Рассказ
Опубликовано в журнале Зинзивер, номер 10, 2017
Леонид СКЛЯДНЕВ
Прозаик, поэт. Родился в 1954 году в г. Бузулуке
Оренбургской области, в семье врачей. В 1958 году семья переехала в Самару
(тогда — Куйбышев). После окончания средней школы служил в Советской Армии.
Учился на экономическом факультете МГУ им. М. В. Ломоносова (1974—1978) и в
Куйбышевском плановом институте. Работал экономистом в разных организациях в
Самаре и на Севере Западной Сибири. С 1991 года живет в Израиле (г. Беэр Шева). Попытка осмыслить эмиграцию из России и
правомерность такой эмиграции — один из основных мотивов творчества. Публиковался в журналах «Слово писателя» (Израиль), «Журнал свежей
литературы» (Россия), «Мосты» (Германия) и др. Автор книг прозы «Цыгане»,
«Труба» и «Нелюди». Член Союза писателей XXI века.
Скнятино — это вот где князь Долгорукий поставил еще раньше Москвы город
Константин. В народе иноземное имя это выговорилось как Кснятин. А после как-то
само собой в Скнятино переделалось. Скнятино — это там, где великая Волга
принимает в лоно свое ненаглядную Нерль-речку. Вот оттуда и ехали. И утро
выдалось пригожим и ясным. Эх, оно и светило, солнце! Нежаркое уже солнце начала
осени. Светом неземной прозрачности делая прозрачным и
проницаемо легким все вокруг: воздух, небо и чуть тронутый багрянцем и золотом
лес, летевший мимо по обе стороны дороги. И сказочными казались эти столы с
горами яблок и грибов и встававший нам навстречу Сергиев Посад. И все как бы
восходило, в горние выси тянулось в этом мягком золотом сиянье. И, наверное,
надо было, затаив дыханье, просто струиться с этим неземным восходящим потоком.
Затаив дыханье и замкнув уста, чтобы ложью изреченной мысли не нарушать лепоту.
Да разве смолчит человек? И крайне раздраженный последними российскими
событиями, Демократ зловеще произнес: «Грибов много — к войне». — «Война?
Хе-хе, напугал ежа голым задом! Тут другое — яблок
урожай. А уж это, к гадалке не ходи, к обвалу рубля», — резко возразил ему зело
наборзевший в хозяйственной теории Гражданин. Демократ пожал плечами: «А в
этом-то что нового?» — «Ты не понимаешь! — Гражданин с апломбом возвысил голос.
— Доля нерезидентов в номинальном объеме облигаций федерального займа
составляет уже 32 процента». — «А если по-русски?» — иронично хмыкнул Демократ.
«По-русски? — угрожающе прогудел Гражданин. — Америкосы Россию скупают! Вот
тебе и по-русски». — «Да уж лучше пусть «америкосы» скупят, чем эта банда
чиновничья!» — вырвался крик из самой души Демократа. О-о, уж кто-кто, а он-то
имел право на этот крик. Потому как был Демократ бизнесменом. Все ведь знают,
что бизнес в новой России рожден демократией, сиречь глубоким обмороком
государства в 90-е, когда все, кто чуял в себе силу и охоту, кинулись это
обморочное добро, так сказать, приватизировать и торговать налево-направо.
