Александр Касымов
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 1999
Имя Божье на фоне прочих
Юрий Казарин. Поле зрения. Стихотворения 1976—1997. — Екатеринбург: Сократ, 1998. — 336 с. 1000 экз.
На одной из первых страниц сборника наталкиваешься на четверостишие:
Первый снег еще в охотку
сам с собой шагает в ногу
и на Богову походку
переходит понемногу.
Эта “Богова походка” вызывает поначалу оторопь, а потом радость. Так простенько метафизируется быт и — вместе — обытовляются метафизика, бытие. Снег валит не только по воле Бога, но и в ритме, заданном создателем.
Не поминай имя Божье всуе! Для Юрия Казарина Господь — просто сосед, правда, с верхнего этажа. И он поминает его, с годами все чаще — и нормально. Ибо не только глобальный мир может быть назван Божьим, но и мир человеческих подробностей, деталей — того же хозяина. И когда улетающая птица
забывает, как воздух и Бог,
напоследок в реке отразиться, —
читатель теряется: забывает, как воздух и Бог, — или отразиться, как воздух и Бог? Или третий вариант — забывает-отражается?.. Такая синтаксическая неопределенность весьма существенна. Ибо, даже не повторяя слово “Бог”, персонаж Юрия Казарина — всегда с Богом и под Богом, на нижнем этаже. Воздух и Бог (что часто одно и то же) — вечно отражаются в воде и в стихах. И лишь торопливая птица, рассекая воздушные потоки, изменяет картинку на водной глади, уводя, может быть, Творца за собой, за стаей. Уводя его взгляд, его зрак.
Художественная логика автора, не дерзающего пересоздавать мир, а с большим вкусом описывающего уже созданный, противоречива.
Свобода — выдох, а не вдох,
в дому — двойной переполох —
осипшей бабочки смятенье,
когда всему дарует Бог
земную муку говоренья.
А бабочке-то зачем мука говоренья, когда ей дана мука хлопанья крыльями?.. Или то — тоже язык?
Но рядом, хоть и в другом стихотворении:
С Божьим словом человечье
никогда не совпадет.
Возможно, слово и дано человеку, чтобы не совпадать с речевым идеалом, чтобы добираться, но не добраться до цели — по-иному, не лишиться ее?
Говоренье — потому и мука, что никогда не совпадает с Божьим словом. “Мысль изреченная есть ложь.”
Самодостаточные тексты Ю. Казарина, следуя друг за другом (элегии, медитации, молитвы), вдруг сбиваются на частушку:
Кто по ягоды пойдет —
три копеечки найдет.
Да при чем тут копеечки, сердится читатель. И тут же забывает сердиться. Ибо копеечки появляются все на том же пути к Божьему слову. Когда, устав, измучившись, можно выдохнуть:
…иногда забываешь о жизни,
иногда вспоминаешь о ней.
Свобода, как мы только что выяснили, — выдох, а не вдох. Забывать о мирской (прозаической) жизни — значит жить ею. Забывать о ее первопричине. Но, забыв, вдруг проговориться: “И страшно слово лишнее сказать”. Такая вот мука говоренья, что лишнее, а тем паче неточное слово пугает говорящего. Тем более что
Божье слово — окоем,
где идешь один вдвоем…
И опять-таки — по-прежнему нелогично-логично:
Во чистом поле Бог — и потому
безлюдно… Абсолютная идея — то, что нельзя посчитать. С Богом — вдвоем, когда же он один — безлюдно…
Никакой иконописи, но только — попытка обдумать Творца, не выдумывая его, а высмотрев в повседневности, дойдя до него. Или, скажем, увидев, как он шагает.
Может, Юрий Казарин несколько пародирует себя, когда сообщает, например: “Зябнет неспешная Божья нога…” или “Озябли Божьи ноги…” (имеется в виду погода). Понятно, тут попытка сократить расстояние “до небеси”. Но слова эти, выражаясь по-казарински, как-то очень не совпадают с Божьим словом, вылезают из плотного и емкого стихотворного ряда. Это даже не те три копеечки, из-за которых стоит ходить по ягоды стихотворства. Лубок в икону не превращается! Тем более что рядышком в этих стихах — рассуждение о времени и месте,
где Божьих и твоих очей
согласованье. Поскольку мысль о взгляде, зрачке, зраке, что всегда видит человека, очень свойственна Ю. Казарину, такое согласование, такой морально-оптический “унисон” есть трудное открытие. К этим звездам лирический герой пробирается через тернии любимой природы, любимой жизни на ее милом фоне.
Конечно, Божий взгляд прозревает в человеческом мире новое, прозревает — и так оно становится привычным. А человек обретает новое зрение. И в этом, возможно,
суть уплотненья и стыка
отраженья и лика Его с высоты.
Такая сложная теософия, когда божество присутствует в своей двоякости: в проявлении и в отражении. Может быть, тут странен техницизм “стык”… Но как назвать соединение образа и образа образа? Деликатный автор-персонаж, не скромничая, отдает самое трудное и самое ценное Создателю. (А чья это реплика:
И глаза от России болят?
Чтобы заболели глаза, надо увидеть страну всю сразу — во всей ярости, яркости и красоте! Это — точка зрения всевышнего.) Но, понимая свою роль отдающего (чтобы взять назад), поэт восклицает:
Я писарь твой, Господь,
я поводырь глагола.
Вот и приехали. Снова мы натыкаемся на алогичность этой поэтической логики. Поводырь божественного глагола — не только писарь, это уже гортань, это уже рука с пером, это уже, стало быть, сам Бог. В “Поле зрения” отношения “Бог — человек”, “Бог — поэт” вполне симметричны. Земную муку говоренья человеку дарует Господь, но человек — тоже творец, с какой буквы ни напиши это слово, и он дает Богу… Что? Возможность наблюдать за тем, что людская походка не совпадает с Божеской… И в результате возникает созвучие, стык, как уже сказано, отраженья и лика Его с высоты… И для этого стоило жить и мучиться мукой говоренья 21 год.
Александр Касымов