Повесть
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 12, 2017
Марина ТЮРИНА-ОБЕРЛАНДЕР
Поэт, художник, переводчик. Родилась в Ленинграде в семье выдающегося
ученого-почвоведа. С 2000 года живет в Вашингтоне. Переводы печатались, начиная
с 1976 года, в «Литературной газете», журналах «Иностранная литература», «Весь
свет», «Крокодил», альманахе «Поэзия» (изд-во «Молодая гвардия»), антологиях
«Современная датская поэзия», «Современнaя
норвежская поэзия» (изд-во «Радуга»). Оригинальная поэзия печатается с 2008
года. Автор нескольких книг стихов и прозы. Член Союза писателей ХХI века.
Я люблю смотреть на луну. Не знаю почему, но она меня завораживает. Она
никогда не бывает одинаковой. Каждый день разная.
Конечно, когда небо чистое. Но особенно интересно, когда она полная, круглая и
выплывает из облаков. Полный восторг. И спать совсем не хочется. Отчасти
потому, что я уже днем выспалась. В постели хозяев. Ночью они меня выгоняют, а
днем не трогают. И хотя у меня есть собственная корзинка, но я ее не люблю.
Хозяйская кровать намного просторнее и мягче. Недавно они матрас поменяли.
Шикарный. Для моих старых косточек в самый раз.
Да, разрешите представиться. Кошка Флешка, 17 лет от
роду, рыжая, уроженка Москвы, породы МП. Расшифровывается весьма неинтересно: московская помойная, то бишь беспородная, но меня это как-то
не смущает. Помойка помойке рознь, на некоторых и подкормиться можно было
неплохо, вот и я выжила, не пропала. Зато какое
счастье мне потом обвалилось!
Хозяева мои славные, только неугомонные. Не сидится им на одном месте. За то
время пока с ними живу, столько раз переезжали, всех и не упомнить. И я с ними
по миру помоталась, много чего насмотрелась, вот и решила на старости лет
своими впечатлениями поделиться. Возраст у меня почтенный, самое время
воспоминания писать. Да и положение обязывает: все-таки я не простая кошка,
хоть и беспородная, но в семье журналистов воспитана. И Флешкой
они меня неспроста назвали. Как чувствовали, что я все на ус наматывать буду и
в копилку памяти складывать. Вот и время подоспело.
Моя родословная
Родилась я, впрочем, не на помойке, а во вполне приличном профессорском
доме. Мать моя была видная, белая, с рыжими, коричневыми и черными пятнами. Ее
и звали Красавица. Нас было пятеро: два братика и три сестрички. Братики были
черные, две сестрички пошли в маму, и их всех быстро разобрали друзья
профессорской жены, а меня, рыжую, никто не хотел. И я осталась с мамой.
Думала, что мне повезло больше других. Но не тут-то было! Профессорский сынок
меня ужасно невзлюбил. Дразнил, таскал за хвост, и я его в один прекрасный день
укусила. Ну достал! И тогда он выбросил меня в окно. С
пятого этажа. По счастью, я приземлилась на кровать, которая стояла у подьезда в ожидании погрузки в фургон: кто-то переезжал.
Оттуда меня тоже выкинули, но это уже было не страшно. И, как вы уже
догадались, я оказалась на помойке.
Поскольку дом был большой, то и помойка внушала уважение своими размерами. Я
поняла, что с голоду не умру, но скоро выяснилось, что я была там не одна. И
мне пришлось с младых ногтей защищать свое право на жизнь. И помог мне в этом,
как ни странно, пес по имени Васька.
Друг
Васька был обыкновенной дворнягой и таким же рыжим
как и я. Но от других обитателей помойки отличался гладкой короткой шерстью,
одним острым ухом и необыкновенным изяществом. Этакий денди среди пейзанов. Как он вообще попал в это сообщество, я узнала от
него самого. После того как он меня спас.
А дело было так: я нашла кусок жареной курятины и с удовольствием его
смаковала, растягивая удовольствие. Тут, откуда ни возьмись, налетел лохматый кабысдох и навис надо мной как дракон. Мне удалось
запрятать недоеденный кусок под брюшко, и я оскалилась, приготовившись к
нападению, но понимала, что силы неравны. И вдруг налетчик попятился, съежился
и уполз. Передо мной стоял Васька, победно размахивая хвостом, слегка склонив морду набок, и улыбался. Если вы мне скажете, что собаки не
умеют улыбаться, это неправда. Очень даже умеют! И я успокоилась.
— Ешь, — сказал Васька, — со мной тебя никто не тронет.
— Откуда ты взялся? — спросила я, принимаясь за курятину.
— Путешествую, — пояснил Васька, присев на полиэтиленовый пакет, из которого
торчала говяжья кость.
— Как это? — не поняла я.
— Не могу долго жить в одном месте, — признался Васька, — все время тянет
удрать.
— А где ты жил раньше? — поинтересовалась я.
— В дачном поселке. Далеко отсюда. У меня хозяин хороший. Он там сторожем
устроился. Круглый год живет. Мы с ним в футбол играем. У него со мной три
собаки: ризеншнауцер Чанг, дурак-дураком,
даром что большой, и карликовый пинчер Степка, этот вредина жуткая. Подкрадется
сзади и цапнет. И довольный. Я его сколько раз от
детей гонял, но против природы не попрешь. Вот и со мной так же.
— Зачем же ты ушел от хорошего хозяина? Меня вон из окна выкинули. Сама бы не
решилась.
— Так я же тебе говорю: охота к перемене мест одолевает. И иногда любовь.
— А что такое любовь?
— Когда охота идти за ней на край света.
— И кто она?
— Последний раз была Дэзи.
— А куда она делась?
— Вернулась домой.
— А ты не хочешь вернуться?
— Со временем. Я пока не нагулялся. Да теперь еще и за тобой присмотреть надо.
Одной в этом вертепе тебе не выжить.
— Почему ты ко мне так проникся?
— Пожалел. Наверно, потому что ты маленькая и рыжая. Как и я.
С этими словами Васька вытянул из пакета кость и стал ее грызть. Причем без
жадности, степенно и со вкусом.
Так мы подружились.
Подарок судьбы
Лето вспыхнуло и довольно быстро угасло. Иногда шли дожди, но Васька научил
меня прятаться под машинами, и мы почти всегда оставались сухими. А потом
наступила осень, и ночи стали совсем неуютными. Васька и тут оказался на
высоте. Однажды вечером он привел меня к старому Москвичу, запаркованному возле
последнего подъезда прямо на траве. Москвич был ржавый и неприглядный, с
вросшими в землю колесами, но, как ни странно, с целыми стеклами и непротекающей крышей. В днище была дыра, в которую мы с
Васькой и пролезли, после чего с относительным комфортом выспались на заднем
сиденье. Этот Москвич служил нам прибежищем добрый месяц, но в один прекрасный
день он исчез. А на помойке стали появляться люди. Нет, не те, что просто
приходили выбрасывать мусор, а другие. Они в нем рылись и что-то искали. В их
речи часто слышалось слово «дефолт». Мы не знали, что такое дефолт, но нюхом
чуяли, что это было нечто угрюмое, трeвожное
и голодное. И мы поняли, что времена кардинально изменились. А зима уже стояла
на пороге. Васька, со свойственным ему оптимизмом, пошел на разведку,
строго-настрого наказав мне сидеть под черным Мерседесом и не высовываться,
разве что Мерседес вдруг зафырчит и сдвинется с места. И я приготовилась ждать.
Как назло, Мерседес зафырчал ровно через полчаса. Но не успела я
перебазироваться под соседнюю Ауди, как мой почти
забытый мучитель с радостным визгом схватил меня за хвост и принялся
раскручивать над головой, притопывая и припевая:
— Ах, попалась, кошка, стой,
не уйдешь от казни,
я разделаюсь с тобой
просто, без боязни!
Мне не так было больно, как обидно, что я так глупо попалась. А Васьки, который
мог бы меня защитить, рядом не оказалось.
И тут раздался истошный крик:
— Что ты делаешь, негодяй? А ну, отпусти животинку!
Кричала женщина. Молодая. С огромным животом, который выпирал из пестрой
накидки, и милым круглым лицом. Несмотря на то, что я вращалась в пространстве
с невероятной скоростью, я ее рассмотрела. И мой мучитель вдруг сбавил обороты.
— А чего, — сказал он с вызовом, — она же беспризорная!
— А раз беспризорная, значит издеваться можно? — не отступала круглолицая.
— Нужно, — не сдавался мучитель, — oна
меня три месяца назад укусила.
С этими словами он кинул меня на землю.
— Значит, за дело, — констатировала круглолицая. — И
пошел отсюда, пока я сама тебе не накостыляла. И откуда только такие сволочи берутся, — прибавила она, присев рядом со мной и
погладив меня по голове. — Бедолажка… Пойдешь со
мной?
