Без прописки
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 1996
Рецензии
Ученики чародеев в ожидании откровения Киев «Фiта». 1995; «Иностранная литература», 1995, No 7-9.Умберто Эко. Маятник Фуко.
Роман. Пер. с итальянского.
Событие, которого так долго ждали поклонники Умберто Эко, наконец-то свершилось — лелеемый в мечтах и многократно анонсированный в «Иностранной литературе» второй роман итальянского семиолога появился — с семилетним запозданием — на русском языке. В свое время «Имени Розы» пришлось ждать на год больше, но тогда об Эко знали в России лишь специалисты; теперь же потенциальная популярность его книг такова, что на свет одновременно явилось два перевода. Естественная для тематики романа детективность сопровождала их появление: книжное издание вышло в свет без фамилии переводчика и указани источника приобретения авторских прав. Поговаривают, что упомянутая на шмуцтитуле швейцарская фирма также не имеет никакого отношения к издательскому бизнесу. Проявив, подобно Вильгельму Баскервильскому недюжинную наблюдательность, можно заметить, что аннотация представляет из себя два абзаца из прошлогодней статьи Сергея Рейнгольда<«Иностранная литература», 1994, No 4.>.
Разумеется, затруднительно, не зная итальянского оригинала, обсуждать сравнительные достоинства двух переводов. Впрочем, анонимный перевод огорчает неточностью транскрипции имен и географических названий, а также упорным нежеланием переводить иноязычные выражения. Напечатанный в «Иностранке» журнальный вариант перевода Елены Костюкович снабжен комментарием (иногда вынесенным в сноску, иногда вставленным в текст), тщательно выверен и производит приятное впечатление — что неудивительно, учитывая квалификацию переводчицы и ее давнее знакомство с творчеством Эко<Напомним, что именно в ее переводе появилось на русском языке «Им Розы».>. Главным недостатком перевода является собственно «журнальность»: текст романа сокращен примерно в полтора раза. Впрочем, учитывая некую аморфность и расплывчатость «Маятника», этот недостаток может оказаться для многих читателей достоинством. Тем же, кто хочет узнать роман во всем объеме, можно только посоветовать воспользоваться принципом дополнительности — и читать перевод Костюкович, обращаясь к «Фите» при обнаружении отточий. Мне представляется, что этот подход вполне в стиле Эко; но, возможно, лучше все-таки выучить итальянский.
Когда пятнадцать лет назад Эко выступил со своим первым романом, он был всего лишь известным семиологом. Написав «Имя Розы», он словно поставил еще один эксперимент: можно ли сегодня написать роман в полном смысле этого слова — с духом эпохи и характерными персонажами, фабулой и сюжетом, борьбой идей и рыночным потенциалом. Кажется, будто автор целенаправленно стремился избежать какого-либо формального новаторства — и поэтому роман получился действительно новым и необычным. Не то с «Маятником»: здесь Эко, используя достижени современной литературной техники, смело дробит повествование, широко пользуетс техникой коллажа и многоуровневого флэшбэка. Именно стилистическая пестрота и позволяет Е. Костюкович сокращать роман, почти не нарушая сюжетной связанности.
Сюжетная связанность — сюжетной связанностью, но некоторых выкинутых кусков жалко. Скажу только об одной вставной новелле, озаглавленной «Странный кабинет доктора Ди». Интертекстуальный мир этой маленькой главки включает в себя на равных «Поминки по Финнегану», «Графа Монте-Кристо», легко различимые аллюзии на биографии Гете и Сервантеса и переписанные заново биографии Вильяма Шекспира, Джона Ди и Фрэнсиса Бэкона. На улицах Праги герои встречают Голема, слышат слова «Остерегайтесь Атанасиуса Перната» и видят фигуру доктора Калигари. Напомню, что Пернат — им рассказчика в «Големе» Майринка, Джон Ди — герой его же романа «Ангел Западного Окна», а доктор Калигари — персонаж экспрессионистского фильма Роберта Вине «Кабинет доктора Калигари». Дочитав до этого места, я подумал: «Как смешно! Однажды «Ангел» и Калигари уже встречались — в книге Михаила Кузмина «Форель разбивает лед». Вряд ли, впрочем, Эко знает об этом». Я перевернул страницу — и наткнулс на совершенно немотивированное упоминание Москвы и России. Так может, все-таки знает?
Подобно Якопо Бельбо, Эко многие годы скрывал свое желание стать писателем и писать о собственном жизненном опыте. Только после успеха «Имени Розы» он смог позволить себе написать роман, обращенный к жизни современной ему Италии, а не к известным только по книгам Средним Векам. Поэтому авторский голос в «Имени Розы» был скрыт за множеством повествовательных слов, а здесь легко распознается в рассуждениях и воспоминаниях трех главных персонажей. Если «Имя Розы» был историческим детективом, то жанр «Маятника Фуко» определить куда труднее: он сочетает в себе черты психологического романа, романа-исследования, love story, философского романа и, возможно, даже мемуаров.
Потому вещи, не раздражавшие в «Имени Розы», так кидаются в глаза в «Маятнике Фуко»: детективу, притче и философскому роману легко сходит с рук «ходульность» героев; психологическому роману это не прощается.
