forum
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2000
Андрей Новиков
Праздник нового типа
В любом празднике, особенно связанном с историческими датами, помимо сакраментального начала всегда есть элемент идеологии. Цель данной статьи — расшифровать идеологическое значение 9 Мая как нового государственного праздника современной России. Хочу подчеркнуть, что все написанное здесь имеет отношение, строго говоря, не к Истории, а к современному отношению к ней.
В год, когда праздновалось 50-летие Победы (а год этот стал поистине переломным для российской демократии, которая ввергла себя в чуждое ей патриотическое поле), на первом канале, помнится, появилась передача с глубокомысленным названием “В этот день — пятьдесят лет назад”.
Вообще-то “пятьдесят лет назад” происходило много чего интересного. Где-то города брали. Где-то — людей. Так что идея Исторической Ретроспекции показалась мне вдруг идеологическим открытием нового режима: потребностью как-то по-новому (по-новому ли?) осмыслить героические свершения наших дедов и отцов, сконструировать ее в какой-то новой формуле: ИСТОРИЯ НЕ ПОДЛЕЖИТ ПЕРЕСМОТРУ, ОНА ТАКАЯ, КАКАЯ ЕСТЬ.
Вскоре прошел юбилей Победы, отметили уж и взятие Берлина, и разгром Японии, и еще непонятно что, а рубрика та осталась. И это, пожалуй, было самое удивительное. “Дальше-то что отмечать? — думал я. — Строительство Берлинской стены? Или наступление холодной войны? А может быть, подавление венгерского восстания?”
Военная тема оказалась только ПЕРВОЙ ЗАРУБКОЙ, — отреставрировав идею Великой Победы (и в ее гуманистическом, и в ее геополитическом аспектах одновременно, ибо здесь они неразделимы), мы обречены также отреставрировать и ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ. Весь континуум советской истории от начала и до конца: Победу, Потсдам, лагеря, Берлин, Будапешт…
Передачи той давно уж нет, но осталась ее тень: удлиняясь из месяца в месяц, она выросла в черновик какой-то новой, не до конца понятой еще реставраторской идеологии.
Странно: сегодня мы словно заново воссоздаем свою историю, собираем ее из осколков либеральной гласности конца 80-х. Через память о Войне мы приватизировали все наше прошлое. И в этом, быть может, заключалось главное значение отмеченного 50-летия Победы — идеологического рубежа, когда впервые за много лет по Красной площади прошли танки и раздались слова о “великой державе”.
А еще через год по той же площади вместе с ветеранами Великой Отечественной прошли участники чеченских карательных операций. Круг замкнулся.
Отмечать 9 Мая парадами, похоже, стало такой же традицией, как раньше очередную годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Иначе говоря, 9 Мая для нас стало новым 7 ноября. Вот странное открытие, которое я сделал, наблюдая майские парады.
С каждым годом все больше слов, все больше помпезности. Во всем этом есть что-то странное, не поддающееся привычному историческому исчислению. Ощущение такое, будто старый советский праздник общество считает святым, что он стал для новой России “праздником номер один”. Но всегда ли так было?
Вот, к примеру, день 9 мая 1946 года. Первая годовщина Великой Победы. Как его отмечают? Да никак. Все внимание сосредоточено на Первомае, на котором громыхают пушки и проезжают танки. А День Победы проходит как бы вскользь. Или вот 9 мая 1955 года — Победе десять лет: страна восстановлена, народ-победоносец в очередной раз бросает вызов силам империализма. Хороший повод, чтобы отметить этот праздник с помпой. Но — нет, не отмечают. 9 мая — обычный рабочий день.
Праздником — и выходным — День Победы становится только при Брежневе, после 1965 года. Давно нет в живых Сталина, все меньше остается ветеранов. Но зато появился Он, новый Генералиссимус, замполит с Малой земли, которому и понадобилась Помпа.
Пошлость возрастает по мере удаления от предмета. Людям, которые воевали в Великой Отечественной войне, праздник Победы был вроде как ни к чему — для них он был частью жизни, а не историей. Пришло поколение брежневских бегемотов, которому был нужен уже не просто день памяти, а идеологический артефакт, празднество, массовый карнавал на тему “великого подвига народа”.
Говорят, ветераны плевались, когда видели портреты Брежнева и всю эту идеологическую карнавализацию. В Брежневе они видели Подмену — подмену, я бы сказал, сакрального сакраментальным. Чем дальше от войны, тем больше слов. Сакральное Войны (то есть весь ее реальный физический и метафизический опыт) куда-то улетучивалось. Вместо него возникала сакраментальная профанация Победы. 1
Патриотизм и героизм — разные вещи. Когда вы воюете, то не думаете о том, патриот вы или нет, потому что погружены в героическое самим фактом войны. “Патриотика” появляется позже, когда героическое профанируется, становится фактом воспоминания, воспитания… Люди совершают революции или заканчивают войны, не думая о том, что даты их станут затем праздниками. Но праздник празднику — рознь. Одни вырастают естественно, становятся традициями, другие вводятся в историческое самосознание народа искусственно.