Прикосновение ее руки воскресило в памяти ласку матери, когда та вылизывала нас
каждое утро. Чутьем я поняла, что это подарок судьбы. И только мысль о Ваське,
который не найдет меня по возвращении, на мгновение сжала сердце. Но у Васьки
был дом, куда он мог в любом случае вернуться. А у меня его не было. И я
замурлыкала и потерлась об руку круглолицей в знак согласия. Она подняла меня,
притулила к своему животу и понесла к третьему подъезду.
Так я обрела дом. А вместе с домом и имя: Флешка.
Поначалу я думала, что хозяева назвали меня Флешкой
по созвучию с собственными именами, ибо звались они Пашей (хозяин), Ташей (круглолицая), Сашкой (их двухлетний сын) и Дашкой
(так назвали дочь, которая появилась в доме чуть позже меня). Хотя на самом
деле, как я со временем выяснила, имена у них были вполне приличные: Пол,
Татьяна, Александр и Дарья, но так их величали приходящие, а в семье они
звучали редко, разве что один из них на другого
сердился. И только теперь, как я уже говорила, дошел до меня смысл данного мне
имени, которому и они в тот момент, скорее всего, не придали значения.
Утром, чисто вымытая, высушенная, накормленная и выспавшаяся в мягкой теплой
корзинке, я устроилась на широком подоконнике, обозревая двор и почти не
видимую с моего наблюдательного пункта помойку. Как-никак, но я чувствовала
себя обязанной сообщить Ваське о случившемся и тем самым развязать ему руки, то
есть ноги, чтобы он мог спокойно двигаться на свою дачу. И он
в конце концов появился.
Я спрыгнула с подоконника и заскреблась в балконную дверь.
— Флешечка, ты куда, — спросила Таша,
— погулять хочешь?
Я вышла на балкон и, громко мяукнув, позвала Ваську. Он услышал.
— Вон ты где, — удивился Васька. — Как ты туда попала?
Я рассказала обо всем, правда, избегая неприятных подробностей.
— Считай, что ты вытащила счастливый билет, — улыбнулся Васька. — Тогда и я
пойду домой. Меня там, наверное, заждались.
— Я тебя никогда не забуду, — пообещала я.
— Я тебя тоже. Может, еще свидимся. Но теперь я за тебя спокоен.
Он помахал мне лапой в белом чулочке и потрусил по дорожке вдоль дома по
направлению к большому проспекту. Путь ему предстоял неблизкий, но я была
уверена, что он его преодолеет.
Свидеться нам более не пришлось. Вскоре после рождения Даши мы уехали из
России.
Семья
Своих новых хозяев я полюбила сразу. Они были добры ко мне и старались,
чтобы мне в их доме было комфортно. Понимали, наверное, что мне пришлось на
своем недолгом веку пережить. Единственный член семьи, которого я поначалу
побаивалась, был двухлетний Сашка, но он оказался под стать своим родителям:
спокойный и ласковый. И мы скоро стали неразлучны. Сашка любил играть, и я с
удовольствием в этих играх участвовала. У него была мышка на веревочке, которую
он таскал за собой, а я, спрятавшись за креслом или диваном, внезапно
выскакивала и эту мышку ловила. Сашка хохотал и пытался мышку от меня спасти. Я
притворялась, что ее съем, а потом отпускала. Я же знала, что мышка игрушечная
и потому несъедобная, но сколько удовольствия мы оба
получали! А потом Сашка катал меня в большом самосвале.
Однажды Таша, когда мы, умаявшись,
лежали на ковре, села в кресло и, обняв свой большой живот, серьезно спросила:
— У нас скоро будет еще один малыш. Сашенька, кого ты больше хочешь — братика
или сестричку?
— Никого, — так же серьезно ответил Сашка, — у меня уже Флешка
есть.
Таша рассмеялась, а потом добавила:
— Флешку у тебя никто не отнимет. А вот с новым
малышом тебе придется смириться.
Сашка, видимо, толком не понял, с чем ему придется смириться, потому как
засопел, посадил меня в самосвал и повез через коридор в гостиную.
— Ты бы еще у Флешки поинтересовалась, — раскатился
появившийся из гостиной Паша. — Скажи мне лучше, когда у тебя срок? Что доктор
говорит?
— Недели через две. А почему ты спрашиваешь? Опять командировка?
— В том-то и дело. И не простая, а с прицелом. Мне
предложили очень хорошее место в Японии. Года на четыре. Надо поехать
посмотреть.
— Паша, ну неужели ты не можешь задержаться? Убежит эта Япония, если ты поедешь
на месяц позже?
— Может убежать. А там условия для всех нас будут намного лучше. И денег
больше.
— А ты не подумал, как я тут одна со всем управлюсь? И кто будет с Сашкой?
— Подумал. И уже твою маму выписал, и даже билет ей купил. Она прилетает
послезавтра.
— Вау! И мне ничего не сказали! А ты когда улетаешь?
— Через три дня. И неделю спустя вернусь. Может быть, как раз к родам и успею.
Таша захлюпала было носом, но быстро успокоилась. Вот
уж кому приходилось мириться с постоянными отлучками мужа, так это ей. Паша был
американским журналистом, главой московского офиса какой-то международной
службы новостей и постоянно мотался по городам и весям. А Таша
была русской журналисткой, но по семейным обстоятельствам работала дома. Иногда
она бегала на встречи с коллегами, и тогда с Сашкой и со мной сидела приходящая
няня. Звали ее Валентиной, и она не входила в квартиру, а вплывала, занимая
собою весь коридор, такая она была большая. Валентина любила готовить, особенно
ей удавались блинчики. Сашку она называла исключительно Прынцем
и кормила от пуза, и мне тоже перепадало. После
трапезы Сашка, переваливаясь, с трудом добирался до своей кроватки, а иногда
засыпал прямо на коленях у Валентины. Таша ругала
Валентину за то, что она ребенка перекармливает, а Валентина, сложив свои
могучие руки на не менее могучей груди, с важностью объясняла, что дите должно
кушать вволю, потому как растет. Лично я против такой
философии ничего не имела, поскольку свое голодное детство запомнила на всю
жизнь.
Почему Ташина мама прилетела не через день после
вышеописанного мной разговора, а через день после того как Дашу привезли домой,
мы с Сашкой так толком и не узнали. В разговорах с матерью по телефону Таша большей частью громко ругалась и во всем винила
чертову бюрократию, которая тянула с паспортом, требуя за срочность какие-то
бабки. A Паша как раз к родам успел: его машина подкатила к подъезду, когда
санитары помогали Таше забраться в карету скорой
помощи. Паша вскочил в карету следом за Ташей, а его
чемодан в квартиру принес водитель. Домой Паша приехал часа через три и с
порога радостно объявил, что у Сашки родилась сестричка Дашка. Сашка заревел, и
Валентина принялась его утешать. Растерянный Паша вытащил из чемодана набор
машинок и торжественно преподнес его Сашке. «Задабривает», — подумала я и не
ошиблась. Сашка мгновенно умолк и занялся новыми игрушками. Я тоже получила
подарок: мягкую зеленую косточку, которая пищала, если ее сжать зубами. И мне
это было приятно.
Дашу привезли через три дня. Лицом она была похожа на Пашу, а по форме
напоминала столичный батон, упакованный в розовые кружева. Когда ее показали Сашке,
он так и сказал: батон. Судя по всему, впечатления она на него не произвела. Но
когда Таша стала кормить дочку грудью, возмущению
Сашки не было предела.
— Даша мамочку ест! Даша мамочку съест! Уберите ее отсюда! — требовал он,
цепляясь за отцовские штаны, и слезы градом катились из его синих глаз.
Убедить его в обратном не удалось никому, пока не
приехала бабушка. На следующий после ее приезда день Сашка уже ходил гоголем и
всем объяснял:
— Даша мамочку не ест, Даша мамочку не съест. Даша просто пьет молочко. Я тоже
пил, пока не вырос и не стал пить из чашки. И Даша тоже вырастет. Тогда я ей
отдам свою чашку.
Бабушка посмеивалась и гладила его по голове.
Всеобщая семейная идиллия продолжалась недолго. Стали готовиться к отъезду. И
тут выяснилось, что сначала мы поедем в Америку. И что мне тоже полагается
паспорт, который надо было выхлопотать. О том, во что вылились эти хлопоты,
разговор особый.
Паспорт
Для начала Таша повезла меня к ветеринару. В
тесной приемной сидело несколько женщин с собачками и кошками на руках. Около
одной на полу лежала огромная овчарка. Мы заняли очередь за симпатичной дамой с
холеным сиамским котом.
Кот приоткрыл глаза и, увидев меня, представился: — Мика.
— Флешка, — ответила я, — ты зачем тут? Заболел или
уезжаешь?
