиза — “закрытый процесс”. Внешняя критика действий правительства осуществляется “бессильным критиком свершившихся фактов”. (Сильные, видимо, те, кто принимает решения.) “Бессильной” критика действий правительства может казаться только человеку, который не принимает правил игры, действующих в демократическом обществе. Ведь влияние эксперта на политический процесс в демократическом государстве состоит не в том, что его слушает и слушается власть, — это побочный результат, а в том, что к его мнению прислушивается либо общество в целом, либо квалифицированная его часть. Взамен Павловский предлагает российским общественным организациям нечто более заманчивое с его точки зрения, а именно — “совместную работу (вместе с бюрократией) над решениями и контролем их выполнения”. В его терминологии эта совместная работа называется “партнерским сотрудничеством”.
Идея власти как партнера общества. Исполнительная власть, а именно о ней все время идет речь у Павловского и других представителей гражданского общества, в демократических государствах — не партнер, а наемный работник-управленец, которому запрещено заниматься коммерческой деятельностью. Этот управленец имеет право принимать решения почти по всему спектру жизнедеятельности общества, но это право решать строго регламентировано и контролируется, прежде всего, личной ответственностью за принятые решения. Предлагая неправительственным организациям взять на себя часть бремени по принятию решений, Павловский снимает с исполнительной власти уже не часть, а всю ответственность. Ведь нельзя уже будет спрашивать с чиновника-управленца, если он несет половинную ответственность за принятое решение. А если с исполнительной власти нельзя спросить по полной программе, то рушится сама идея представительного правления, основанная, в частности, на полной ответственности управленца за принятые решения. На чем тогда избирателю основывать свои предпочтения, если провалы или достижения — это не результат действий правительства, а плод коллективной деятельности общественных организаций и этого правительства? В лучшем случае пропадает резон для перевыборов, в худшем — наступает полная анархия.
Подобная “совместная работа по выработке решений” — это ни в коем случае не модель общественного согласия, это не демократия Афин и не практика швейцарских кантонов. Там решения принимались при участии всех членов общины. Павловский же лишь отдельным экспертам предлагает участвовать в принятии решений. Больше всего его рассуждения похожи на рассуждения европейских и российских просветителей XVIII века: истинно честные эксперты при просвещенном монархе.
В целом же это типично допарламентская форма общественного устройства. При демократическом устройстве решения должна принимать исполнительная власть, выполнять их — дело чиновников, и все они должны нести ответственность за свою деятельность.
Но смысл предложений Павловского совсем не в том, чтобы реанимировать утопии Вольтера или Радищева. Предлагая свою схему, он обращается к представлениям, которые до сих пор питают собой амбиции многих активных россиян. Они хотят того же, к чему стремилась часть творческой интеллигенции накануне и в начале перестройки: влиять на власть, принимать участие в принятии решений. Но тогда это было даже прогрессивно, а сегодня, когда у нас есть представительное правление, то, собственно, зачем, да и по какому праву? Почему какие-то люди, которых никто не выбирал, не уполномочивал, единственная заслуга которых в том, что они сами назвали себя экспертами, могут принимать участие в решениях, затрагивающих жизнь нации? Где тут политическая логика? Как это соотносится с принципом ответственности правительства за решения и за проведение их в жизнь?
Автор тезисов знает повадки российской интеллигенции и стремится нейтрализовать деятельность неправительственных организаций попыткой соблазнить часть руководителей этих организаций, играя на постепенно уходящих в прошлое стереотипах.
Посмотрим, кто же оказался среди врагов, какие институты мешают осуществлению “партнерского сотрудничества (власти) с обществом”. Это — СМИ, которые оказываются виновны в “скудости немассовых изданий” и в том, что экспертам негде публиковаться. Мы не будем входить в детали странного на первый взгляд обвинения. При чем здесь СМИ, если желание общества познакомиться с “экспертными оценками” не простирается дальше любопытства? Отметим лишь объект обвинений — средства массовой информации. И еще один — бюрократия. Она пытается не допустить общественные экспертные организации к принятию решений, она “некомпетентна” (в отличие от независимых экспертов), “диктатура закона” неосуществима теми кадрами, которые заполняют нынешнюю исполнительную вертикаль. “Власть” — это “партнер общества”, а “бюрократия” — это узурпатор полномочий*.