Но, каждый раз, когда речь заходит о людях, а не теориях, особенно заметной становитс вторичность взглядов Эко, рассказывающего историю о том, как Бельбо дважды сказал «нет» и изрекающего сентенции типа «коль хочешь что-нибудь доказать, приходится умереть». Этим старым, хотя и не потерявшим своей верности, идеям о «достоинстве человека» и «проблеме выбора» можно было бы простить морализаторство, но не пафос, неуместный спуст сорок лет после Сартра и Камю.
Но когда речь заходит о Плане, придуманном тремя героями «Маятника» и составляющем подлинный нерв повествования, Эко становится непревзойденным мастером. И дело не только в энциклопедичности его романа, но и в точно выбранном объекте.
План, включающий в себ всю эзотерическую («Ах, эзотерическую», — улыбнулся Алье, и Бельбо покраснел. «Ну, как сказать, герметическую?» «Ах, герметическую…» — продолжал улыбаться Алье. «Ну, хорошо, — сказал Бельбо, — я употребляю неправильные слова, но вы, конечно, поняли…») традицию, по-новому трактует всю европейскую историю последних веков, представляя ее как результат огромного заговора, опутавшего собой Европу, Азию и Америку. В этом Плане Эко словно задается целью довести до логического конца идею Всемирного Заговора, одну из самых влиятельных идей в современной культуре. В романе собраны все образчики подобных заговоров: тамплиеров (с них-то все и началось!), розенкрейцеров, иезуитов, жидомасонов (ну, разумеется!) и многих других.
Впрочем, интерес ко всемирным заговорам разделяют с Эко многие современные писатели: достаточно назвать роман «Джин» Алена Роб-Грийе, «V.» и «Радугу гравитации» Томаса Пингона, некоторые рассказы Виктора Пелевина. Разумеется, подобный интерес не случаен.
Что такое заговор? Это сеть, опутывающая собой весь мир. Те же лабиринты и зеркала, так волновавшие Борхеса и автора «Имени Розы» (В финале «Маятника Фуко» тоже появляется зеркальный лабиринт: в фильме Орсона Уэллса «Леди из Шанхая», который смотрит Казабон после смерти Бельбо — там зеркальна комната становится местом перестрелки и гибели персонажей). Но помимо этого сеть — это кроссворды, парижские подземелья, делез-и-гваттариевские ризомы, дерридианские децентрализуемые структуры…
Образ лабиринта не случайно стал ведущим в культуре последних десятилетий. Со времен структурализма возобладал взгляд на литературное произведение, как на сложную структуру, состоящую из сочлененных между собой различных единиц — семантических, лексических, мотивных. Сам Эко отдал дань этому подходу, когда в семидесятые годы пытался графически изобразить место вымышленного слова «meandertale» в семантической структуре «Поминок по Финнегану» (Эко не забывал отметить, что это такая же игра, как конструирование Плана — на самом деле подобное слово в романе Джойса не встречается).
Развившийся в постструктуралистские годы мотивный анализ заменил семантическую структуру мотивной и расширил ее до всего корпуса мировой культуры. Когда я говорил о «Кабинете доктора Ди», то специально несколько огрубленно демонстрировал эту методику: Калигари и Майринк дают Кузьмина, а верность результата подкрепляетс упоминанием Москвы и России. Но ведь это тот самый механизм, о котором и написан роман Эко! Понятия связаны друг с другом по аналогии; ассоциации не новы, потому что представлены много раз; если все сходится — значит, все верно! Логика филологического анализа оказывается логикой паранойи.
Эко призывает к осторожности и предостерегает против безответственной, чрезмерной интерпретации, уподобляемой им переписыванию мироздания. Дл этого он придумывает неожиданный финал истории трех фантазеров: придуманный ими План — неожиданно — оказался истинным. И смертельным для них.
Так современный Франкенштейн создает свое чудище, даже не зная об этом. «Кто гонится за призраками, тот / их настигает, рано или поздно»<Фрагмент из неопубликованных черновиков Иосифа Бродского. Читатель «Маятника Фуко», помнящий проблемы, возникающие с Бэконом и Шекспиром, вправе задаться вопросом о настоящем авторе стихов, тем более, что история того, как они попали ко мне, подозрительно напоминает пролог к «Имени Розы».>
Но подлинных приверженцев Традиции подобный поворот не удивил бы. Известно, что желая создать нечто — гомункулуса, Голема, План — маг сначала должен в деталях представить себе желаемое. И если его сила велика, то измысленна им сущность сможет явиться в мир. Это трудная задача, и те несколько лет, которые потратили на ее решение герои книги — в общем-то малый срок: некоторым не хватает всей жизни.
И тогда «Маятник Фуко» оказываетс не книгой о безответственных современных ученых, а еще одним рассказом об учениках чародея, на свою беду преуспевших в магии. Что, впрочем, типологически одно и то же.
На последней странице мы понимаем, что адепты Плана по-прежнему будут пребывать в уверенности, что существует Карта, что герои не придумали План, а «припомнили» его, сами о том не догадываясь. Только достигший откровения-Малкута рассказчик понимает, что тайны не существует, что поиск сокрытой истины — порочен и ущербен. «Моим покоем и моим триумфом должна быть уверенность в том, что понимать нечего. Малкут есть Малкут, и больше ничего».
До своей — предполагаемо скорой — смерти Казабон успевает написать книгу. Но мистические истины не передаются полиграфическими путями. Закрыв роман, пытливый читатель остается ждать своего откровения. Сергей Кузнецов.