— Мои в Америку намыливаются, — сказал Мика, — и меня с собой забрать хотят. Естественно, как же
семью разбивать? Только меня почему-то не выпускают.
— Как это? — yдивилась я.
— Мы уже к третьему ветеринару идем. Два первых сказали, что такой породистый
производитель как я должен здесь остаться.
— Ух ты! — воскликнула я, а про себя со смутной
надеждой подумала, что московскую помойную вряд ли запишут в породистые
производители.
— Ух, да не ух, — лениво потянулся Мика и с
нескрываемым сарказмом добавил: — какой
из меня к черту производитель, если меня десять лет назад кастрировали!
— А что это? — спросила я, недоумевая.
— Лишили способности производить, — пояснил Мика. —
Вот, например, ты мне очень нравишься, но котят у нас с тобой не будет.
— Почему?
— Потому что мне нечем тебя любить, кроме как сердцем. Ты еще маленькая, не
шибко понимаешь. А когда поймешь, меня вспомнишь.
Пока мы беседовали, очередь подвинулась. Из кабинета ветеринара вышла, вытирая
слезы, женщина с овчаркой, а Микина хозяйка,
подхватив его, зашла в кабинет.
— Что с тобой, — спросила я овчарку, — и почему твоя хозяйка плачет?
— Мне недолго осталось жить, вот она и переживает.
— А ты?
— Мне ее жалко. Я уже старый, свое отслужил. Пора на покой. Мы ведь быстрее старимся чем наши хозяева. Им труднее.
— Как это быстрее? — не поняла я.
— Собачий век лет двадцать от силы. Кошачий даже чуть поменьше. А люди живут в
три-четыре раза дольше. Иногда и в пять раз. Как повезет. Мне вот восемнадцать
— это очень почтенный возраст.
Тут двери кабинета распахнулись, и оттуда вылетела Микина
хозяйка.
— Нет, вы только подумайте, — возмущенно вскричала она, — моего кастрированного
кота считают элитным производителем! Просто безумие какое-то! У них, видите ли,
инструкция — сиамезов не выпускать! А здравый смысл?
Где он?
— В заднице, — со смехом констатировал пожилой
вальяжный господин с мраморной таксой, только что вошедший в приемную.
Таша с ужасом смотрела на них обоих. И не двигалась с
места.
— Следующий! — объявил, высунувшись из кабинета, ветеринар.
— Идиот, — рявкнула
напоследок Микина хозяйка и унеслась прочь.
У Таши дрожали руки, и уже не она держала меня, а я
цеплялась за нее, чтобы не шлепнуться на пол.
Ветеринар ухватил меня за шкирку и посадил на холодный стол, покрытый клеенкой.
— Ну-с, на что жалуемся? — cпросил
он и пробежал пальцами по моей спине.
— Мы не жалуемся, — пролепетала Таша, — нам справка
нужна, для выезда в США.
— Что-то все сразу в Штаты захотели, — ехидно заметил ветеринар, — прямо
эпидемия какая-то. И что вы там забыли?
— Лично я там ничего не забыла, просто у меня муж американец, — голос Таши заметно окреп. — Мы домой едем.
— И чем же ваш американский муж тут занимался? — недобро сверкнув глазами,
спросил ветеринар.
— А это ни к вам, ни к кошке отношения не имеет, — отрезала Таша.
— Я ее здесь подобрала. Ее чуть не убили. Мы ее хотим с собой увезти.
— Так-так, — протянул ветеринар, — значит, подобрали. А если она заразная?
— Она уже три месяца с нами живет, — возразила Таша.
— И никто от нее ничем не заразился.
— Для начала обследуем, — железным голосом объявил ветеринар. — Сейчас выпишу
направление на анализы. А потом решать будем.
Таша тихо охнула и, собрав кучу бумажек, которая
выросла перед ней за считанные минуты, сгребла меня в охапку и унесла из этого
проклятого места.
Хождение по инстанциям, а точнее, по мукам, продолжалось битый месяц. Таша, по ее собственному выражению, озверела, а обо мне и
говорить нечего. Иногда я с тоской вспоминала помойку, на которой хоть и было
голодно и тревожно, но, по крайней мере, никто не втыкал в тебя иголки и не
лазил в горло лопаткой, после чего вообще пропадал аппетит. Но всему приходит
конец, и эти мытарства тоже кончились. На последнем приеме ветеринар
торжественно вручил нам искомую справку и даже пожелал счастливого пути, на что
Таша, выйдя из кабинета, не преминула смачно
выругаться в его адрес.
И тут меня ждал сюрприз: путешествие предстояло совершить в клетке. И поскольку
я до сих пор считала себя свободной, то сочла это за оскорбление личности.
День вылета оказался на редкость мрачным. Аэропорт тонул в тумане, и Tаша, обратив глаза к
несуществующему небу, тихо взмолилась, чтобы рейс не отменили.
Я, смирившись со своей судьбой, сидела в клетке между
намертво пристегнутому к креслу Сашкой и Ташей с
Дашкой на руках. Таша явно нервничала, и ее
состояние передалось Дашке, которая проснулась и начала хныкать.
— Ташенька, успокойся, — увещевал ее Паша. — Даже
если рейс отложат, в крайнем случае переночуем в
гостинице.
Таша не отвечала, только качала головой и пыталась
успокоить Дашку.
Наконец чемоданы выстроились у транспортера, и Паша выложил на стойку паспорта
для регистрации.
— У вас тут кошка значится, где она? — спросила строгая девушка за стойкой.
— Тут, — сказал Паша и поставил клетку со мной на чемодан.
— В ее паспорте один пункт не обозначен.
— Как это? — не понял Паша.
— Вот здесь, видите? В этой клеточке должна быть галочка. А ее нет.
Паша повернулся к Таше.
— Почему ты не досмотрела? Ведь это ошибка ветеринара.
— Откуда я знала? Он мне сказал, что все оформил в лучшем виде.
— Наверно, не додала, — тихо заметил Паша и повернулся к девушке за стойкой.
— Мы можем этот вопрос решить на месте? Кошку мы не оставим. Ее некому
оставлять.
— Можем. Вам надо пройти в кабинет номер 2.
— Где он?
— В конце зала, с правой стороны.
— Ты сходишь? — спросил Паша, посмотрев на Ташу. — А
я пока багаж оформлю.
И мы пошли. Таша с Дашкой на левой руке и с клеткой в правой. Рядом семенил Сашка.
В кабинете номер 2 размалеванная тетка со взбитыми
кудельками и длинными ярко-красными ногтями раскладывала пасьянс.
— Что у вас? — протянула она недовольным голосом, как будто ее оторвали от
важного дела.
— В кошачьем паспорте ветеринар по ошибке не проставил галочку, — объяснила Таша. — Помогите нам, пожалуйста. Мы без нашей
Флешки улететь не можем.
— Давайте паспорт, — скривилась тетка. — Посмотрим, чего там у вас не хватает.
— Нет, — отрезала она, едва взглянув на бумагу, — я не уполномочена.
— А если… — Таша не договорила и достала из сумки
бумажник.
Тетка уставилась на него хищным взглядом.
Я знала, что у Таши в бумажнике была одна
стодолларовая купюра. Таша приготовила ее, чтобы
расплатиться в Нью-Йорке за такси. Таша не успела
раскрыть бумажник, как купюра оказалась в теткиных руках.
— Ладно, так и быть, — всем своим видом давая понять, что оказывает нам
невероятную услугу, произнесла тетка и проставила злополучную галочку.
Передать все, что высказала в ее адрес Таша на
обратном пути к стойке регистрации, у меня не поворачивается язык. Но самое
интересное, что рейс не отменили и мы на него успели. И полет не доставил мне
никаких неприятностей.
Америка
Следующий сюрприз ждал меня в Америке. А именно: карантин. Что это значило,
я поняла позднее.
Ташу с Пашей я увидела мельком. Мою клетку подхватил
чернокожий гигант и, заверив моих хозяев в том, что они смогут забрать меня
через три недели, уволок ее в автобус, который
доставил меня и мне подобных в весьма странное сооружение без окон, где меня
выгрузили в более просторную клетку. Через час я удостоилась посещения местного
ветеринара. Надо признаться, был он намного вальяжнее, чем московский. Крупный,
респектабельный, смешливый и добродушный. Мне он понравился. После его визита
меня вкусно накормили и притушили свет в клетке, видимо, учитывая разницу во
времени, дабы я могла поспать. Это меня тронуло.
Проснувшись, я обнаружила, что в соседней клетке сидел коккер-спаниель,
на вид молодой, но с седой головой. Вид у него был весьма угрюмый.
— Как тебя зовут? — спросила я, напрашиваясь на знакомство. Перспектива
пребывания в карантине без малого три недели располагала к общению.
— Тутс, — сказал спаниель. — А ты кто?
