А что за гробом?
Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2000
“А что за гробом? —
Музыка и берег”Инна Лиснянская. Музыка и берег. — СПб: Пушкинский фонд, 2000.
Книга Инны Лиснянской “Музыка и берег” — заснеженная русская равнина, скорее всего вечерняя, с мерцающими огоньками малолюдного селения, огоньками, дающими надежду заплутавшему путнику на кров и ночлег.
Эта книга — быстро начертанная на синеватом листе партитура, где ноты — ласточки на телеграфных проводах, — как не вспомнить, что ласточка — метафора Психеи-души в немеркнущей греческой мифологии, которая все равно живее, чем современная материалистическая парадигма.
Светлая скорбь. То ли реквием, то ли акафист. Реквием по уходящему бытию, но эта скорбь — все небо, где можно окликнуть и можно откликнуться:
А там, за разлукой,
Когда от смерти очнусь,
Ты мне поаукай —
И я с небес отзовусь.
Значит — не Ничто, но Нечто, значит, за бытием — инобытие, и акафист звучит в его честь, и так пронзительно “звенит колокольчик сопрано”, наверное, как он звучал много лет назад “в зале на 118 коек” (в цикле сонетов “В госпитале лицевого ранения”).
Над бездною еле-еле
Держится нота “си”.
Чистое “си”, взятое вначале, торжественно проплывает благовестным звоном через всю книгу, придавая корпусу стихотворений облик именно книги, а не сборника стихов. Семантическая кантилена (плавность, напевность) погружает читателя в ненасильственно укрощенную — уговоренную — стихию чистой лирики, и аналоги не находятся: так самобытно, с только ему присущими обертонами звучит голос поэта. Эти стихи действительно хочется петь, но как спеть их музыку, которая, по словам автора, “держится ни на чем”, как все мироздание, как все Творение, из ничего и сотворенное? Слово Творца, посланное открытой душе, Творцу же и возвращается, чудно в кристалле души преломленное, как преломляется хлеб в таинстве причастия…
И на мир неспроста
С каждого дна глазного
Смотрят глаза Христа.
Казалось бы, о чем писать стихи, когда в жизни не происходит ни судьбоносных событий, ни захватывающих приключений, ни увлекательных путешествий? Но счастливая особенность истинного поэта в том и состоит, что для него простая обыденная жизнь — событие, приключение, путешествие. Строго говоря, для поэта не существует обыденной жизни — слишком высока интенсивность его восприятия и острота осознания. Древние говорили, что можно познать Вселенную, не выходя из дома, — они наверняка были поэтами. Поэт и не выходит из своего дома (даже если он летит в самолете рейсом Москва—Лозанна) — из своей души, из этого вечного дома без стен и крыши. И чтобы дыхание перехватило восторгом, поэту не обязательно кататься в гондоле или любоваться Ниагарским водопадом. Достаточно выйти в свой сотни раз виденный дачный садик, а то и вовсе просто сидеть
Пред окном с пчелиной позолотой,
Перед сном, в котором смерти нет.
Одушевление, одухотворение окружающего — без устали, без табу, без предела — вот чем занимается поэт, и в апофеозе технократизма — в компьютерном “окне” он видит то, что не взломать никакому хакеру:
Нажимаю на кнопку Home —
Возвращаюсь на тот причал,
Где под бабушкиным платком
Ветер люльку мою качал.
Но в то же время отношение к вещам у Лиснянской отнюдь не священнодейственное: поэт слишком любит Бытие, на быт сил не хватает. Да и как гласит суфийская мудрость: “Когда входят в дом, смотрят на Хозяина, а не на утварь”. На эту тему (о Хозяине и об утвари) есть в книге “Музыка и берег” одно стихотворение, поражающее спокойствием интонации при устрашающей трагичности смысла. Оно небольшое — всего восемь строк, но что это за строки!
Подушечками пальцев и глазами,
Да и ноздрями ощущаю вещь, —
Переживёт нас созданное нами,
И этот знак зловещ.
Ужель Создателя мы пережили,
И только совестливый сон о Нём
Нас вызволяет из золы и пыли,
Из праха, где живём?
В книге много трагичного — ровно столько, сколько в самой жизни. В книге много света — ровно столько, сколько нужно, чтобы могла существовать жизнь. И пусть этот свет — закатный, и видна четко очерченная солнечной алостью черта, увы, не только горизонта, автор верит, что там, за чертой, — не пустота, которая, как писал Бродский, “и вероятнее, и хуже ада”:
А что за гробом? —
Музыка и берег.
Низкий жанр чужд Лиснянской, хотя она не чурается прозаизмов: “За тебя зеленых тыщу // Отдала, дружок”, — пишет она в “Оде компьютеру”, и сленг в первой строке смягчен обращением (“дружок”) к вещи как к живому существу. Так же чужды Лиснянской высокопарность, пафос “высокого штиля”, хотя высокородная лексика, как и просторечье, органично вплетается в поэтическую ткань: “Я пыл души влагала во слова, // Она во славу Господа горела”, — сказано о свече. Муза Лиснянской говорит
На доходчивом, как солнце,
Разговорном языке, —
И в этом ее современность, и в том еще, что поэт не разделяет свою судьбу и судьбу России, которая нынче “чем не Вавилон?” В целом же поэтический строй книги Лиснянской высок и строг, разноплановость лексики — как переход из регистра в регистр, из тональности в тональность. Контекст, собирающий мозаику текстов в единое целое, создается исключительно самобытной интонацией: минор с улыбкой, мажор со слезой, — и как тут не вспомнить православную литургию…
* * *
Эти стихи можно не заметить, но — как мы не замечаем воздух, который вдыхаем, как не замечаем вкус воды за растворенными в ней “ингредиентами”, — а ведь только вода утоляет жажду. Чистоту, незамутненность шлаковыбросными дискурсивными экзерсисами времени вообще заметить трудно, ибо она прозрачна, проницаема и распахнута во все пространство. Разве мы замечаем пространство? Нет, наше внимание сосредоточено на загромождающих его предметах, из коих самыми важными, разумеется, являемся мы сами.
Способны ли мы еще сочувствовать, сопереживать, сострадать? Автор книги от нас этого не требует: предельной открытости и незащищенности сопутствует известная застенчивость души, которая во всех мирских передрягах осталась девственной, и здесь бессильны и возраст плоти, и карательные государственные органы.
Наш путь вдвоём не грешен
и не свят.
Давай с тобой мечтательно
условимся,
Что превратимся не во прах,
а в свет
И в новых отражениях
преломимся.
У Инны Лиснянской есть все качества для того, чтобы стать национальным народным поэтом: мастерская простота, соотнесенность личного переживания с общечеловеческими, актуальность и ясность мысли, точность метафор, ненарочитая благородная красота классического слога без красивостей и вычуров. К сожалению, современное российской общество с некоторых пор стало глухо к поэзии, и виноваты в этом по большей части сами носители культуры, профанирующие ее эпатажем, кичем и постмодернистскими вывертами. Сказанное к Лиснянской не относится: она высоко держит планку русской поэзии, являя один из самых привлекательных на сегодняшний день ее (поэзии) обликов.
Элла Крылова