Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2002
Противостояние
А.М. Блох. Советский Союз в интерьере Нобелевских премий. — СПб.: Гуманистика, 2001.
На момент публикации настоящей рецензии уже будут известны Нобелевские лауреаты 2002 года — Нобелевский комитет объявит их в первой декаде октября. Но сейчас их никто не знает, и это интригует.
Каждый год по осени у значительной части населения земли просыпается любопытство: кого-то объявят сейчас “самым-самым”. У российских (советских) интеллектуалов в течение длительного времени здоровое чувство любопытства окрашивалось дополнительными эмоциями. О корнях этих эмоций рассказывает увлекательная книга.
Душевное состояние, которое я опознал в себе после того, как с сожалением ее закрыл, наверное, и есть “светлая печаль”.
Поначалу обилие архивных документов (более 9/10 книги) и объем книги (608 страниц) никак не предполагали возможность того, что чтение может увлечь… Ну, казалось бы, что можно увидеть интересного в перечислении того, кто и когда выдвигал Д.И. Менделеева на Нобелевскую премию, которую он так и не получил? Однако автор так ясно обозначил интригу, описывая все перипетии номинаций, и так обстоятельно подобрал иллюстрирующие документы, что полтора десятка страниц я прочел, стоя перед столом. Потом я закрыл книгу и снова перечитал название. Бросилось в глаза и потребовало напряжения в осмыслении слово, которому поначалу не придалось значения, — интерьер. Почему автор поместил СССР именно в интерьер Нобелевских премий, я полностью понял, только дочитав книгу до конца.
Изложение построено достаточно сложно: в книге 12 глав, 3 предисловия, послесловие, 3 приложения. Каждая глава начинается авторским текстом, основные тезисы которого подтверждены ссылками на документы, следующие за текстом поглавно, тексты документов снабжены авторскими примечаниями. Но обо всем этом забываешь, как только замечаешь интригу, выстроенную в каждой главе по всем законам детективного жанра.
Интрига экспонируется в названии глав: “Становление нобелевских учреждений и ростки мнимых российских обид”, “Индифферентность власти”, “Апофеоз идеологического клинча”, “Унесенные ветром. Вместо заключения”.
Изложение построено хронологически и охватывает весь период существования “Премии, начиненной динамитом войны”, как назвал Нобелевскую премию один из советских критиков деятельности Нобелевского комитета В. Дружинин в “Литературной газете” от 28.10.1950 г. (приведена в приложении 2). Хронологическую монотонность растворяет крайне живое изложение реалий соответствующего временного периода, окружающих фамилии номинантов, номинаторов и лауреатов премии. В соответствии с тезисом о том, что короля играет окружение, изложение, как правило, ведется не на основании личных документов номинанта или лауреата, а формируется совокупностью текстов, созданных людьми, по долгу службы или по собственным устремлениям вовлеченными в Процесс.
Конечно, многое из того, о чем идет речь, известно культурному человеку. Однако документы, сопровождавшие обсуждения, документы, формировавшие общественное мнение, здесь, пожалуй, собраны в одно место впервые.
Подборка документов и авторские комментарии убедительно показывают, как создавался миф о якобы имевшемся противостоянии Нобелевского комитета и СССР. Автор убедительно показывает, что его созданию очень способствовало взаимное несоответствие образа мышления членов Нобелевского комитета, Шведской Королевской Академии — последователей и душеприказчиков “капиталиста-индивидуалиста А. Нобеля” — и коллективного духа нового советского общества. Даже посол СССР в Швеции в 20—30-е годы А. Коллонтай и Б. Пастернак в 50-е не могли до конца поверить, что в соответствии с уставом Нобелевского фонда номинаторы не имели права обсуждать с кем бы то ни было кандидатуры, выдвигаемые ими на присуждение премии (см., например, с. 86). А Академия наук СССР упорно хотела бы добиться того, чтобы “кандидата от СССР” назначали компетентные органы после соответствующего согласования. Не способствовало взаимопониманию также отношение официальных властей к эмигрантам из СССР как к изменникам Родины. Это хорошо проиллюстрировано в книге примером присуждения премии И. Бунину.