— Я Флешка, — охотно отозвалась я. — Ты откуда?
— Из Москвы. А ты?
— Я тоже. Почему у тебя голова седая? — поинтересовалась я.
— Поседеешь тут, — вздохнул коккер. — Пока мои разрешение на вывоз получили, уже можно было с ума
свихнуться. Но когда Мику не выпустили, мне совсем поплохело.
— А кто такой Мика? — спросила я, вдруг вспомнив кота
в приемной московского ветеринара.
— Мой друг, сиамез. Так жалко! Мы с ним пять лет
вместе прожили.
— Сдается мне, я твоего Мику
видела.
— Так ты та самая Флешка? Он мне про тебя
рассказывал.
— Правда? А мне про тебя нет.
— Наверное, просто не успел.
— Тутс, а ты знаешь, что такое карантин?
— Точно не знаю. Но слышал от своих, что, когда
въезжаешь в Америку, тебя на вшивость проверяют.
— А что такое вшивость?
— Зараза всякая. Чтобы американских котов и собак не наградить.
— А разве мы заразные?
— Кто знает. Наверное, нет. Но осторожность не повредит.
— И ты с этим согласен?
— Конечно. Закон одинаков для всех. Если его соблюдают, можно жить спокойно.
Рассудительность Тутса подействовала на меня
положительно. И у меня отлегло от сердца.
Три недели пробежали быстро. Два раза в неделю нас навещал ветеринар.
Осматривал, балагурил, смеялся, подбадривал. Кормили прилично. Конечно, гусиной
печенки, как дома, не давали, но жаловаться было грех. Свободное время мы с Тутсом проводили в беседах. Вспоминали Москву и дефолт. Тутс тоже его помнил. Оказалось, что мы были почти
соседями. И даже с Васькой он был знаком.
Тутса забрали на два дня раньше. И больше я его не
видела.
За мной приехал Паша. Посадил в корзинку, которую торжественно водрузил на
заднее сиденье нового джипа, рядом с Сашкой. Сашка тут же вытянул меня из
корзинки и устроил у себя на коленях.
— Флешечка, я так соскучился, — лепетал он и гладил
меня обеими ручонками.
Мне было хорошо. Я обняла его и уснула.
Проснулась я в большом доме, который совсем не был похож на московскую
квартиру. Главным отличием были лестницы, соединявшие три этажа. В самом нижнем была большая комната с телевизором и игрушками,
прачечная и гладильная. В среднем гостиная, столовая, библиотека и кухня, а
наверху три спальни. Кроме того, в доме был гараж на две машины и открытая
терраса, которую называли патио. Там стоял круглый гриль, на котором по
субботам и воскресеньям Паша жарил бургеры и
отбивные. Обольстительный запах растекался по дому, и вся семья выкатывалась на
патио в ожидании обеда.
Казалось бы, все было прекрасно. А я вдруг затосковала. Сама не знаю почему.
Скорее всего, мне просто не хватало общения. Все чаще я вспоминала Ваську и Тутса, с которыми меня связывали общие проблемы. Здесь
проблемами не пахло. Но поговорить было не с кем. Подобных себе особей в округе
я до сих пор не присмотрела. И вот, судя по всему, от тоски у меня зачесался
живот. Натурально, я его вылизывать стала. А он еще пуще
чешется. И я его еще пуще вылизываю. Довылизывалась догола. Таша
увидела, всполошилась. И повезла меня к очередному ветеринару.
Ветеринаром оказалась смуглая молодая женщина, которую звали Прия. Осмотрев меня и выслушав Ташу,
она безапеляционно заявила:
— У вашей кошки явная депрессия.
— С чего бы это? — удивилась Таша.
— Смена обстановки, времени, да еще карантин. Вас бы в клетке три недели
продержали, — саркастически заметила Прия.
— Да уж, — покорно согласилась Таша. — А что делать?
— Я вам выпишу витамины, будете добавлять в корм. И гуляйте с ней побольше. У вас в округе кошки есть?
— Не знаю, — призналась Таша. — Мы ведь только месяц
как приехали. И, кстати, скоро опять уезжаем. В Японию.
— И кошку с собой берете? — строго спросила Прия.
— Конечно, мы ведь надолго.
— Учтите, там у нее депрессия может быть еще хуже. Разве что найдете ей компанию.
— И тут она хитро улыбнулась.
Видимо, Таша поняла ее намек (я — нет), потому что
рассмеялась, взяла рецепт на витамины, и мы ушли.
— Ну и как? — спросил Паша, когда мы вернулись домой. Он сидел в кресле у
камина, в котором мирно горел огонь, изредка взмывая тонкими язычками пламени
вверх.
— У Флешки депрессия, — пожаловалась Таша, — ты что пьешь?
— Бурбон, — со смехом отозвался Паша. — Тебе налить?
— Ага, — согласилась Таша и плюхнулась в соседнее
кресло.
— Флешке бы тоже не помешало, — изрек Паша и поднес Таше стакан.
— Вот и я так думаю, — ответила Таша, сделав
приличный глоток.
После чего они оба захохотали.
Честно говоря, о бурбоне я понятия не имела, а чем он
мог мне помочь от депрессии, и подавно. Мне хотелось к Сашке. В его кроватку,
ему под бочок. Там мне было спокойно. Паша это почувствовал.
— Не переживай, рыжуха, — сказал он и, перехватив меня свободной от бурбона
рукой, отнес в Сашкину спальню и положил ему в ноги. — Спи, — напутствовал он,
— скоро опять в путь-дорогу.
Сашка безмятежно сопел, и через несколько минут я напрочь
забыла и о депрессии, и о визите к ветеринару.
Любовь
В Японию мы прилетели в разгар цветения сакуры. Так называется их вишня. Нас
поселили в доме, который утопал в бело-розовых гроздьях. Никогда ни до, ни
после я такой красоты не видела. Утром я тихо выскальзывала из дома сквозь
специальную низкую дверцу и любовалась восходом солнца. А вечером смотрела на
его закат и на восход луны. Сакура не пахла, но один ее вид вызывал у меня
сладкое головокружение. Душа томилась предчувствием чего-то необыкновенного.
И оно произошло.
Однажды вечером на каменном заборе, отделявшем наш сад от соседнего,
появился дымчатый кот.
— Какая в мире благодать, — почти запел он, — неужто
вижу я воочью мечту, которая не спать мне повелела
этой ночью?
— Ты что имеешь в виду? — строго спросила я.
— Тебя, красавица моя, ты мне вчера во сне приснилась, и вот сейчас из забытья
ты наяву ко мне явилась, — льстиво продолжал кот.
— А почему я мечта? — не поверила я.
— Такой тебя я представлял, навек мою подругу жизни, я долго ждал, и я хочу
тобой немедленно быть признан.
До меня наконец дошло, что кот говорил стихами,
нараспев. И я начала таять.
— Как тебя зовут? — поинтересовалась я, главным образом, чтобы протянуть время.
— Меня звать Ючи, сын второй, вторым родился я
котенком; я домосед, я не герой, но счастье дам своим потомкам. А как зовут,
скажи, тебя, моя прекрасная подруга? И согласишься ли любя мне стать законною
супругой?
— Флешка.
— Как чуден мир, и сколько в нем имен и странных, и влекущих. Откуда ты? Я
просто нем… Из этих ароматных кущей?
— Из России. А потом из Америки.
— Я удивляться не боюсь. Но перед чудом я сдаюсь.
Я не очень поняла его последний каламбур и на всякий случай заметила:
— Что ж тут удивительного? Все путешествуют.
— О, путешествия судьба тебя вокруг земного шара вела ко мне и довела до
страсти буйного пожара!
С этими словами он спрыгнул с забора.
В эту ночь я поняла, что такое любовь. И с благодарностью вспомнила и Ваську, и
Мику.
Вскоре я почувствовала тяжесть в животе и пожаловалась Ючи.
— Так это же прекрасно, — обрадовался он. — Значит, у нас будут дети.
— А как мы это объясним своим хозяевам? — засомневалась я.
— Это я беру на себя, — решительно объявил Ючи.
И он не обманул. На следующий день спустился в наш сад и сидел со мной до тех
пор, пока не пришла Таша.
— Привет молодым влюбленным, — засмеялась она. — Не бойтесь, все тайное
становится явным. — И она вытащила мобильник и кому-то позвонила.
Через некоторое время в саду появилась миниатюрная японка с маленькой девочкой.
Она улыбалась и непрерывно кланялась. Из дома выпрыгнул Сашка, подбежал к
девочке, и они занялись игрой. Таша с японкой о
чем-то говорили, смешно жестикулируя.
— Соображают, что с нашим потомством делать, — грустно поведал Ючи. — Судя по всему, нам недолго радоваться придется.