Когда, перефразируя Ключевского, бизнес, во всем своем неприглядном
многообразии, пух, а народ нищал. Потому-то с тех пор российские бизнесмены —
ну, те, выпуска 90-х — по преимуществу демократы. И тогдашняя демократия
пыталась достичь вершин своих именно вот посредством бизнеса. И по понятным
причинам народ и к демократии, и к бизнесу как-то не очень… Да
и если б один только народ — было бы для бизнеса и демократии полбеды. Но
вмешались силы, как бы это сказать… ну, да, высшие силы, мнение коих можно
сформулировать так: «Где бизнесмен с демократией, там и дядя Сэм с мешком». И
Российское государство, назло этому самому дяде с мешком, восстало из обморока,
и грянули события, повлекшие за собой обоюдные санкции и ограничения. Потому-то
и имел право Демократ на крик души — бизнес его из-за санкций, сказать
попросту, летел к чертям. Вместе с устоявшимся изобильным бытом подмосковной
усадьбы. Вместе со столь милой сердцу его демократией. Гражданин, не будучи
бизнесменом и про экономику мысля по-народному, ну, чисто теоретически,
уверенно сказал: «Нет, лучше пусть банда чиновничья. Она, как ни крути, а
местная — что скупит, здесь останется». — «Да уж, держи карман шире! — зло
рассмеялся Демократ. — Все по оффшорам расфуфырят. Расфуфырили уж». Губы
Гражданина скривила едкая усмешка: «Все не расфуфырят. Да и сам-то, с Европой
торгуючи, неужели в ихних сусеках евро-другой не
притырил?» Демократ насупился и молча отвернулся. Он
страх как не любил, когда речь заходила о его личном состоянии. Ну, это и
понятно — демократ. «У меня работников было триста человек — зарплату
получали», — обиженно буркнул он. «Ну это, конечно,
без базара, беда, — примирительно согласился Гражданин, но все же оставил
последнее слово за собой: — Хотя с макроэкономической точки зрения ничего
страшного не произошло — перелив капитала из одной сферы в другую». — «Из
одного кармана — предпринимательского, в другой карман — чиновничий», — горько
поправил его Демократ. Гражданин вздохнул: «Трудно с тобой говорить — для тебя личное заслоняет государственное». «Да, тьфу!» — выдохнул в
сердцах Демократ и снова отвернулся. Помолчали. Ранняя осень роскошествовала
вокруг. «Пого-ода ше-эпчет», — блаженно протянул Гражданин, чтобы разрядить
обстановку, и пропел вспомнившуюся кстати популярную в
народе песенку:
Какая чудная погода!
Грозит Навальному три года.
И демократы горько плачут:
«Алеху ни за что упрячут».
А им Вован в ответ: «Фигня!
Ведь нету дыма без огня».
Без всякой задней мысли, без злого умысла пропел. То есть
как лучше хотел, а только масла в огонь подлил. «Ну, что, что здесь смешного?!
— вспылил Демократ, принявший песенку, как издевательство над собой и над
демократией. — Это же и глупому понятно, за что его травят —
чтобы никакой уже правды не было, ни про что: ни про откаты, ни про то, что
экономика, по существу, водочно-нефтяная, что миллиарды неучтенного черного
нала скоро все затопят, что Крым взяли и оттяпали». Гражданин вздохнул и
принялся терпеливо объяснять: «Ну, что откат? Вот, прилепили
к явлению погоняло такое, и стало оно, типа, плохим. А что в откате
плохого? Это инициатива народа. Говорят же: не подмажешь — не поедешь. И вот
граждане, опережая наше неповоротливое законотворчество, идут навстречу
государству, подмазывают, и дело делается, а не на полке у бюрократа пылится. И
черный нал — то же самое, предпринимательская инициатива такая, неформальная
экономика. Чтобы с банковской бюрократией не связываться, бабки из рук в руки
напрямую передают. Так и накладных расходов, считай, никаких, и волокиты
меньше. И потом, я же сказал, что доля нерезидентов в банковских вкладах
растет. И вот, гляди, какой народ у нас сознательный: атас
народный процинковал — и стали бабки из рук в руки передавать, минуя банки и
америкосов. Это и есть наша исконная, из недр народных выросшая, от Великого
Новгорода начало берущая, а не в Брюсселе придуманная, демократия. Вот насчет
водочно-нефтяной экономики — это да, это ты прав. Но и из этого положения уже
выход есть. Голь на выдумки хитра! Мы вот криптовалюту в государственном
масштабе майнинговать начнем — и никакой нефти не потребуется. Бабки сами в
закрома из компа потекут. Ну а Крым — исконно русская земля, и тут говорить
вообще не о чем». Демократ покачал головой: «Как же людям мозги всяким бредом
затуманили! А 8 миллиардов налички в квартире у
полковника экономической безопасности — тоже проявление народной демократии? И
на каком языке ты говоришь? “Атас процинковал”,
“криптовалюту майнинговать”… Со стороны себя послушай — смесь фени с
иностранным черт те чем». Гражданин снова вздохнул: «Вот видишь, как ты от
конкретной жизни оторвался. А все потому, что сказок забугорных от своих
“яблочных” друзей наслушался. А жизнь на месте не стоит, и время сейчас такое —
смена кадров. Нельзя на дядю Сэма и его европейских и
российских прихвостней полагаться. Понимаешь, о чем я? Вот прикинь, приходит
человек работать в управление завода, бабками ворочать. Завод продукцию на
экспорт гонит, и, понятно, что тут, блин, маркетология нужна.
А человек тот — простой. Скажем, пацан по понятиям, а
не отмороженный фрик с компом, и пока он выучится по-американски, или как еще,
он все бабки профукает. А если у него в родном языке такие понятия, как
“аутсорсинг”, “консалтинг”, “сертификация”, “майнинг” уже заложены, так ему
никакого американского не надо — и так все понятно. То есть мы русский язык
хотим вывести на международный уровень, на мировой, короче, рынок. Понимаешь? А
уж насчет фени… Тут уж ты, натурально, вообще не
прав — это наше, исконно русское. Как Крым».