Последствия существования мифа о противостоянии особенно проявились после войны.
Создание советских премий — “Сталинских” и “Ленинских”, претендовавших по замыслу на мировой уровень — привело к формированию псевдопатриотических настроений в среде советских ученых. Что не способствовало участию всемирно известных отечественных интеллектуалов в процедуре выдвижения номинантов на Нобелевскую премию.
Несмотря на относительно малую долю, которую в книге занимает авторский текст, личность автора — историка российской науки и культуры — хорошо видна за каждым абзацем.
Приведу лишь одну цитату, из которой становится видна ответственная и строгая позиция автора, не навязывающего читателю своего мнения, но внятно определяющего свое отношение к происходящему.
Речь идет о причинах переноса и срыва очередных выборов в Академию наук СССР, первоначально назначенных на осень 1949 года (см. с. 222).
“В причинах срыва академических выборов в 1949—1950 годах можно увидеть два обстоятельства — побочное и основное.
Побочная причина лежит на поверхности: Сталина не устроил персональный состав претендентов на академические вакансии. Даже после проведенных изъятий в списках могли уцелеть фамилии, чьи звучания вызывали у него — главного инициатора недавней “антикосмополитической” кампании — устойчивые приступы аллергии. Но признать эти отторгающие позывы за довлеющие — нельзя; довести процесс прополки списков до логического конца, собственно, сложности не представляло.
Довлеющим началом было нечто иное. А именно полная несовместимость тоталитарного режима с самой сутью альтернативности в выборе. Несмотря на налаженный механизм жесточайшего контроля партийных органов над этими рудиментами демократической системы избрания, опасность нежелательного для власти волеизъявления оставалась реальной. Ее реальность заключалась в том, что голосующий, оказавшись один на один с полученным бюллетенем, обязательно должен был кого-то вычеркнуть, ибо в ином случае его голос будет признан недействительным. А вычеркнуть он может не того, кого желали бы партийные кураторы.
Четверть века диктатор терпел в своей империи этот островок вольности и больше терпеть не хотел. Решив явочным порядком покончить с рецидивом демократии раз и навсегда…”
Особенно увлекательны главы о присуждении Нобелевской премии Б. Пастернаку и М. Шолохову. Какие разные характеры и как выпукло автор их обозначил. “Перспектива стать изгнанником окончательно сломила дух Пастернака. Такого хода со стороны властей он не предвидел…”, — и о М. Шолохове: “В демагогически броском выступлении (на XXIII съезде КПСС по отношению к А. Синявскому и Ю. Даниэлю. — В.К.) он поведал миру, что “гуманизм — это не слюнтяйство” и судить “этих оборотней” следовало бы “руководствуясь революционным правосознанием”. Комментировать это выступление излишне. Писатель сам сумел блестяще откомментировать самого себя”.
Не менее увлекательно и чтение иллюстрирующих события архивных материалов.
В заключение несколько слов о печали, с которой я остался после прочтения этой книги.
Она возникла от ясного осознания того, насколько были сужены и деформированы идеологической системой дух и чувство собственного достоинства многих отечественных интеллектуалов. Сколько сил положили западные коллеги на то, чтобы только понять мотивы их поступков, например, отказа от участия в деятельности по номинированию коллег на премию. Как велика, на мой взгляд, роль такого ориентира, как Нобелевская премия, в понимании системы нравственных ценностей европейской цивилизации. И сколько потеряла отечественная культура от долголетнего противостояния миру… Но печаль моя светла, потому что автору удалось найти в изложении ту грань, за которой себя начинаешь жалеть, и не перешагнуть ее.
Прочтите книгу. Я думаю, вы станете мудрее.
Пользуясь случаем, хочу выразить читательскую благодарность издательству “Гуманистика” и редактору А.И. Мелуа.
В.М. Куприянов