Страдающее эхо
Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2000
Все неверно
Мария Галина. Из книжных лавок. — “Арион”, 2000, № 2.
Отрицательная рецензия, — скажу я вам, — это вещь! Это то, чего может жаждать понимающий толк в литературных баталиях автор. Ведь такая рецензия неопровержимо доказывает, что ты еще жив, существуешь, что твои опусы кого-то подвигли на сильные и яростные чувства, вызвали поток мыслей, взрыв язвительности, оттачивающей словесные периоды и заостряющей фразу. Это я о “хорошей” отрицательной рецензии, написанной аргументированно, живо и умно. Одним из примеров такой рецензии могут служить, как мне кажется, заметки Александра Солженицына о поэзии Иосифа Бродского. У меня об этой поэзии совсем другое мнение. Но читать было интересно. Автор возбуждал мысль, заставлял искать противоположные аргументы, то, что называется “заводил”. Такого рода полемика полезна, потому что искусство и в самом деле занятие не “тихое”, а взрывоопасное, оно задевает, будоражит.
В сущности, “хорошую” отрицательную рецензию можно написать и на самое классическое (для будущих поколений) произведение, потому что всегда есть возможность подойти к нему с какого-то иного хода, найти странности, нелепости, разного рода просчеты. Так, Набоков “развенчивал” прозу гениального Лермонтова, одновременно понимая масштаб этой прозы.
Бог, сотворяя мир, считал, что делает это “хорошо”, а мы с вами готовы написать на этот “лучший из миров” сколько угодно отрицательных рецензий!
Меня в этой заметке занимает феномен “дурной” отрицательной рецензии, к сожалению, сильно распространившейся и вызывающей ощущение страшного дефицита “критически мыслящих” личностей. “Дурная” отрицательная рецензия, как правило, пишется тогда, когда рецензенту нечто в авторе решительно не нравится — это может быть его пол, возраст, мнимый или реальный успех, манера держаться, порой даже и литературный текст, чем-то необъяснимо неприятный. У бедняги-рецензента накапливается раздражение, с которым надо же что-то делать! И вот является на свет рецензия, как правило, лишенная какой-то внятной логики и аргументации. К чему логика? Ведь этот автор мне так сильно не нравится! (Как в басне — “Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать”.)
Прошу прощения, что приведу пример из собственной литературной практики, да уж очень он выразителен. Сразу возникает образ некой предельно редуцированной “дурной” отрицательной рецензии.
Когда-то давно я делала доклад в кругу литераторов. Не успела я проговорить последнее слово как сидящий в президиуме литератор встал и важно произнес, что все мною сказанное — неверно. Я не без любопытства ожидала продолжения, — но его не последовало. Видимо, место председательствующего казалось литератору самым веским аргументом в споре. И еще один характерный эпизод. Как-то случай забросил меня на научный семинар, где делал доклад молодой ученый-физик. Он увлеченно доказывал свою концепцию и писал на доске формулы. Не успел он закончить, вперед бодренько вышел маститый член-корреспондент, взял в руки тряпку, стер все формулы и сел на место.
В самом деле, аргументированно критиковать чужие идеи (в особенности новые и нетривиальные) сложно. Гораздо легче сказать, что “все неверно”, или стереть с доски формулы, которые ты не в силах опровергнуть научным путем.
Вот это для меня классический пример “дурной” отрицательной рецензии, демонстрирующей только раздражение рецензента. Они различны по форме, но едины по сути.
Недавно я столкнулась с такой рецензией в солидном поэтическом альманахе “Арион”. Рецензент разбирает поэтический сборник московской поэтессы Ларисы Миллер “Между облаком и ямой” (М., 1999). Аргументированная и внятная отрицательная рецензия меня бы не возмутила. Напротив, она дает пищу для размышлений. Лучше понимаешь, на каких тонких интуициях, прозрениях, предпочтениях держится “ткань” искусства. Но тут рецензенту явно захотелось “вынести приговор”, подвести, как говорится, “окончательный итог” поэзии Л. Миллер. Многим ведь до сих пор кажется, что критик призван выносить такой приговор. Сказал, что “все неверно”, и читатели почтительно притихли. А аргументы? Логика? Поэтический вкус и слух? К чему так мелочиться! М. Галина, насколько я поняла, пытается обвинить поэзию Л. Миллер в декларативности и абстрактности. Между тем, рецензент не слышит музыки стиха, не чувствует ритма, не видит юмора и иронии, в особенности самоиронии, которыми насыщены стихи поэтессы.
Рецензент считает, что поэтесса в стихах прибегает к “простейшим антиномиям”, строит “дихотомический мир”, что почему-то предосудительно. Но ведь в том же мы можем упрекнуть и Евгения Баратынского:
Дало две доли провидение На выбор мудрости людской Или надежду и волнение, Иль безнадёжность и покой. («Две доли») и Федора Тютчева с его знаменитым программным стихотворением “Два голоса”! Кстати, именно метафизическую линию обоих поэтов-философов и продолжает в своих стихах Л. Миллер, до предела доводя полярности человеческого восприятия жизни и смерти, быта и бытия, хаоса и гармонии.
Рецензент упрекает Миллер в том, что она отказывается изображать то, что “недоступно вербализации”. Иными “внятными” словами, это, кажется, пресловутое “невыразимое”. На чем же основано подобное утверждение? Оказывается, сама поэтесса сетует на свое “поэтическое бессилие”:
Говорю и тихо плачу: Что не вымолвят уста Все сплошная неудача. Только общие места. Да можно ль столь наивно читать поэзию! Вспомним, что тот же Баратынский жаловался на “убогость” своего дара! Нужно же уметь слышать стихи! А что если рецензент этого не умеет? Не обучен, так сказать?
В этом меня убеждает упрек в “грамматической необязательности”, усмотренной в следующей строке:
Каких бы струн ты ни задел Своей эклогой, какой бы речью ни владел, Полей не трогай. (Кстати, как прекрасно звучит строфа).
Вы тут замечаете какие-нибудь грамматические погрешности? Я — нет! А рецензент сомневается, можно ли “задеть этих струн”. Да то ли он слышит? Можно ли так передергивать?
И итогом этой краткой рецензии является не больше, не меньше, как подведение итога “всей поэзии Миллер”. Оказывается, это поэзия поколения, эксплуатирующего “регулярный рифмованный стих”. Бог мой, как страшно! А нужно было перейти на верлибр или писать фразы на карточках? И тогда все было бы в порядке? При чем тут вообще громкие “словеса” о поколении? Поэтесса сама отвечает за свою поэзию. Ее поиски единичны и уникальны.
Я столь подробно на всем этом останавливаюсь, чтобы показать голословность авторских утверждений, поверхностность найденных соответствий (чего стоит соотношение поэзии Л. Миллер с выхваченными строчками абсолютно тут постороннего Ю. Кузнецова!). Но тут все произвольно и необязательно, вне целостного поэтического контекста, культурных традиций, авторских внутренних задач…
Да что я, в сущности, так волнуюсь? Ну, выкрикнул рецензент, что “все неверно”. Остается читатель, который сам разберется. На чувство юмора у Миллер я тоже очень надеюсь. А вот стоит ли без поэтического слуха заниматься столь тонкими материями? Но это вопрос с давней историей.
Вера Чайковская