Алексей Анастасьев
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 1999
Сентиментальное путешествие в детство
Валентина Чемберджи. Истории Мнемозины. — М.: Присцельс, 1998. — 132 с.
Смутно помню, что в детстве, когда мне читали “Гекльберри Финна” и “Алису в стране чудес”, эти вещи не казались мне такими уж захватывающими и забавными. Зато спустя много лет, когда самому довелось выступить в роли чтеца, я не мог оторваться от них, а мои маленькие слушатели чуть не засыпали от скуки. Есть такой жанр — его можно было бы назвать “детской литературой для взрослых”. А может, и не жанр, во всяком случае, строгое литературоведение такого жанрового образования не знает. Тогда пусть так: некая неуловимая аура, витающая над текстом.
Кажется, что это такая игра — смотреть на самый настоящий, “серьезный” мир глазами любознательного и трогательного маленького человека. Игра трудная, доступная далеко не всем. Ее главное правило таково: водящий (то есть автор) передает самые заветные, даже интимные свои воспоминания, думы, душевные движения остальным играющим (то есть читателям).
Интимность и есть самое “уязвимое” качество “Историй Мнемозины”. Ведь сказки, по мнению Андерсена, “ломаются”, если с ними грубо обращаться. А эта книга как раз беззащитна и застенчива, как ее герои из вечно живущего в каждом из нас детства: как нескладная девочка Лиза, которая больше всего любила читать и воображать себя прекрасными героинями, как фея, изъясняющаяся на красивой латыни, как верный и задумчивый Теофил, плюшевый слон-мечтатель. Как легко их всех спугнуть!
Но даже не только в тихом, проникновенном лиризме — прелесть и уязвимость “Историй Мнемозины”. Это лишь самый общий, вневременной слой текста, поскольку жанр “путешествия в детство” всегда требует абсолютного иммунитета против фальши, а также тончайшего слуха. Валентина Николаевна Чемберджи — дочь и мать прекрасных музыкантов — обладает им в полной мере.
Один мой приятель, психолог, бросив взгляд на первую страницу “Историй…”, заметил, что в наши дни мало кто отважится начать книгу со слов: “Я шла в Библиотеку” — именно так, с большой буквы! И чуть далее: “О несравненный запах книг!..” Вот как интересно получается: с одной стороны, ничего странного или вызывающего тут нет и быть не может; книга, надо надеяться, всегда останется краеугольным камнем культуры не только для пишущего, но и для любого просто нормального человека. Но, с другой стороны, мы живем в том обществе, в котором живем, и приходится предположить, что многим читателям, отнюдь не лишенным внутренней чуткости и душевной теплоты (тому, кто ими не обладает, лучше и не притрагиваться к “Историям…”!), но, увы, отравленным ядом современности, — им неироническое, от всего сердца идущее преклонение перед Книгой покажется безнадежным анахронизмом; или, в лучшем случае, чем-то глубоко чуждым.
Так что же, выходит, “Истории Мнемозины” обречены разделить — да простится мне столь вольное сопоставление — судьбу сочинений древних авторов, которая сочинителю “Историй…” — видному филологу-классику, переводчику Цицерона и Софокла — известна лучше, чем большинству из нас: хранить и символизировать мудрость человечества? Ведь об этих великих текстах все знают, но читают лишь избранные. Надеюсь, нет. Ибо книга Валентины Чемберджи, кроме мудрости, несет на себе отпечаток вечных душевных ценностей, тех, что делают душу человеческую красивой, — благородства, искренности, способности мечтать и фантазировать. И еще: тихой нежности… В сущности, эти качества таятся в каждом из нас, а не только в тех, кто обладает незаурядным культурным опытом и кругозором, как автор “Историй Мнемозины” (и поэтому высокая образованность автора не выпячивается, не “колет глаза”, а, напротив, органично вписывается в сюжет, увлекает и пробуждает желание узнать). Надо только эти черты обнаружить, пробудить в себе. Мнемозина Викторовна, мудрый библиотекарь, являет собою, безусловно, добрую, человечную ипостась греческой богини памяти — она помогает вспомнить только чистое и настоящее. Без всякого пафоса! Недаром ведь психологи советуют вспоминать картинки из детства, чтобы подавить раздражение, гнев или тоску…
Художественные тексты редко бывают одиноки. Стоит им отправиться в свой литературный поход, как за ними тут же увязываются несколько критических текстов-попутчиков. Они толкуют о своем “кормильце” на все лады, описывают его с великим тщанием, и критериев описания у них за долгие годы существования словесности выработалось множество. Не говоря уже о внутренних — жанре, композиции, конфликте и проч., есть еще и внешние координаты сочинения на оси искусства — аналогии, заимствования, особенно модная нынче принадлежность к “мэйнстриму” или маргинальным “стримам”: часто можно слышать парадоксальные высказывания вроде “фильм (книга, спектакль) слабый, но важный для…” или наоборот…
Пользоваться всем этим высоконаучным инструментарием в случае с “Историями…” не поднимается рука. И не потому, что книга лишена общекультурного контекста, напротив. Просто тот, кто наделен даром чувствовать и радоваться, не станет препарировать любовь или улыбку счастья…
На ум приходят лишь сравнения чисто эмоциональные — хотя, пожалуй, и они могут найти опору в общении с иными книгами и, следовательно, как бы обретут рациональное измерение. Здесь очевидна андерсеновская задушевность (слово несколько затаскано, но “Истории…” “реабилитируют” его!) и в то же время очень “наша”, славянская готовность путешествовать по детским снам и фантазиям, не расставаясь при этом со своим взрослым сознанием. Этот удивленно-вдохновенный взгляд взрослого-ребенка отчетливо явлен в книге. Например, “маленький друг С.” с ребяческой страстью увлечен техникой и прекрасно понимает, что троллейбусы — это машины, он знает наперечет их модели и конструкции. И в то же время — они для него живые персонажи, с которыми можно общаться.
Таких “взрослых сказок”, похоже, не было в России со времен “Городка в табакерке”, где техническое приспособление точно так же становится живым художественным пространством, оставаясь при этом табакеркою. Жаль, что этот удивительный прием выродился потом в приторное “…я расскажу тебе сказку, дружок…” Казалось, традиция навсегда утеряна. И вот, пожалуйста…
Алексей Анастасьев