Я вспомнила, как быстро разобрали моих братьев и сестер, как переживала мама, и
мне стало не по себе. Ведь у Таши детей никто не
забирал. И Сашка, и Дашка были при ней и при Паше. Почему у людей все
по-другому? Что они, лучше нас?
— Люди думают, что мы, кошки, гуляем сами по себе и у нас нет
привязанностей, — объяснял мне Ючи. — Поэтому они
забирают наших детей и отдают их другим людям.
— А кто сказал, что кошки гуляют сами по себе?
— Английский писатель Редьярд Киплинг. Моя хозяйка
читала его рассказ своей дочке. И я тоже послушал.
— Хороший рассказ?
— Хороший. Только Киплинг чего-то недопонял. А мне с тобой все-таки хочется
наших детей самим воспитать.
— Попробуем, — сказала я и погладила Ючи по голове.
Скоро я родила двоих котят: мальчика и девочку. Мальчик был дымчатый, в
прелестных белых чулочках, а девочка удалась в бабушку: белая с черной спинкой
и коричневыми и желтыми пятнами. Имена Таша выбирала
вместе с японкой. Мальчика назвали Таро, что означает
«первый сын», а девочку Мико — «красивый ребенок
благословения». Нам с Ючи имена понравились. Ючи вообще просветил меня по части японских имен. Если вы
помните, еще при знакомстве он сообщил мне значение собственного имени. Его
хозяйку звали Кэтсуми — «победная красота», а ее
дочку — Эйко — «ребенок любви».
— А что значит Флешка? — спросил он меня.
Я по мере сил попыталась ему объяснить.
— Никогда не думал, что кошку могут назвать электронной копилкой информации, —
съехидничал Ючи, — но рано или поздно ты должна
будешь оправдать свое имя.
Тогда я пропустила его замечание мимо ушей. Все мысли были заняты котятами.
Ючи приходил каждый день и подолгу проводил время со
мной. Когда котята подросли, он играл с ними, учил залезать на деревья, а потом
и на забор. И те, и другие хозяева не чинили нам никаких препятствий. Иногда к
нашим играм присоединялись и Сашка с Эйко, которые
теперь стали неразлучны. Но в один сумрачный день наши дети исчезли. Обое. Я не находила себе места, потому что не могла понять
что случилось. И Ючи слишком долго не появлялся. В
конце концов я взобралась на дерево, с которого был
виден соседский двор, и буквально впилась в него глазами. Двор был пуст.
Я просидела на дереве довольно долго. Стало темнеть, но ни во дворе, ни в доме
ничего не изменилось. Дом казался вымершим, не осветилось ни одно окно, не
скрипнула дверь. Зато хлопнула дверь нашего дома, и на пороге появилась Таша.
— Флешка, Флешка, где ты? —
позвала она.
Я сочла за благо дать о себе знать, потому громко мяукнула и стала спускаться.
— Вон ты куда забралась, — удивилась Таша, — неужто переживаешь?
Она сняла меня с дерева и понесла в дом, приговаривая:
— Ючи твой
уехал с хозяевами на океан. Скоро вернется. А Таро
и Мико забрали очень хорошие люди. У них любимая
кошка умерла. Не беспокойся за котят, они уже большие.
Мне стало жаль людей, у которых умерла любимая кошка, но еще больше мне было
жаль себя. Люди думают о людях, а обо мне кто-нибудь подумал? Если бы хоть Ючи был рядом, но его хозяева увезли. Наверное, чтобы он не
знал, как распорядились его наследниками.
В этот вечер Сашка играл со мной дольше обычного. Судя по всему, сочувствовал и
по мере своих силенок пытался развлечь. Но ночью меня охватила страшная тоска.
Через три дня на моем животе не осталось ни одного волоска. И поскольку корма в
миске тоже практически не убавилось, Таша пришла в
ужас.
— Ты только посмотри на нее, — почти рыдала она, показывая Паше мое голое брюхо
и начавшие выпирать ребра.
— Наверное, мы поторопились с котятами, — констатировал Паша, оценив
серьезность ситуации. — Похоже, на этот раз у нее действительно депрессия.
Реабилитация
Японский ветеринар произвел на меня впечатление неизгладимое. Был он, в
отличие от большинства местных жителей, высок ростом, с пышной курчавой гривой
и говорил по-английски без акцента.
— Джошуа Накамото, —
представился он.
— Интересное сочетание, — улыбнулась Таша. — Имя у
вас не японское.
— Так я наполовину американец, — засмеялся Джошуа. —
Что с вашей рыженькой случилось?
— У нее котята были, — начала рассказывать Таша. —
Такие славные и красивые. И, главное, отец их, соседский кот, принимал в их
воспитании самое активное участие. Прямо семейная идиллия. Но котята подросли,
и мы начали думать куда их пристроить. Трех кошек
содержать трудновато. А тут оказия подвернулась. У наших коллег любимая кошка
на тот свет отправилась. И они как этих малышей увидели, стали клянчить: обоих
возьмем, только отдайте. Ну мы и отдали. А с Флешкой теперь вон что творится. И не ест, и себя грызет.
— А с отцом что? — полюбопытствовал ветеринар.
— Его накануне хозяева с собой на побережье увезли. Так что он ничего не знает.
— Похоже, мой следующий клиент, — заключил Джошуа, —
если только они там не задержатся. Ну что ж, ситуация ясна как божий день. Еще
бы месячишко потерпели, проблем бы не было. А так, придется вашу Флешку в
реабилитацию поместить. Недели на две для начала, а там видно будет.
Если, разумеется, она вам дорога.
— За кого вы нас принимаете? — возмутилась Таша. — Мы
ее в Москве от смерти спасли.
— Ну, там вам это ничего не стоило, — опять засмеялся Джошуа.
— А здесь придется раскошелиться.
— Мы за ценой не постоим, — почему-то пропела Таша и
вручила меня ветеринару.
— Я вам через две недели позвоню, — заверил он Ташу и
проводил ее до дверей.
— Бедная моя мамочка, — обратился ко мне Джошуа после
ухода Таши. — И ведь хозяева твои славные люди. А
люди тоже расстаются со своими детьми, когда те вырастают. И они расстанутся.
Но всему свое время. Никогда не надо спешить. И главное, за
других решать, что лучше, а что хуже. Верно я говорю?
— Верно, — мяукнула я.
— Ну вот и хорошо, что ты меня понимаешь, — ласково сказал Джошуа.
— Пойдем, я тебе наш реабилитационный центр покажу. Надеюсь, тебе понравится. И
вся твоя депрессия уйдет вместе с водой.
Насчет воды я поняла, когда мы вошли в соседнюю комнату.
Комната представляла собой овальный зимний сад с прозрачной крышей, в середине
которого бил небольшой фонтан. Из бассейна, журча, в разные концы текли три
небольших ручейка. Звучала тихая музыка. Стены были расписаны райскими птицами,
а живые маленькие птички весело порхали по саду. В стенах были большие окна, за
которыми виднелись небольшие уютные комнаты, обитые розовым шелком. В
нескольких я углядела других кошек.
— Как тебе, нравится? — спросил Джошуа, обойдя сад по
кругу.
— Очень, — отозвалась я.
— Это уже радует, — воодушевился он. — А вот и твоя обитель.
С этими словами он открыл окно и впустил меня в комнату.
— Скоро обед, — предупредил меня он. — А пока отдохни.
В ожидании обеда я осмотрелась. Комната действительно оказалась очень уютной, с
удобной мягкой лежанкой, набором диковинных игрушек и окном, выходящим в сад,
которое одновременно служило и дверью. Половина его секций была застеклена, а
половина затянута тончайшей сеткой, так что слышны были и шум фонтана, и
музыка, и журчание ручьев. «Если это не рай, то что?» — подумала я и на душе у
меня потеплело.
Обед оказался таким вкусным, что я первый раз за три дня поела с аппетитом. То,
что трапеза состояла в основном из морепродуктов, я узнала на следующий день от
медсестры, которая пришла меня осмотреть. Она долго разглядывала мой голый
живот, потом намазала его какой-то душистой мазью и стала легонько втирать ее
двумя пальцами, держа меня на коленях. От медсестры исходил тонкий аромат
герани. И вся она была нежная, воздушная, поистине райское создание. По крайней
мере, мне так казалось. Она-то мне и рассказала о дарах моря, какие витамины в
каждом и почему их так полезно и необходимо кушать при депрессии. Честно
говоря, я толком ничего не запомнила, поскольку от массажа впала
в полудрему и мне пригрезился Ючи, который на
берегу океана лакомился крабами.
Через несколько дней интенсивной терапии и усиленного питания я почуяла прилив
сил, и мне захотелось порезвиться. Начала я с детального изучения игрушек. Одна
из них меня чрезвычайно заинтриговала. В середине комнаты лежал круглый коврик,
на котором сидела зеленая мышка. «Неужели в Японии мышки зеленые?», — не
поверила я и прыгнула на незнакомку. Мышка спряталась под коврик. Я снова
прыгнула на выпирающую из-под коврика спину. А мышка юркнула на другую сторону
коврика. Я гонялась за хулиганкой битый час, но так ее и не поймала, но зато
набегалась.
