О поэзии Олега Хлебникова
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 10, 2017
Зоя МЕЖИРОВА
Поэт, эссеист. Прежде печаталась под литературным псевдонимом Зоя Велихова.
Родилась в Москве. Окончила отделение Истории и Теории Изобразительного
Искусства Исторического факультета МГУ. Стихи начала писать в 19 лет. Автор
трех поэтических сборников: «Качели весны» 1981 г.,
«Случайный гость» 1991 г. (изданы под упомянутым литературным псевдонимом в
издательстве «Советский писатель», Москва), «Часы Замоскворечья» (книга
избранных стихотворений издана в «Поэтической серии «Русского Гулливера»/Центр
современной литературы, 2011 г. Москва). Стихи и эссе публиковались в
центральных московских и американских журналах и газетах — «Новый Мир»,
«Знамя», «Дружба Народов» «Арион», «Дети Ра», «Юность», «День поэзии»,
«Литературная газета», «Московский Комсомолец», «Независимая газеиа», «Новый
журнал» (НьюЙорк), «Новое русское слово» (НьюЙорк) и других изданиях. Член
Союза Писателей с 1985 года. Член Союза Писателей XXI века с 2012 г. Живет в
Москве и в штате Вашингтон, США.
В непридуманном темном пейзаже,
где ветвистая чаща людей
вековым растревожена ветром,
мне себя различить все трудней.
И страшней. И спасение в этом…
Вековая «дремучесть» пейзажа бытия с приглушенным, даже
«темным» светом, своеобразная фактура этого поэтического пространства —
действительно, не что-то придуманное, а — пейзаж-ощущение.
Написавший эти строки поглощен им, растворен в нем без
остатка, до крайнего предела. В пространстве этом — плотный воздух, сквозь
который не слишком просто идти и самому автору, также как нелегко проходить
сквозь события в нем.
Ты, душа, никому не родня!
Покрывайся корой без опаски.
Не ищите, не знайте меня
ближе этой пожизненной маски.
Сказав так, Олег Хлебников определяет поставленную преграду, заявляя о самоценности,
но и неприютности души, совершающей свой путь.
Однако его отдельность — не отстраненность, и жизненные судьбы людей и не
просто интересуют поэта, а волнуют, и наблюдения — не обзор, а острое
сопереживание с вживанием в образы. Поэтому и названа одна из книг «Наедине с
людьми». Наедине — то есть один на один, с глазу на глаз. Говорят — наедине с
музыкой, с книгой, а он — с людьми. Он перед ними и они перед ним, а между может быть легкий незаполненнный просвет, щель,
расстояние, промежуток, дающий возможность лучше и конкретнее видеть. Вот
причина этого легкого отдаления.
Бродить в пространстве стихов с их собственным свойством консистенции вещества
этого пространства, почти физически ощутимого, поначалу может быть непривычно —
оно обволакивает своим особым воздухом, своим свечением влаги и света, своей
шершавостью или скольжением мрака и ветра.
Вот для таких прогулок есть, например, «Персиянкистан».
Я перелистнула страницы — и на неожиданно открывшейся перед глазами появился заголовок цикла «В пределах
соприкосновения», как бы подтверждая сказанное.
«На краю века»… мир часто трагичен и даже
страшен.
Все, что было — прекрасно, что было,
Каждый миг настоящего — страшен.
Станет чудным, как только пройдет.
В этот пласт души и войдем. Там — стихотворение «Сегодня» с его «предметной постановкой» лагеря пионерских тел, этого ужаса под звуки горна, «где не дано исходов никаких», но —
маячит тыщу лет над
головой
там кто-то, дразнит глубью голубой
и от других любого отличает.
Но у подножья снова теснота,
хотя ничьи не заняты места,
и каждый шаг от цели отлучает.
Это искажение пути и — неприятие этого разлада поэтом, столкновение с этим
разладом, противоборство, противостояние ему души — является еще одной
особенностью пространства стихотворений, сопротивление, — которое становится
энергией «пускового механизма», преображающейся в поэтическую энергию.
А «за душой только эти строки./Со стыдом надежды на них». Надежды на Поэзию,
которая — духовное делание и «единственный посох», как было сказано другим автором.