У Сталина и Жукова не было никакой “патриотики” — у них была Идея, которая мобилизовывала народ без какой-либо специальной патриотической накачки. Это был героизм в действии. Но стоило ему улетучиться — и появился Праздник. Сначала — брежневский, с салютами, затем ельцинский. Из ностальгического праздника “со слезами на глазах” (все-таки идеологической накачки в брежневском 9 Мая было не так много, больше заезженной ностальгии) он вырос в Праздник “цвета хаки”, с бряцанием бронированных машин и патриотической риторикой. Удивительно: хотя Борис Николаевич Ельцин к войне вообще никакого отношения не имел, помпа достигла апогея почему-то именно при нем. Я сначала думал, парад будет только в день 50-летия Победы. Ничего подобного: он был и в 96-м, и в 97-м, и в 98-м. Такое ощущение, что 50-летие Победы у нас отмечают теперь каждый год.
Парад — деталь особенная. Просто так танки по Красной площади не катаются. Парад — это как бы знак государственного статуса Праздника, признание его главенства над всеми остальными. Три года (до 1995-го) мы жили без парадов, и три года, я думаю, в Кремле велась тайная борьба между различными “группами влияния” за Новый Главный Праздник. Что, собственно, было в этот день? Капитуляция состоялась 7—8 мая. Вторая мировая война к тому времени вообще еще не закончилась. Знаменитый парад на Красной площади? Он, как известно, состоялся 24 июня. 9 Мая — день вполне заурядный, если не считать знаменитого салюта на Красной площади. Но мало ли этих салютов было и раньше по случаю взятия городов?
Теоретически праздновать можно как минимум три даты: а) дату восстановления советскими войсками государственной границы в 44-м году (здесь, строго говоря, заканчивается Отечественная война как таковая); б) дату разгрома милитаристской Японии (если уж за точку отсчета брать параметры именно второй мировой в целом); в) Потсдамский мир (если за основу брать новый раздел Европы).
Словом, 9 Мая — это чистейшей воды артефакт, как, впрочем, и все праздники, рождающиеся после исторических действий, предметом которых они пытаются стать.
По всем нормальным канонам Главным праздником новой России должно было стать 12 июня — День независимости. В этот день было создано современное Российское государство, так что приравнять его к Дню взятия Бастилии было раз плюнуть.
Но… не приравняли почему-то. Не было у нас никакого взятия Бастилии — ни 12 июня 1990-го, ни даже 21 августа 1991-го. Демократическая революция оказалась пустышкой-матрешкой: одну раскрыли, там вторая.
Внутри демреволюции произошла еще одна — назовем ее латентной патриотической — революция, свершившаяся в промежуток времени примерно 1991—1995 гг. Я не могу сейчас обозначить точные параметры этой “патриотической революции”, но в послеавгустовской России что-то надломилось, хрустнуло, и — еще не успела закончиться одна эпоха, как началась новая. Знаковым рубежом этой “патриотической революции” стали два события: торжество 50-летия Победы в 1995 году и празднование 850-летия Москвы в 1997 году. Фигура, возглавлявшая оба эти празднества, одна и та же — столичный мэр Лужков.
Вся эта “празднология” интересует меня сейчас только в одном смысле: по ней очень точно можно сканировать состояние общества или, во всяком случае, концепцию режима. Мы живем уже в постидеологическую эру, когда новые режимы и новые политические элиты прямо не объявляют о замене одной идеологии на другую. Но помимо “словесной идеологии” есть еще идеология символов, язык сакральных и сакраментальных культов, находящих выражение прежде всего в артефактных событиях (праздниках).
Итак, посмотрите, что мы получили: а) День независимости России (12 июня) свелся к риторике (а де-факто стал всего лишь “дополнительным выходным”), б) праздник же Победы набирает силу из года в год. Все больше помпы, больше “патриотики”, — я говорю, заметьте, об официальном празднике на Красной площади, а не о том альтернативном, что оппозиция отмечает на Лубянской площади: там вообще шабаш творится.2
При Брежневе патриотизма сегодняшнего уровня еще не было: говорили о “подвиге советского народа”, об “интернационализме”. Национальная идея как таковая отсутствовала. Патриотизм был сглаженный, добавочный к коммунистической идеологии.