— Ага, мы уже развлекаемся, — обрадовался появившийся у моего окна Джошуа. — Значит, дело идет на поправку. Завтра пойдем
общаться.
Назавтра утром после завтрака медсестра сгребла меня в охапку и принесла в
просторную комнату, стены которой были увешаны душещипательными
картинами из японской жизни. Посреди комнаты громоздились разного цвета и
размера подушки и пуфики. А на оных восседали неведомые мне кошки. Одна напомнила
мне Мику. А другая была ну просто принцесса: с
острыми треугольными ушами, фиолетовыми глазами и почти без шерсти. Смотрела на
меня свысока как на плебейку.
Похожая на Мику кошка подошла ко мне и представилась:
— Киси.
— Флешка, — ответствовала я и тут же спросила: — как
ты сюда попала?
— Мои хозяева надолго уехали. По делам. И не могли взять меня с собой. Вот я
тут и перебиваюсь в ожидании, — пожаловалась Киси.
— А они скоро приедут? — осведомилась я.
— Дней через десять. Скучновато без них. Но я рада, что Джошуа
обеспечил нам тусовку.
— Киси, а ты не знаешь, что это за голая выпендрежка там сидит?
— Знаю. Канадский сфинкс по имени Трюдо. Думает, что
если ее в честь премьер-министра назвали, так можно важничать.
— А почему у нее шерсти нет?
— Порода такая. И уши торчком, и хвост крючком. А гордиться-то нечем. Характер
препаршивый.
— Тогда зачем ее к нам в тусовку назначили?
— А чтоб чувствовала, что гордыня ей не поможет.
— Слушай, а может, у нее проблема какая?
— Проблема в ней самой. Она считает, что она выше всех. Самая умная и самая
крутая. Мы ей не пара.
— А почему?
— Шут ее знает. Я с ней пыталась заговорить, она нос воротит.
С Киси мы подружились. А Трюдо
меня не переставала интриговать. Казалось, она вообще не проявляла никакого
интереса ни ко мне, ни к Киси, ни к чему. Сидела
неподвижно, только слегка поводя глазами. Но однажды, заигравшись, я задела ее,
и она вдруг присоединилась к нам и оказалась грамотной партнершей.
— Почему ты раньше с нами не играла? — спросила я.
— Изучала правила.
— Как это? — не поняла я.
— Присматривалсь. Не хотелось выглядеть полной дурой. Я ведь никогда в обществе кошек не бывала. Даже не
знала, что кроме меня есть и другие. И такие на меня
не похожие.
— А как ты тут очутилась?
— Мои хозяева уехали на свадьбу в Канаду. Хозяйка из Канады. Они здесь
поженились пару лет назад. А ее родственники на свадьбу приехать не смогли.
Кажется, их слишком много было. И они настояли, чтобы там еще раз
отпраздновать. Мои обещали скоро вернуться. Мать хозяина меня навещает.
— А почему она тебя к себе не возьмет?
— У ее мужа аллергия на кошек. Он их любит, но в их присутствии задыхается.
— Надо же, — встряла Киси, — ведь ты можешь нормально
общаться. А чего воображала?
— Да не воображала я, — обиделась Трюдо. — Не суди по
внешнему виду. Мы же все в одной упряжке, стало быть, подруги по несчастью.
— Разве свадьба несчастье? — не поверила Киси.
— Для кого как, — спокойно пояснила Трюдо. — Для них
счастье, а для нас…
— Разве тебе тут плохо? — поинтересовалась я.
— Сначала плохо было, — призналась Трюдо. — Я к своим очень привязана. Но теперь, когда я с вами
встретилась, уже легче стало.
— Ну и чудненько, — заключила Киси.
— Вместе, оно всегда веселее.
Перед ужином медсестра разнесла нас по нашим комнатам. Наслаждаясь изрядной
порцией креветок, я невольно сравнила их с гусиной печенкой, которой лакомилась
в Москве, и пришла к выводу, что креветки все-таки лучше.
Время пролетело незаметно, и когда на пороге появился Паша, я сразу не
поверила, что мое пребывание в раю закончилось. «Нет», — отчаянно вопила моя душа, — «не хочу! Не уйду!» И я забилась в самый
дальний угол комнаты в надежде, что меня не найдут.
— Судя по всему, ей тут очень понравилось, — саркастически заметил Паша, — так
что она и уходить не намерена.
— А от нас редко кто по своей охоте уходит, — засмеялся Джошуа.
— Не хотите ее еще на недельку оставить?
— Нет уж, — скривился Паша, разглядывая счет за мою реабилитацию. — Перебьется.
Флешка, — обратился он ко мне, — тебя Ючи дожидается. Всех уже достал, по ночам тебя требует, песни
поет и верещит как резаный. Пошли домой, а то нам каюк. Про Сашку я вообще молчу.
Упоминание о Ючи заставило меня вылезти из укрытия. А
мысль о Сашке довершила возвращение в родные пенаты.
— Чем вы ее тут кормили? — спросил Паша перед уходом. — Мы по приезде не совсем
понимали что делать. Гусиная печенка здесь по карману только миллионерам. К которым мы явно не относимся.
— Морепродуктами. И ей особенно пришлись по душе креветки.
— Это облегчает ситуацию, — обрадовался Паша. А я — тем более.
Сказать, что меня дома встречали с цветами, было бы преувеличением, но прием
оказался очень радушным. Таша обняла и погладила, а
Сашка долго катал меня в своей новой машине, которую называл МиниКупером, чем повергал в смех и мать, и отца.
С наступлением ночи я выбралась в сад. Ючи явно ждал
меня, сидя на заборе, потому что не успела я появиться на пороге, как он
бросился ко мне.
— Где ты пропадала? — спросил он, обнимая меня.
— В раю, — сострила я, — а ты почему уехал, не сказавшись?
— Я не успел. Меня прямо в корзинке, спящего, запихнули в машину. Я проснулся
уже в дороге.
— А когда ты вернулся?
— Пять дней назад. И не мог понять, что с тобой случилось.
— Мне было плохо, — призналась я. — И мои отправили
меня в реабилитацию.
— А как ты сейчас себя чувствуешь?
— Лучше. Хорошо, что ты рядом.
— Ты не переживай, у нас еще будут дети, — заверил меня Ючи.
— Скажи, а ты крабов ел? — спросила я.
— Каких крабов? — удивился Ючи.
— Которые в океане живут. Они очень полезные. Ты же
был на океане.
— Был. Но ни самого океана, ни крабов не видел.
— Почему?
— Я в доме был и в саду играл. ha океан меня не
брали. Боялись, что соленая вода мне лапы разъест.
— А мне приснилось, что ты по берегу гуляешь и крабов ловишь.
— Ну и фантазерка же ты, — засмеялся Ючи, — за это я
тебя и люблю.
Прощание
В Японии наша семья прожила четыре года. За это время мы с Ючи вырастили без малого одиннадцать детей. И все они
благодаря красоте и покладистому характеру благополучно устроились. Кроме того,
подросла Дашка, с которой мы тоже нашли общий язык, а у Эйко
появился маленький братик Акира. Боже, какие мы игры
устраивали вместе в саду! Счастью нашему не было предела. И казалось, что так
будет всегда. Но однажды я увидела, как Таша пакует
домашние пожитки в большие коробки. Сердце сжалось от недоброго предчувствия.
Паша, как всегда, был в отъезде. Только из Сашкиных вопросов и Ташиных ответов я кое-как смогла уяснить, что Пашина
командировка в Японию закончилась и мы опять уезжаем в
Америку. Надолго ли, один Бог ведает.
Ночь перед расставанием мы с Ючи провели в саду, в
моей корзинке, которую Сашка услужливо вынес из дома. Понимал, наверное, как
нам хотелось напоследок побыть вместе.
В самолете я повторяла стихи, которые Ючи прочел мне
на рассвете:
«Как благодарен я судьбе, что нас связала ночью ясной, я верным мужем был тебе,
а ты была женой прекрасной, мы были счастливы в любви, и дети были нам
наградой, нас ждет обоих впереди другая жизнь, не плачь, не надо…»
Интерлюдия
Дома, в Америке, мы пробыли совсем недолго. Коробки, так заботливо упакованные
Ташей, не успев приехать, тут же были отправлены в
украинскую столицу Киев, куда Паша получил новое назначение. Чему он был очень
рад. Перед вылетом он с воодушевлением рассказывал о грядущих переменах в этой
стране, которая, как я поняла, граничила с уже знакомой мне Россией. Таша тоже радовалась, поскольку ее мама теперь жила
недалеко от Киева и с удовольствием бы проводила время с внуками. Мне же, в сущности говоря, было все равно куда ехать. Ючи остался далеко, в прошлой жизни. И, глядя в неясное будущее,
я была озабочена весьма насущной проблемой: чем меня накормят? И не придется ли
мне страдать несварением желудка от местной пищи?