Слушая старых моих друзей, друзей тревожной советской юности, я радовался тому,
что они так оба правы, и огорчался, что так неправы оба. О да, разумеется, у
меня были мнения по поднятым здесь вопросам. Но я молчал, полагая, что негоже,
живя в чужой стране и лишь ненадолго выплывая из омута эмигрантского небытия,
встревать в разговор настоящих российских «резидентов». Скажут еще: «Тебе-то
чего? Ты о своем, забугорном, пекись». И хотя жестоко это и несправедливо, а… а крыть-то ведь мне нечем.
Уже въезжали в Сергиев Посад, когда сидевший за рулем Гражданин, матерно
посетовав, резко затормозил. Серебристый автомобиль с синей полосой
и синим же, тревожно мигавшим фонариком на крыше, коротко выразительно взвыв
сиреной, перегородил дорогу. И несколько минут спустя — фр-р-р: два огромных
«мерса», чаруя черным вылизанным лаком и совершенством очертаний, тяжело
прошуршали в сторону пышно-каменного нагромождения, увенчанного златыми
куполами. С крестами тяжкими на персях крутые батюшки на «мерсах.
Гражданин, устыдившись своим матерным сетованием, примирительно проурчал: «Ну,
эти-то ладно. Хоть молятся за нас — гляди, поможет». — «А что, чтобы за нас
молиться, надо в “мерсе” за полродины рассекать? — язвительно вопросил
Демократ. — Я лично в такое служение народу не верю. Это бизнес под вывеской
служения народу и ба-альшой бизнес. Без налогов и без пошлин. Вот уж кому
санкции по фонарю!» — «Но им же тоже чем-то жить надо». — «В такой вот
роскоши?» — «Ну, а что ты хочешь? Чтобы народ к заутрене и обедне в сарай
ходил? Ты сам-то зачем хоромы выстроил в Ивановке?
Вот, то-то. Вот и народ в сарай не пойдет — не те времена. Чтобы паству
привлечь, ей надо величие Бога показать. Вот они и показывают. А иначе кто ж
поверит?» — «Что-то ты не то говоришь», — засомневался Демократ. «Ну, может, не
совсем ловко формулирую, я не больно в религии грамотный, но мысль, мне
кажется, правильную пытаюсь выразить. Да ты и сам ведь атеист, как ты судить
можешь…» Демократ задумчиво покачал головой: «Да я не сказать, чтобы атеист. Я,
например, в бессмертие человека верю. Но я считаю, что никаких навязанных со
стороны законов в этой сфере быть не должно. А мне вот Христа подсовывают и талдычат: «Вот так и только так бессмертия можешь достичь».
То есть свободу мою пытаются ограничить. Говорят, иди и нищим все раздай. А
чего ж сами не раздаете? Других-то горазды понукать! А
я не принимаю никаких понуканий. Бессмертие — оно в свободе. А без свободы —
смерть».
Слушая старых моих друзей, друзей тревожной советской юности, я радовался тому,
что они так оба правы, и огорчался, что так неправы оба. Я смотрел на
удаляющийся с полицейским подвыванием богатый кортеж, на тяжелую роскошь храмов
и думал: «Как же мало Христа под золоченой сенью этих тленных хором. Как мало
живой памяти о нищем галилейском плотнике Иисусе, нетленные сокровища обретшего
в нищете Своей и высшее достоинство — в унижении
Своем. И тот, кто смешивает Его с этой пышной земной мишурой — ничего не знает
толком ни о Нем, ни о мишуре. Не с царским кортежем и цепной охраной въехал Он
в Иерусалим — на осляти. На крестную смертную муку и — Воскресение. И это
возмущает правильные земные умы невозможностью и нелепостью. И они, если и
готовы верить в церковь, то лишь вот в эти земные хоромы, в которых Христос не
живет. Видят в Нем внешний насилующий авторитет, потому что не хотят видеть Его
в себе. А Христос — неотъемлем от человека. Нет человека без Христа. Но один не
хочет в себе Его присутствия, даже и страдая, гонит
Его, смущаем высокой Его человечностью и обуян гордыней первобытной свободы. А
другой живет Им, страдает и умирает с Ним. И с Ним воскресает». И еще я думал:
«Воистину, “легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в
Царствие Небесное”. Да, когда иерарх-миллионер в раззолоченной парче призывает
тебя раздать все нищим, это возмущает цинизмом, но когда призывает тебя к этому
страдавший и воскресший Бог, бессребреник в земных мытарствах
Своих, это смущает и ставит перед выбором. А выбор жесток, ибо “где
богатство ваше, там и сердце ваше”». Так я думал, но вслух ничего не сказал.