Отделить “власть” от бюрократии — одно из стратегических направлений в создаваемой Павловским идеологической конструкции. Вернее, он пытается актуализировать очень старые представления: царь — хорош, да вот слуги его, чиновники, бюрократия — плохи. Власть (читай Путин) — хорошая, бюрократия — плохая, с ней надо бороться гражданскому обществу. Власть хочет осуществлять “партнерские” отношения, бюрократия этому противится. Но “гражданское общество” может конкурировать с бюрократией, если заставит ее поступиться своей “бюрократической логикой” и вмешается в процесс принятия решений. Более того, поскольку путинская “диктатура закона” неосуществима теми кадрами, которые заполняют нынешнюю исполнительную власть, то в дальнейшем возможно и вытеснение этой бюрократии.
Проблема власти и некомпетентной бюрократии разрешается по-разному: либо снимают одних бюрократов и нанимают новых (в том числе и президентов, как в США), или стараются готовить патентованно хороших бюрократов, как во Франции. Но нигде для управления не призывали общественные организации в дополнение к бюрократам. Как можно вытеснить бюрократию, во что, в таком случае, превратится институт исполнительной власти и управления? Павловский не утруждает себя объяснением. И в самом деле, ему ведь не теоретические дебаты вести, ему нужно соблазнить лидеров гражданского сообщества. И этой цели он успешно достигает. “Коммерсант” цитирует слова Валентина Гефтера — директора Института прав человека: “Путину не хватает административного ресурса, и он пришел за поддержкой. Чтобы мы давили на чиновников”.
Павловский и честные посредники пытаются провести идею: повседневная работа администрации — это “режим партнерского сотрудничества с обществом”. Хотя идея “партнерства” кажется очень заманчивой, но смысл всякого партнерства — в разделении ответственности за принятые решения, а это несовместимо с демократическим устройством**. В демократической стране общество может поддерживать правительство и тем самым облегчать его деятельность, например, оказывая давление на оппозицию, облегчать прохождение законов через парламент. В чрезвычайных обстоятельствах, обычно на очень короткий срок, может произойти объединение, но не власти с обществом, а самого общества. Когда Мадлен Олбрайт (госсекретарь в администрации Клинтона) сказала 12 сентября, что “мы все выстраиваемся за президентом”, имелось в виду не объединение демократов с президентом-республиканцем, а то, что в обществе на время должна прекратиться политическая борьба. Хотя бы на словах. Само общество объединяется, конгрессмены-демократы, чувствуя давление избирателей, идут на уступки. Владельцы роскошных ресторанов Манхеттэна закрывают их и начинают обслуживать пожарных и спасателей. Но никто и никогда в Америке не объединялся с властью вообще, даже стараясь преодолеть последствия 11 сентября. Популярность одних управленцев растет, других — падает. Детям в школах раздавали не портреты Буша, а американские флаги. С первых же дней после трагедии администрацию стали обвинять в том, что она неоперативна, в стремлении ограничить свободы и т.д. Демократическая власть всегда отвечала и будет отвечать за все свои действия и за все то, что общество сочтет ошибочным в ее действиях. “Партнерские” же отношения делают такую ответственность крайне затруднительной.
Последнее замечание Павловского о “финансировании” “свободного развития и государственном усилении открытой экспертной среды” — это, при всей туманности, — все тот же рубль, но красиво обернутый.
