Магия и ирония
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 1998
О пользе чтения чужих писем
Екатерина Вторая и Потемкин. — М.: Наука, 1997. — 990 с.
В восемнадцатом веке в просвещенной России была хорошая традиция — вельможи перехватывали друг у дружки письма, распечатывали их, потом запечатывали — и нужная информация доходила до адресата раньше, чем ее письменный оригинал. На подобной истории построен интересный исторический анекдот о Екатерине Великой, графе Румянцеве и битве при Кагуле. Новая книга, вышедшая в почтеннейшей серии “Литературные памятники”, посвящена Екатерине и Потемкину, их переписке — и, вместе с вышедшим в той же серии десятилетие назад томом писем Александра Васильевича Суворова, новая книга образует величественный эпистолярный роман екатерининской эпохи. На такие мысли наводит и присутствие общего комментатора обеих книг — В. С. Лопатина, давно исследующего век Суворова и Екатерины, Потемкина и Кутузова, Наполеона и Бертье.
Восемнадцатый век, большие и малые приметы которого открыты читателю нового “литпамятника”, для нынешней нашей культуры важен не только как великое сведение гениев нашего золотого, пушкинского века, но и как поучительная, самоценная эпоха первых открытий наших “нововременных” художников, “столетье безумно и мудро”, так похожее на время, в котором живем мы с вами. Похожее — но екатерининская эпоха оставила нам память о целой плеяде замечательных государственных деятелей, среди которых первые места занимают сама императрица и ее талантливейший фаворит, виднейший администратор того времени. А военный гений А. В. Суворова и поэтический — Гаврилы Романовича Державина заставляют нас относиться к екатерининскому времени с особенным вниманием. А Державин откликнулся на смерть Потемкина необыкновенными, роскошно-дерзновенными стихами:
Театр его — был край Эвксина,
Сердца обязанные — храм;
Рука с венцом — Екатерина;
Гремяща слава — фимиам;
Жизнь — жертвенник торжеств и
крови,
Гробница — ужаса, любови.
Роман в письмах Екатерины Великой и великого Потемкина энциклопедичен. Но это — пристрастная, субъективная энциклопедия того времени, полная белых пятен и порой самых легкомысленных акцентов. Такая субъективность, быть может, скажет историку и стилисту много больше, нежели обреченная на неудачу попытка объективного, беспристрастного освещения СВОЕЙ истории, истории СВОЕЙ жизни и своего времени. А то время было и временем Екатерины, и временем Григория Потемкина.
Такие книги — всегда редкость: ценность напечатанного текста в ней равна занимательности общей тенденции, которая проглядывает в обстоятельной статье Лопатина и, несомненно, присутствует в читательском восприятии важных исторических документов. Очень интересен и язык царственных эпистол: ведь уникальная речь XVIII столетия отнюдь не исчерпала свои богатства в прозе того времени, и нам пристало искать и находить аромат русского языка века Просвещения в собранной наконец-то переписке не самых образованных, но от этого не менее интересных людей того времени.
Как известно, дворянский русский язык восемнадцатого века был насыщен европейскими словечками точно так же, как наш современный язык прессы и молодежи насыщен англицизмами-американизмами. Не забывая о по-своему справедливой критике этого явления, о критике, исходившей из недр нашей литературы трех веков, стоит обратить внимание на своеобразное очарование европейских заимствований в русском языке. Когда читаешь екатерининское “И так наша постура теперь весьма почтительна”, со страниц старинных писем веет чем-то вкусным, свежим. Вообще, вопреки представлениям некоторых современных исторических романистов, русские сановники XVIII века общались на языке, совсем не похожем на сленг балтийских юнг тридцатых годов нашего века. Настоящий язык Екатерины и Потемкина был в первую голову живым, в их переписке на удивление мало этикетности, окаменевших культурных словесных фигур, из которых на две трети состоят письма даже самых близких друг дружке “сильных мира сего” конца XIX—XX вв.
Речь Потемкина и Екатерины Великой была чуточку инфантильной, несколько наивной и очень выразительной — полная независимость от карамзинского и пушкинского симфонизма и даже от ломоносовской языковой геометрии вряд ли похвальна и достойна подражания, но во всяком случае прелюбопытна, и кажется, что этот словесный материал может стать отличным сырьем для современного литератора. Есть ведь и в нашей жизни уголки, которые лучше всего выразить “забавным русским слогом” восемнадцатого века.
Составитель и комментатор издания В. С. Лопатин многозначительно озаглавил сопроводительную статью — “Письма, без которых история становится мифом”. Сенсационный характер этой работы военного историка очевиден. Дарованию В. С. Лопатина вообще свойственно вдохновенное отношение к развенчанию разного рода мифов — подобному развенчанию, например, посвящена монография “Император Наполеон и маршал Бертье”, книга очень спорная и очень интересная. В статье о Екатерине и Потемкине Лопатин также развенчивает мифы, анализируя помещенный в книге документальный материал. Иногда, конечно, приходится прибегать к самому распространенному способу борьбы с мифами — к выдвижению новых мифов. Примером такого обращения с источниками можно считать тему супружества Потемкина и Екатерины Великой в статье В. С. Лопатина.
Один наш современник почти серьезно утверждал, что Потемкин и Суворов были гомосексуалистами-сожителями, приводя в пример известное письмо екатерининского вельможи, в котором он изъявил желание Суворова “повсюду имети”. Иногда мне кажется, что забавный русский слог сыграл злую шутку и с таким талантливым исследователем, как В. С. Лопатин. Когда исследователь утверждает: “По меньшей мере в 28 письмах-записочках Екатерина называет Потемкина мужем и супругом, а себя именует женой”, ощущается необходимость в не столько математической, сколько языковедческой проверке этого аргумента, по Лопатину, доказывающего факт супружества Екатерины и Потемкина.
Переписка Екатерины и Потемкина — это не только интересный образец эпистолярного жанра, это замечательный памятник, сопутствующий художественной литературе XVIII века, обогащающий ее новыми характеристиками. По известной мысли В. О. Ключевского, культура XVIII века была первейшим сведением Пушкина и всего золотого века русской литературы. Добавлю, что культура императрицы Екатерины и князя Потемкина была пусть и не первейшим, но дорогим сведением Державина и Фонвизина, Хераскова и Капниста, Муравьева и Карамзина, кроме того, екатерининский климат сформировал и Новикова, и Радищева, и замечательную когорту почти непоротых, почти свободных отцов пушкинского поколения.
В августейшей переписке отразились события двух русско-турецких войн. Наверное, не бывает войн великих, не бывает и красивых войн. Конечно, и русско-турецкие екатерининские войны — это прежде всего политическое мошенничество обеих сторон, полуголодные больные солдаты в придунайской грязи, воровство всяческих поставщиков и т.п. Но екатерининские войны — это и героизм крепостного солдата, принявшего грудью штыковой удар, предназначенный для генерал-поручика Суворова, это легендарные победы графа Румянцева, графа Суворова, высмеянные последним победы князя Репнина. Время, мифологизированное уже учениками Царскосельского лицея, знаменитое благородство екатерининской эпохи.
Библиотека литературы XVIII века пополнилась прекрасной книгой — полным изданием загадочной переписки, в которой не только “флерт да спорт”, но и искомая художественность.
Арсений Замостьянов