Потому что… «о Божественном человек человеку ничего не
может сказать».
Тем временем Гражданин имел неосторожность (добрый человек, он иногда
изяществом манер напоминал Собакевича) включить радио. Передавали донецко-луганские
новости. И снова Демократ взвился на дыбы: «А туда
зачем влезли? Надо было им самоопределиться дать. А мы влезли, и весь мир сами
на себя натравили!» — «Туда америкосы со своими прихвостнями
немецкими раньше нас влезли. И что же — сложа руки сидеть и смотреть, как они у
нас под носом орудуют? Ты что хочешь сказать, что Украина больше американская,
чем российская?» — искренне вскипел Гражданин. «А ты что хочешь сказать, что
Куба больше российская была, чем американская?» — хитро парировал Демократ. «Вспомнил,
тоже… И вообще, это выбор луганского и донецкого
народа — с Россией быть. И мы им руку дружбы протянули, и народ это поддержал».
— «И брат на брата войной пошел. Там уже хоронить негде», — мрачно подхватил
Демократ.
Такая дружба — вечный бой.
И мы то братья, то солдаты.
И черной сукою Геката
С погоста подымает вой.
Гражданин философски пожал широкими плечами: «Лес рубят — щепки летят».
И слушая старых моих друзей, друзей тревожной советской юности, я радовался
тому, что они так оба правы, и огорчался, что так неправы оба.
Приблизились к Москве, и, процеженные кошмарными пробками,
миновав стеклобетонные стены торговых окраин — громадье новостроек поражало
воображенье! — въехали в самое столицу.
И снова, матерно посетовав, Гражданин ударил по тормозам: бурное шествие — с
душераздирающим воем клаксонов, гортанными воплями и беспорядочной пальбой
пересекло нам дорогу. Что это? Что?! Уж не хан ли Гирей, восстав из веков,
ворвался в столицу, а опухшая от грабежа опричная стража не в силах Белокаменную
уберечь? Ах, да нет. Что за бред? Это просто кавказская свадьба поет и играет.
И единодушно недобрым взглядом проводили ее Демократ с Гражданином.
Направляясь в Ивановку, в усадьбу гостеприимного Демократа, выехали на забитую
транспортом Рублёвку. Послышался истошный вой сирены —
мимо нас и таких же, как мы, просвистели по встречке, рискуя смести все живое,
тяжелые черные авто с мигалками. «Опричники», — скрипнул зубами Демократ. «Ну,
могли бы, конечно, и поскромнее быть», — почти
согласился с ним Гражданин.
Так ехали мы из Скнятино в Москву, как бы пронизывая время — из дремотной
старины Скнятина, из междоусобных, мелочных зачастую, склок Долгорукого, так ли
эдак ли, а двинувшего Русь в ее будущее — на северо-восток, и до клокочущей,
всеми ветрами современности пронизываемой, Москвы, будущее которой… Где оно и в чем? Как-то все-таки страшно становится,
слушая Гражданина с Демократом.
Девятым валом — черный нал.
Атас цинкует, сука лает.
Да от чего ты так устал?
А кто его, товарищ, знает…
Что оно, это наше Время России? На что похоже? Как много всего смешано в
нем: и чиновничья опричнина, и в напряжении всех все сил горячечная экспансия
наружу — противостояние всему западному свету, и повальное шкурничество, и
желание жить любой ценой во что бы то ни стало, и
где-то там, глубоко-глубоко, глазу не видно, поиски утерянного и мало кому
понятного Бога, Которого никто уже в мире не ищет.
Все это я только подумал, но ничего не сказал вслух. Потому что… Светило
солнце! Нежаркое уже солнце начала осени. Светом неземной прозрачности
делая прозрачным и проницаемо легким все вокруг: воздух, небо и чуть тронутый
багрянцем и золотом лес, летевший мимо по обе стороны дороги. И сказочными
казались эти столы с горами яблок и грибов, и купола Сергиева Посада, и
беспредельность Великой Москвы. И все как бы восходило, в горние выси тянулось
в этом мягком золотом сиянье. И надо было, затаив дыханье, просто струиться с
этим неземным восходящим потоком. Затаив дыханье и замкнув уста, чтобы ложью
изреченной мысли не нарушать лепоту.