Национальная “патриотика” появляется только в 90-х годах, когда на первое место выходит слово “Россия”. О “России” говорят через слово. Все тексты так или иначе вращаются вокруг “российского”. Страна явно вступила в стадию патриотической идентификации, причем парадоксально то, что первыми “российскую фразеологию” ввели демократы, вроде бы никакого отношения не имевшие к патриотическому лагерю.
Нет, это не аллюзия. В Дне 9 Мая действительно воссоздан архетип Начала. День Победы… Но какой победы?.. Той, в 45-м?.. Да нет, не только ее. Победы вообще. Как онтологического факта жизни. Как констатации: мы есть на этой земле.
Не важно, за что мы боролись — важно, что мы победили.
Не в этом ли истинная причина того, что новый режим взял за точку своего отсчета именно День Победы? Режим этот измеряет свое существование в истории “по остатку” коммунистического эксперимента. История стала основным экзистенциально-онтологическим ресурсом Народа, отринувшего Октябрь. Отсюда — идея ПОБЕДЫ. В ПОБЕДЕ режим нашел какую-то новую точку отсчета: “МЫ ПОБЕДИЛИ — ЗНАЧИТ, МЫ ВЕЛИКИЕ!”. Но мы — это кто? Пересмотреть можно было Ленина, Сталина, но не ПОБЕДУ. Победа — священна.
Мы превратили историю в миф. Но реальная история заключалась в том, что войска в ноябре 1941 года уходили на фронт с совершенно конкретного парада 24-й годовщины Октября.
Революция породила советский народ и советскую Победу, а не “патриотизм”. Она была Метафизическим Смыслом Победы. Уничтожив же сегодня Революцию, мы тем самым Смысл заменили на Историю. Но Истории без Смысла не бывает. Без Смысла История разбухает, как труп.
Можно, конечно, назвать это смердящее разбухание “величием”, “патриотизмом”, но патриотизм — это миф. “Патриотизм” — остатки великих идей, но не сами идеи. Никого и никогда “патриотизм” в чистом виде не вдохновлял. Коммунизм, национал-социализм, идеология либеральной демократии — вдохновляли. Но не “патриотизм” в чистом виде.
Великая Победа была геополитическим панцирем Великой Революции. В ней коммунизм, не найдя своего эсхатологического, временного выражения, осуществил себя не как футуристический, а как геополитический проект. Теперь коммунизм сгнил, а “панцирь” остался. Не его ли мы превращаем в самодостаточную реальность? Но это — путь в никуда.
Вслед за “приватизацией истории” начнется ее неизбежное сокращение, превращение в шагреневую кожу. История станет метрономом, по которому будут отсчитываться последние часы нации. И чем ближе к концу, чем эфемерней страна, победившая в той войне, — тем больше “патриотики”, слов о величии. Так старые одряхлевшие люди бесконечно рассказывают о своем прошлом.
Историзм как стиль мышления — вообще вещь подозрительная. Народы, как и люди, творят свою историю, устремляясь в будущее, а не в прошлое.
День Победы — “новая старая” точка отсчета в национальном историческом самосознании. Новый центр тяжести, новая ИДЕОЛОГИЯ, новая КОНЦЕПЦИЯ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ.
В отличие от социалистического, интернационального государства национальное видит свою идею не в будущем, но в прошлом. САМО ПРОШЛОЕ СТАНОВИТСЯ ЕГО БУДУЩИМ, ЕГО НОВЫМ ЭСХАТОЛОГИЧЕСКИМ ПРОЕКТОМ.
Великая Октябрьская социалистическая революция заменена на Великую Победу — не в этом ли образ русской “консервативной революции”?
Красное знамя вновь стало государственным флагом России, и это не флаг СССР и уж тем более не флаг Октябрьской революции, но — ЗНАМЯ ПОБЕДЫ, пронесенное по Красной площади 9 Мая 1945 года. Красный цвет, лишенный изначального смысла.
…Наше время — это время подмен. Мы заменили 7 ноября на 9 мая. Революцию — на победу. Ленина и Сталина — на Жукова.
Но это — только начало подмен.
1 Помню, как в конце 70-х в школе, где я учился, устраивали линейку, и мы дарили цветы приходившим ветеранам — как правило, старым полным дяденькам. Но однажды вместо настоящего ветерана в класс к нам пришел такой же полноватый мужчина, и мы подарили цветы ему. Он явно не воевал на Великой Отечественной, но тоже что-то рассказывал нам о ней. Я очень хорошо запомнил его омерзительно-номенклатурное лицо.
2 Собственно, именно его энергию и вынуждена экранировать демократическая власть, все время увеличивая «степень патриотики» на официальных празднествах.