Дмитрий Авалиани. Пламя в пурге
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 1996
Барокко в порядке самодеятельности
Памяти В. С.
Дмитрий Авалиани. Пламя в пурге.
М.: «АРГО-риск»,
1995. — 20 с. 100 экз.
Дмитрий Авалиани — поэт значительный. Однако практически неизвестный не только широкому читателю, но и исследователям, специально занимающимся современной русской литературой. Причина — в малом количестве публикаций, а также, по-видимому, и в том, что Авалиани крайне редко выступает с публичным чтением своих стихотворений. Между тем написал он много, и среди написанного много текстов неоспоримо удачных.
Окостенели санкюлоты
синклит богов глядит в болото
кастальская вода пузырится черна
За что же нам с тобой стакан поднять
вина?
На скользких пальцах держится
свобода
на несколько минут самой себе
верна…
Он родился в 1939 г. До конца 80-х не публиковалс в СССР и очень редко — на Западе. Потом выходили подборки в «Новом мире», журнале кукольного театра «Кук-арт», газетах «Авто», «Гуманитарный фонд», «ГФ-Новая литературная газета», «Российская музыкальная газета». «Пламя в пурге» — его первая книга.
В книгу вошли произведения, представляющие различные направления творчества Авалиани. С одной стороны, это стихотворени относительно традиционного типа.
Ты мне твердишь — гармония лишь
фон
для тех кому и делать и стремиться
работа вырабатывает лица
а партитуру после бросят вон
Да цель — лицо и профиль лепим
сами
и близнецы расходятся с годами
их разнит труд но праздник — дел
конец
и надо петь когда пришел отец
(«Ты мне твердишь…», с. 17)
С другой стороны, Авалиани — автор множества экспериментальных произведений. Эксперименты Авалиани систематически развиваются по нескольким направлениям. Анаграмматические стихотворения целиком состоят из слов попарно идентичного буквенного состава.
Аз есмь строка, живу я, мерой остр.
За семь морей ростка я вижу рост.
Я в мире сирота.
Я в Риме Ариост.
(«Аз есмь строка…», с 3)
Второе направление сам автор называет каламбурами. Это сдвиговые стихи (если вспомнить «сдвигологию» Крученых). Строки состоят из одних и тех же букв в одной и той же последовательности, а различаются только расположением словоразделов:
Полетишь
поле тишь
Или:
На мне дом узы
нам не до музы
В книге такие тексты превращены в графические композиции с игрой шрифтов и фигурно расположенными строчками — это сделано с помощью дизайнера Ильи Баранова — и приобретают недостающее им измерение, становятся яркими изобразительными жестами. Это — образец «визуальной поэзии», перекликающийся, например, с опытами Гийома Аполлинера.
Третье направление — другой тип «визуальной поэзии». Произведения такого рода поэт Герман Лукомников предложил называть «листовертнями». Это слова и фразы, записанные особым причудливым почерком. Если лист с написанным словом перевернуть вверх ногами, эти же загогулины опять складываются в осмысленный текст, но другой (для удобства в книге напечатаны и прямое, и перевернутое изображения). Написано «идете в магазин», переворачиваешь — возникает «ничего нет там». Написано «толпа», переворачиваешь, возникает «сирота». Авалиани любит записывать такие «листовертни» на разных предметах: на тарелках, хлеборезной доске, пластмассовом нагруднике и кафельных плитках, а также рисовать их поверх репродукций картин. Получаютс «поэтические объекты», хотя их проблематика совсем другая, чем в концептуализме. Это явно не звенящая камера-обскура Андрея Монастырского. Обложка книги — тоже «листовертень»: «в пурге» — зеркально отраженное слово «пламя» в авалианиевском написании.
Четвертый тип — это стихотворения, где одна из букв в одной строке (или строфе) в следующей строке (или строфе) заменяется на другую — одну и ту же во всех позициях. Остальные буквы одинаковые, словоразделы можно сдвигать. «Я Смею я мыСлю / я Змею ямы Злю»; «ИСуС /иЗ уЗ»; «уДирая пойДу / уМирая пойМу» (с. 8). Таким образом, Авалиани создает собственные фонетические оппозиции, отличные от общеязыковых. Это оппозиции поэтические. В качестве отдельных звуковых жестов они встречаютс и у других поэтов («Ты сер, а я, приятель, сед» — И. А. Крылов (На эту строку с фонетической точки зрения обратил внимание Л. С. Выготский в «Психологии искусства».)), но у Авалиани эти оппозиции могут стать ведущей темой (в музыкальном смысле) и основой для других тем.
Пятый тип — это палиндромы, стихотворения, где каждая строка, а иногда целый текст одинаково читаются от начала к концу и от конца к началу.
Муза! Ранясь шилом опыта,
ты помолишься на разум.
Или:
А дебилов томит —
им от воли беда.