«…Скользя/ вдоль по истории корявой», строки живут в пространстве полуночного
света —
А с этой тьмою сладить как?
Пред нею и звезда — пустяк.
И наши фонари — забава.
Но есть, правда трудный, выход в том, что — «на лице печать исполненного долга»,
выход и в благородной опаске — «Не смял бы никого/в гражданской этой битве/ за
то, что по усам/ текло и в рот попало…», и в высоконравственном заявлении —
«Я встал бы рядом сам… — /цена всегда пугала». Коротко и выразительно — о
том, как сладить с этой тьмой. Сдержанная решительная жесткость интонации, в
которой открытая сердечность и честь.
«Трудное» пространство преодолевается. Истекающие из него импульсы приводят в
движение мышцы души, включая то особое состояние, в котором и пишутся стихи.
И совсем немало, что «за душой только эти строчки», этого и достаточно.
А внимательность к деталям окружающего мира была у Хлебникова с первых его
стихотворений, с его первой книги, в которой присутствовала уже неюношеская
мудрость взгляда. И строка из стихотворения «Моя родословная» — «я должен был пробиться по крайней мере к буддам…» — воспринимается не
как, впрочем, очень звонкая, пластично-эмоциональная строчка Риммы Казаковой из
ее замечательного стихотворения — «О, я дойду до самого Генштаба, но ты прощай…»,
а указанием на предстоящий путь к достижению целительных духовных точек.
Ну, вот и опять проскочили
пустыню и морок зимы.
Все выше и выше качели —
ура! Мы того и хотели,
к тому и готовились мы,
чтоб нам воздавалось сторицей
за холод вселенский сквозной,
чтоб стали приветливей лица,
как день над макушкой, чтоб длиться
короткой прогулке земной.
Подспудное внутреннее желание высокого взлета качелей, желание, к воплощению
и осуществлению которого, как произнесено, и «готовились». На любом «краю» —
века или зимы… И вот одним из преодолений Олега Хлебникова становится еще и
психологически-художественное одоление «пустыни и морока» сумеречных
пространств «короткой прогулкой земной», где в появляющемся свете дня —
противостояние вселенскому холоду и земному мраку.
К счастью, это противостояние, — независимо от исторических и социальных
особенностей отрезка времени, — живет в человеческой душе и звучит в поэзии,
даже если порой обманно кажется, что и само оно бесполезно.
«В пределах соприкосновения» и любовь и бегство от нее —
Я тебя не люблю, не люблю
не люблю тебя — знать не желаю.
Позабуду лицо к сентябрю,
тело — к маю.
Проблююсь в привокзальной пивной,
простучу позвонки электричкой,
чтобы ты не осталась со мной —
ни надеждой, ни сном, ни привычкой.
«Простучу позвонки электричкой, /чтобы ты не осталась со мной…» Неспроста
это стихотворение названо «Заклинание». Поэзия — это страсть, — писал Розанов.
И, конечно же, в любом заклинании присутствует страстность — крайнее увлечение,
напряжение, чувственность. Заклинание всегда твердит и принуждает к чему-то
своими повторами и энергетическими наплывами. Но скорее, это стихотворение даже
— заговор. Надо заколдовать себя, принудить не помнить, чтобы обрести свободу.
Так и слышишь непроизнесенные слова автора, которыми заканчивались многие
заговоры: «будте слова мои крепки». Найден, точнее, уловлен,
услышан ритм, передающий состояние, — активный, действенный — воздействующий
звуковой вибрацией слов. Наверное, любой настоящий стих, настоящие
поэтические удачи — из области звучания молитв или заклинаний, потому что
соприкасаются с глубинными, потаенными токами души читателя, которые отвечают
на призыв строк. Ведь поэзия тоже «в пределах соприкосновения», а значит — в
пределах объединения.
Олег Хлебников, заявивший в ряде стихотворений ощущаемую им преграду между
собой и миром, сам, может быть, того не предполагая, преодолевает в своей душе
эту отдельность, разрушая ее, так как «в пределах соприкосновения» — только
слитность и общность:
А сеть раскинута одна
На всех. И по ночам видна.
И есть ли что плотней этой невидимой, глобальной, объединяющей, соединительной связи?