Идея Павловского была проста и гениальна. Созвать Форум. Соблазнить лидеров — кого обещаниями субсидий, кого обещаниями удовлетворения амбиций. Заставить всех повторять основные идеи о единстве, диалоге, партнерстве и между делом заставить присягнуть власти президента. Дать им для переговоров несколько бюрократов. Организовать совет, что-то вроде ЦК гражданского общества, с обещанием дать этому ЦК возможность время от времени встречаться с администрацией. А дальше все пойдет само собой. Создастся иерархия. Представители гражданского общества займутся выборами, склоками, борьбой за влияние. И без того нездоровое сообщество неправительственных организаций будет окончательно разложено. Дальше общественные организации уже сами будут стремиться к сотрудничеству. Критика власти должна замениться совместной с бюрократией разработкой решений и соперничеством с отдельными бюрократами. Внедрить в общество идею: власть — по определению — партнер общества. Враг общества (и власти) — бюрократия. Бороться нужно не с властью, а с бюрократией, сотрудничая с властью. При этом легко проверить, какие силы вообще отказываются от “партнерства”. Тех надо придавливать, с остальными работать.
Что нужно честному посреднику Павловскому — очевидно: он нейтрализует потенциально опасную силу. Неправительственные организации — это десятки тысяч организаций. Они оперируют десятками миллионов долларов, неподконтрольных властям. Их деятельность, помощь затрагивает сотни тысяч, может быть, миллионы людей. Ведь эта сила может со временем найти нужные подходы и получить поддержку населения. Чтобы этого не произошло, надо попытаться замкнуть их на власть, не на общество, а на власть: не надо будоражить массы, власть вас и так услышит. У вас есть опыт и структуры, а наша бюрократия — некомпетентна. Вы сможете поделиться опытом, будете непосредственно влиять на решения и контролировать их выполнение. Сотрудничество с властью-партнером даст неправительственным организациям некоторую иллюзию влияния, часть чиновничества получит дополнительный источник доходов, а власть в целом будет более спокойна относительно потенциально деструктивной оппозиции.
* * *
По настоянию некоторых правозащитников Форум не превратился в национальный позор, организаторы отказались от выборов “ЦК гражданского общества” — провокации, которую готовили честные посредники. Но представители гражданского общества не удержались и пошли на главную провокацию: они откликнулись на предложение “соединиться”, на предложение прямого “диалога”. Желание “единства” с властью, вера в возможность воплощения того, что советские лозунги обещали, но не выполнили, желание, которое сидит у нас в печенках, оказалось сильнее стремления к независимости и самостоянию. Именно этого самостояния больше всего боятся честные посредники. Того, что конкретные люди — учитель, такелажник, электрик — перестанут искать единства с вождем и начнут строить свои отношения с властью на других основаниях.
В Кремлевском Дворце Съездов стало очевидным — российское гражданское и правозащитное сообщество находится в глубоком кризисе. Его представителей не слышит общество. Зато их иногда приглашает на обед власть (в программу Форума входил бесплатный обед) и даже позволяет поговорить в своем присутствии. Они не могут, не умеют и не хотят вести диалог с обществом, привлечь его внимание. Зато они очень хотят наладить диалог с властью.
Единственное утешение, что кризис гражданских и правозащитных структур — это их внутренний кризис. Общество обычно оказывается здоровее и умнее многих своих представителей, как в политических, так и в гражданских институтах.
* Павловский утверждает, что в режиме «чрезвычайного реагирования» бюрократия компетентна, а вот в «повседневном управлении» — нет. Почему в чрезвычайных обстоятельствах обычно некомпетентная бюрократия вдруг оказывается компетентной? Может быть, за компетентность принимается расширение объема полномочий и всеобщая мобилизация?
** Это не мешает идее партнерства время от времени возникать в самых демократических странах — то по инициативе правительств, то либеральных кругов, обычно университетских. Так, в 1994 году по инициативе американских ученых-политологов возник проект под пышным названием «Американский гражданский форум». Он, в частности, провозгласил идею партнерства гражданского общества и правительственных институтов, но не всех, а лишь нацеленных на сотрудничество.