Киев встретил нас буйством цветущих каштанов. Это было покруче
сакуры. Широкие бульвары, обрамленные роскошными раскидистыми
деревьями с белыми свечками цветов были усыпаны лепестками как снегом. В
воздухе плавал сладковато-терпкий аромат. На тротуарах, у ресторанов стояли
столики, за ними сидели веселые, молодые люди. Потом мы проехали через большую
площадь, в середине которой бил огромный фонтан и взад-вперед сновало много
ярко и красиво одетого народу. Таша сказала, что эта
площадь центральная и называется Майдан. А потом мы приехали в нашу квартиру.
Подруга
Квартира была большая и напоминала московскую.
Только она выходила окнами на зоопарк. Иногда в окно даже можно было увидеть
верблюда. Смотрел он надменно и жутко плевался. Мне он не понравился. Зато
через несколько дней я познакомилась со своей соседкой. В квартире был большой
балкон, и Таша почти всегда держала дверь на него
открытой. Балкон я просто полюбила. Несмотря на верблюда. Гроздья каштанов
свешивались на него так низко, что я даже могла их потрогать, отчего они
дрожали и осыпали меня лепестками. Поглощенная этим увлекательным занятием, я
вдруг услышала родной кошачий голос.
— Ау, какими судьбами ты тут?
Я оставила в покое лепестки и обернулась.
На соседнем балконе сидела голая серебристая кошка, немного похожая на Трюдо, но с загнутыми вперед ушами и ярко-голубыми глазами.
Честно признаться, я оторопела.
— Ты кто? — настороженно спросила я.
— Леся, — спокойно ответила кошка, — а ты?
— Флешка. Слушай, а ты какой породы? Я таких кошек отродясь не видела. Одну, голую, встретила в Японии. Но у
той уши были торчком.
— Наверно, одна из моих родичей. Канадский сфинкс или донской?
— Канадский.
— У меня предок донской сфинкс. Они похожи. А я украинский левкой. Это совсем
новая порода. Нас всего пятеро. Но скоро будет больше.
— Вау, — изумилась я, — а кто твои хозяева?
— Моя главная хозяйка — профессор университета. А ее дочка — журналист.
— Надо же, — обрадовалась я, — мои хозяева тоже журналисты. Может, подружатся?
— Да не мешало бы, — заметила Леся. — Свояк свояка всегда видит издалека. Между
прочим, ты сказала, что была в Японии. Я правильно поняла?
— Правильно. А что?
— Значит, будет о чем поговорить. Мне интересно. Я
ведь совсем молодая, ничего кроме питомника и своей семьи не видела. Тебе
сколько лет?
— Шесть. А тебе?
— Четыре месяца.
— Малышка, — рассмеялась я. — Скажи, а что такое питомник?
— Это где новые породы выводят.
— А как ты к профессору попала?
— Директор питомника ей меня подарила. В благодарность за что-то. Не помню. Я
тогда совсем маленькая была. Профессор добрая. Я ее люблю. Дочка тоже хорошая.
Но она больше лошадей любит. Все свободное время с ними пропадает.
— А кто такие лошади?
— Ой, они большие, я их живьем не видела, только на фотографии, где Бася верхом на Рубене сидит.
— Бася — журналист?
— Ага. А Рубена — лошадь.
Как и следовало ожидать, моя семья подружилась с соседями, и мы с Лесей много
времени проводили вместе, играли с Сашкой и Дашкой, а, наигравшись, тихо
сидели, прислушиваясь к разговорам взрослых, которые становились все
интереснее. Приближались выборы Президента Украины.
Однажды утром, сидя, как всегда, на балконе, я услышала в квартире Леси чужие
голоса. Один голос был мужской, густой и веселый, а другой женский, звенящий
как колокольчик и поминутно рассыпающийся смехом. Обычно сдержанный голос
профессора ломался и тоже срывался на смех.
— Что там у вас происходит? — спросила я Лесю, когда та вышла на балкон.
— У нас свои американцы появились, — похвасталась Леся. — Из самого Вашингтона.
— Вот это да! — изумилась я. — А кто они?
— Подружка детства моего профессора с мужем. Такая смешная. На трех языках
говорит одновременно и еще стихи читает.
Тут я вспомнила Ючи, и мне захотелось послушать
стихи.
— Леся, — попросила я, — а ты не можешь эту подружку сюда вытащить?
— Попробую, — согласилась Леся.
Через пару минут на балкон вслед за профессором вышла стройная женщина в
клетчатом платье с огненно-рыжей копной волос.
— Улька, — обратилась она к профессору, — где твой
верблюд?
— Да вон, не видишь? — махнула рукой профессор.
— На верблюде он поехал, люди давятся от смеха: эй, товарищ, вы откуда?
Вы раздавите верблюда! Помнишь? — И она захохотала.
— Помню, — засмеялась профессор. — Вам при вашей вышине нужно ехать на слоне! И
ведь неплохие детские стихи писал. Зачем только советский гимн в российский переврал?
— А что ты от лизоблюда хочешь? Перефразируя Грибоедова: служить и рад, прислуживать не тошно.
— Господи, сколько ж мы с тобой не виделись, Рокси?
— С Чернобыля. Как Бася? Ей тогда второго мая по полной досталось.
— Диабет. Притом неприятный. Но благодаря французам, держится. Даже скачет
галопом.
— Если какие лекарства нужны, я пришлю.
— Пока хватает. Ты мне лучше скажи, ты счастлива?
— По мне не видно? У меня уже четвертый год рот от смеха не закрывается. А ты куда Баськиного папашу девала?
— Сам сбежал. Я ему однажды сдуру ляпнула, чтоб не
мешал, он и запомнил.
— Ну раз такой злопамятный, туда ему и дорога.
— Вот и я так решила. И не жалею.
Они обнялись, и Рокси негромко запела про какой-то вышиваный рушник, который мама дала eй на счастье. Песня была удивительно красивая, и я
так заслушалась, что не заметила, как на балконе появилась Таша.
— Кто это так поет? — с улыбкой спросила она. — Юлиана, у вас никак гости?
— Именно, — повернулась профессор. — Моя подруга детства, Роксана. При
американском муже с библейским именем Сол.
— В таком случае ждем вас к ужину. Всех, включая Лесю.
Незабываемое
Этот вечер я запомнила на всю жизнь. Никогда столько интересного
в своей жизни не слышала. Мы сидели с Лесей в уголочке, в моей корзинке, и
боялись пропустить хоть слово. Оказалось, что дедушка Юлианы и дедушка Роксаны
до революции работали в одной школе в Киеве. Дедушка Юлианы умер от тифа, когда
ее маме было всего три года. Потом ее мама училась в школе вместе с мамой Роксаны и они очень дружили. После школы мама Роксаны уехала
учиться в Московский университет, а мама Юлианы поступила в Киевский. Когда она
собралась замуж, началась война и ее жених ушел на
фронт. Ему повезло, он знал немецкий язык и его взяли в штаб дивизии, где он и
прослужил всю войну и вернулся живым. А мама Юлианы с бабушкой остались в Киеве
и пережили немецкую оккупацию. Юлиану назвали в честь деда. Отец ее стал
деканом одного из факультетов университета, на котором сейчас она сама
работала. А мама Роксаны тоже вышла замуж, и ее муж был директором какого-то
института в Москве. О родителях обе женщины отзывались очень тепло и, поднимая
бокалы с вином, не чокались.
— Почему они говорят: светлая память? — спросила меня Леся.
— Наверное, родителей уже нет на этом свете, — догадалась я, — a поскольку они были светлыми
людьми, то и вспоминать о них приятно.
— Флешка, а ты знаешь, что такое революция?
— Понятия не имею.
— А война?
— Судя по тому, что в Киеве во время войны съели всех собак и кошек, это было
плохое время. И очень голодное. Сейчас ведь нас не едят. Наоборот, совсем
неплохо кормят.
— Да уж, — согласилась Леся. — Жаловаться не приходится.
Тут мы снова навострили уши, потому что Сол начал рассказывать про своих родителей.
Семья Сола жила в местечке Чинадиево в тогдашней
Австро-Венгрии. Перед войной четырнадцатого года его дед продал свою спичечную
фабрику и уехал в Америку, полагая, что семья последует за ним. Ждать пришлось
добрых четыре года. После войны империя распалась, и отец Сола
уезжал уже из новообразовавшейся Чехословакии. Ему было тогда девять лет. Самое
интересное, что все эти сведения разгадала Роксана по печати на его
эмиграционном паспорте, когда они с Солом собрались пожениться. И вот теперь
они приехали сюда, потому что после второй войны эта часть Чехословакии отошла
Украине, и Сол хотел навестить место рождения своего
отца.