(с. 10)
Зачем все это нужно? Один из вариантов ответа предложил издатель и редактор книги Д. Кузьмин на ее презентации, состоявшейся в Библиотеке имени Некрасова в Москве 4 октября 1995 г.:
«Тот жанр, который был сейчас представлен…, направлен на поиски гармонии и закономерности в самых глубоких слоях языка… Для большинства авторов, для большинства читателей, вообще для большинства людей есть уровни, никак не организованные, не несущие никаких смыслов, а стало быть, — уровни, в основе своей хаотические. То есть: слова звучат так, а не иначе — не почему-либо, а по случаю. Слова пишутся так, а не иначе — не почему-либо, а потому что так исторически сложилось, так вышло. И Авалиани, вовлека эти языковые уровни в поэтическую работу.., демонстрирует нам возможность обретения гармонии на тех уровнях, которые многим могут показаться хаотическими» (Цит. по магнитофонной записи.).
Это своего рода новые жесткие формы — как сонет или секстина — но гораздо более жесткие, чем упомянутые. Это формы письменные, вызывающе письменные. В них становитс заметной двоякая, устно-письменная природа литературного слова.
В экспериментах Авалиани несколько пугает их заданность. При всем безусловном мастерстве они чем-то сродни миниатюрам В. Сядристого — портрет Маяковского на срезе грушевой косточки, волос, высверленный изнутри до прозрачности. В волосе размещена роза, собранная из кусочков засохшей масляной краски. Однако эти продуманные построения могут быть еще и поэтичными, и очень живыми. В беседе со мной Авалиани назвал себя «последним доплеском романтической волны». Его авангардные эксперименты производят впечатление запоздалой, но очень искренней языковой утопии. В отличие от футуристов, это утопия частная, домашняя. «Листовертни» производят впечатление самого живого и продуктивного из его экспериментов.
С другой стороны, сила «традиционных» стихов Авалиани такова, что снимает претензии ко многим из этих фокусов. Если он так пишет, значит, у него есть резоны.
Любимыми поэтами он называет Тютчева и Хлебникова. В его палиндромах и сдвиговых стихах — родство не только с Хлебниковым, но еще более важное — с поэтикой барокко: например, у Луиса де Гонгоры метафизическая глубина сочетается то с изощренной словесной игрой, то с фольклорными интонациями. У Авалиани важное начало в поэтике — индивидуальное барокко, то рассыпающееся на письменные фрагменты, то действующее в пучке реального человеческого голоса.
В 70-е годы Авалиани принадлежал к кругу поэтов, в который в разное врем входили Евгений Сабуров, Михаил Айзенберг, Леонид Иоффе, Анатолий Маковский, Валерий Шленов. Это поэты очень разные. Все они с тех пор изменились: Шленов — радикально, а, например, Сабуров и Иоффе развивают некоторые постоянные идеи. Поэты этого круга перекликаются артистичностью интонации, джазовой импровизационностью ритма. Непредсказуемое движение голоса и смысла создает особое переживание времени в стихотворении. Многоуровневое движение смыслов самим ритмом, динамикой соответствует многоуровневому движению чувств — в той или иной ситуации повседневной жизни.
Генезис и реальные связи этого явления трудно понять, если ограничитьс рассмотрением только этого круга поэтов (К чему, кажется, склонен в своих работах Арк. Ровнер.), который никогда не осознавал себя как какое-то «направление». Аналогичные явления в прозе можно заметить у Евгения Харитонова (Ср.: Е. В. Барабанов. О Е. Ф. Сабурове // Восемь нехороших пьес. М., 1990. С. 116—118.). Предвестия этого явления — в прозе Павла Улитина, где время внутреннего монолога становится осязаемо расчлененным — «членораздельным» — и осмысленным (М. Н. Айзенберг. Отстоять обедню. П. П. Улитин. Татарский Бог и симфулятор. // «Московский наблюдатель» 1991, N 1.). В стихах и прозе Михаила Соковнина (М. Соковнин. Рассыпанный набор. М., 1995.). Более отдаленные аналоги такой интонационной игры — в поэзии Всеволода Некрасова и раннего Эдуарда Лимонова.
В этом контексте «традиционные» стихи Авалиани, несмотря на гибкость интонации, выглядят очень завершенными. Они напоминают греческие статуи поздней классики — соразмерные, с пластически завершенными жестами, но тем не менее пронизанные щемящей печалью и внезапным ликованием.
Книга «Плам в пурге» издана тиражом 100 экземпляров в библиофильской серии «Ex unque leonem» («По когтю льва»). Серия выходит в издательстве «АРГО-риск» под редакцией Д. Кузьмина, большого знатока современной русской поэзии. «Это серия, в которой такими маленькими… порциями представлены авторы, которых мы, издатели, считаем ведущими современными русскими поэтами» (Д. Кузьмин). До книги Авалиани в серии вышли также книги Генриха Сапгира и Михаила Айзенберга. Когда эта статья была уже написана, в серии вышла еще одна книга — Дмитрия Александровича Пригова.