— Когда вы едете? — спросила Таша.
— Послезавтра. А завтра приглашены на ужин сторонниками
независимого кандидата в Президенты.
— Нам расскажете? — поинтересовался Паша. — А то меня не пригласили.
— Разумеется. Но только после возвращения из Мукачево.
Боюсь, что после ужина времени уже не останется. А рано утром следующего дня мы
уже будем в дороге.
— Заметано, — согласился Паша.
— Слушай, — обратилась ко мне Леся, — значит, война была не одна?
— Похоже, что так, — согласилась я. — Недаром они говорили о первой, а потом о
второй.
— Грустно, — заметила Леся. — Мне не дает покоя один вопрос: как же мы выжили,
если нас два раза съедали?
— Кто-то должен был выжить, — предположила я. — Как отец Юлианы. Иначе и она бы
на свет не появилась. Нельзя уничтожить всех.
— Мне все-таки интересно, что же такое революция, — мечтательно произнесла
Леся.
О том, что это такое, мы узнали через несколько месяцев.
Киев забурлил, когда во время выборов Президента выяснилось, что голоса
посчитали неправильно. И люди выплеснулись на улицы и на Майдан, требуя их пересчета.
Паша пропадал днями и ночами, и Таша тихо молилась,
чтобы он вернулся живым. Бася тоже пропадала, и часто
Юлиана проводила вечера вместе с Ташей, обсуждая
ситуацию и надеясь на благополучный исход. Революцию называли Померанчевой, то есть оранжевой, и мы с Лесей долго
пытались понять, почему. То ли по цвету апельсинов, которыми в ту осень был
завален Киев, то ли по огонькам свечей, которые не угасали на Майдане. По
счастью, все завершилось к общему удовольствию. Президентом выбрали
независимого кандидата, которого оппоненты безуспешно пытались отравить. Лицо
его было изуродовано, но открытая улыбка располагала. И все успокоились.
— Я так рад, что оказался именно здесь и именно в это время, — восклицал Паша,
сидя за празднично накрытым столом и поднимая бокал за будущее Украины. —
Когда-нибудь я напишу об этом, — заключил он.
«Посмотрим, кто из нас двоих будет первым», — вдруг подумала я.
Весной Леся призналась мне, что Юлиана возила ее на свидание с потенциальным
женихом, и жених ей понравился.
— Ты меня с ним познакомишь? — осведомилась я.
— Не обещаю. Он живет за городом, и его семья так печется о его безопасности,
что никуда не выпускает.
— Как его зовут? — поинтересовалась я.
— Любим. Он и впрямь достоин своего имени. Такой славный. Я надеюсь, что у нас
будут котята.
— А как же он будет за ними ухаживать, если его взаперти держат?
— Не знаю. Я так хочу, чтобы он был со мной.
Надежды Леси не сбылись. Любима к ней не отпустили.
Она родила одного котенка, мальчика, которого назвали Левко. Сначала он был
покрыт розовым пушком, который постепенно слинял, и Левко предстал во всей
своей серебристой голой красе с розовыми подпалинами. Леся на него не
нарадовалась. Но больше всего он приглянулся Дашке, которая его пригрела и
приручила.
— Ну вот мы и породнились, — однажды с усмешкой
изрекла Юлиана.
Интерлюдия
А нам снова настало время уезжать. Сколько было пролито слез и сколько было
объятий, не счесть. Но Левко не выпустили, хотя Таша
готова была взять и его в угоду Дашке. Украинских левкоев было еще очень мало,
и тут уж без дураков, но Левко действительно был
настоящим породистым производителем, посему должен был остаться дома и
трудиться на благо родины. Я в очередной раз поблагодарила судьбу за то, что
она не наградила меня при рождении благородным титулом. «От них одни
неприятности», — рассуждала я и была, судя по всему, абсолютно права.
Дашка ревела, и Сашка утешал ее как мог, взывая к ее
здравому рассудку и к тому, что я все-таки остаюсь с ними.
Несколько лет после Киева мы проскитались по белу свету, нигде долго не
задерживаясь. Самое большое впечатление на меня произвел Кипр, где кошки почитались чуть ли не священными. Там у меня появилось много
друзей, но, как ни странно, ни один кот не вызвал во мне чувств, подобных тем,
что я испытывала к Ючи, а о любви и говорить смысла
не имело. И котят у меня больше не было.
Другая жизнь
В конце концов, когда дети доросли до школы, Таша
потребовала оседлой жизни. И мы вернулись в Америку. Вскоре дом под Нью-Йорком
был продан, и семья переселилась в столицу. Правда, и здесь не обошлось без
приключений. Таша никак не могла выбрать подходящее
жилье. Поэтому мы переезжали несколько раз. Сначала ее не устраивали соседи,
потом школа, где учились дети. Она даже подала в суд на директора, который
обижал Сашку. Сашку он действительно обижал. Уж я-то знаю. Сашка приходил из
школы, сгребал меня в охапку и, обнимая, тихо жаловался на директора и на
одного учителя, который шпынял его почем зря.
Суд Таша проиграла. У нее не было свидетелей, кроме
самого Сашки и меня, но что я могла сказать в его защиту? Меня все равно бы не
поняли. Таша была в отчаянии, кляла
американскую школу и собралась было уехать обратно в Россию. Паша
переживал и не знал, как ее удержать. И тут словно
из-под земли возникла Роксана.
Надеюсь, читатель помнит, что она с мужем жила в Вашингтоне. Где она с Ташей пересеклась, я не знаю, но однажды она появилась в
нашем доме, такая же стройная и смешливая, правда, ее огненная копна изрядно
побелела.
— Ну и куда ты собралась? — насмешливо спросила она, выслушав трагическую
тираду из Ташиных уст.
— На родину, — захлюпала носом Таша, — ненавижу тутошних идиотов. И образования не
дают, да еще издеваются.
— А ты считаешь, что родные идиоты лучше?
— Так нас же все-таки неплохо учили.
— Когда это было? — задала риторический вопрос Роксана и тут же продолжила: —
Ты же журналист, неужели не знаешь, какая там сейчас лажа?
— Ты что имеешь в виду? — раскрыла глаза Таша.
— А то, что твоим американским детям там будет намного хуже. Здесь ты запросто
можешь школу поменять. А там они всегда будут изгоями. Особенно в свете последних
событий. И потом, как ты себе все это представляешь? Где работать будешь? Чем
детей кормить? А Пoл? Ты о
нем подумала? Или разлюбила?
— Не разлюбила. Но я, по правде, не знаю, что делать.
— Искать другую школу. И покупать дом, а не скитаться по съемным квартирам. Все
будет о’кей. Главное, успокойся.
Они обнялись, а я вспомнила Киев, тот вечер, когда они впервые встретились, и
подумала, что судьба действительно ведет нас вокруг земного шара, чтобы в
нужный момент остановиться и оглянуться.
Скоро Таша перевела детей в другую школу, где им
обоим очень понравилось, и проблемы исчезли сами собой. А потом они с Пашей
купили дом.
Дом не такой большой, как нью-йоркский, но очень уютный. Сашка обосновался в
нижнем этаже, а Дашка с родителями в верхнем. Конечно, ванные надо бы
отремонтировать, но Таша уже заказала новый кафель. И
новоселье отпраздновала, правда, без Паши, потому что он опять ускакал в
очередную командировку. Но зато пришли все ее новые подруги, включая Роксану.
Когда Таша показывала дом, они заглянули и в спальню,
где я нежилась в хозяйской постели.
— А в Киеве скромно сидела в корзинке, — засмеялась Роксана.
— Да уж, — саркастически заметила Таша, — с тех пор
как переехали, она отсюда только ночью уматывает. И то лишь когда Паша дома… А как Леся поживает, не знаешь?
— Почему же, знаю, — сказала Роксана. — Только вчера с Юлианой
общалась. Она подозревает, что Леся скоро начнет человеческим языком
разговаривать. Все к этому идет. Флешка, — обратилась
она ко мне, — тебе Леся привет передавала. Спрашивала, не видела ли ты комету.
Ты ведь любишь в окно по ночам смотреть, верно?
— Верно, — мяукнула я.
Кометы я не видела, и мне стало обидно, что я ее наверняка проглядела. Когда
женщины ушли, я выскользнула из постели и вскочила на подоконник. Небо было чистое,
и на нем прорезался тонкий серп луны. Быстро темнело. Вдруг с правого края
появилась яркая точка, за которой рассыпался веером длинный хвост. Вот она,
комета, обрадовалась я, это привет от Леси, и теперь я посылаю его тебе, Ючи, завтра ты ее увидишь и поймешь, что я послала тебе
свою любовь…